Страница 6 из 143
Великие князья и великие княжны с рождения являлись государственными людьми, были мишенью сокрушительных воздействий и соблазнов, постоянно подвергались тяжелейшим моральным и психологическим испытаниям. Они самой судьбой обязаны были нести тяжелую ношу царскородного происхождения. Жизнь в хрустальном дворце, жизнь на виду у всех, была трудна и порой непереносима. Не все выдержали. Некоторые оступились и отступили. Но большинство нашло в себе силы удержаться. Наиболее же крепким и стойким среди них оказался Александр Александрович.
Ему с детства была уготована обычная великокняжеская судьба: учеба и учеба, служба в гвардии, женитьба на пресной, бледнолицей, костлявой (или дородной) принцессе, а затем какая-нибудь заметная (или не очень) должность в системе военного или гражданского управления. Это имя могло остаться в ряду нескольких десятков великих князей, но Его Величеству Случаю было угодно перевернуть обычный ход вещей и сделать из второго сына императора Александра II Русского Царя.
Под неусыпным контролем отца и матери его готовили к жизни, воспитывали по меркам, принятым в императорской фамилии, в соответствии с традицией и потребностями времени. Общеобразовательные предметы чередовались с военной подготовкой, фехтованием, вольтижировкой, фортификацией. Основательно обучали иностранным языкам: немецкому (родной язык матери), французскому и английскому. Наилучшие знания имел по французскому языку, которым владел свободно, но и на других умел неплохо изъясняться. Но самым любимым языком для него был родной, и он никогда не пользовался иностранным, если можно было говорить по-русски. Уже когда стал вполне взрослым и посещал аристократические рауты, нередко случалось, что какая-нибудь очередная «роза бала» мило начинала с ним щебетать на языке Вольтера и Гюго. Он же, почти всегда, с упрямой последовательностью отвечал на языке Державина, Пушкина и Лермонтова (последний являлся любимейшим его поэтом). Это могло быть воспринято как неучтивость, но происхождение и положение молодого человека не позволяли обвинять его в нарушении светских норм.
Учителями его были блестящие знатоки своего предмета и интеллектуалы. Русскую словесность преподавали профессор Я. К. Грот и лицейский товарищ А. С. Пушкина, затем директор Публичной библиотеки в Петербурге, писатель барон М. А. Корф; русской истории обучал знаменитый историк, профессор С. М. Соловьев, праву — профессор К. П. Победоносцев, военному делу — генерал М. И. Драгомиров. Воспитателем к своему внуку императором Николаем I был определен граф Борис Алексеевич Перовский, возглавлявший раньше Корпус путей сообщения (Высшее учебное заведение, готовившее инженеров-путейцев). Человек этот был строгий и педантичный, что не могло нравиться молодому великому князю, который, тем не менее, относился к воспитателю с неизменным уважением. Установка родителей для воспитателей всех детей была одна: вырастить достойных, честных, трудолюбивых и богобоязненных людей.
С самых ранних пор великий князь Александр Александрович выказывал неподдельный интерес к военному делу и к истории, которой очень увлекался и занимался ею без принуждения. Затаив дыхание, часами готов был слушать повествования о военных баталиях, о тяжелых военных буднях, о трудных переходах и о замечательных победах русской армии. Его привлекали и рассказы живых участников событий, тех офицеров, кто прошел горнило мужественно-безнадежной Крымской войны. Он очень переживал, узнавая о неудачах «наших», и в такой момент не мог сдержать своих восклицаний и вопросов. Александр рос живым и непосредственным ребенком, не умевшим врать и лукавить. Воспитание и придворный этикет ломали натуру, принуждали вести себя «как надо» и говорить «что надо» и «когда надо», но природная естественность все равно прорывалась наружу время от времени.
Это была русская натура не по составу крови (критики высчитали, что у него всего 1/64 часть русской крови!), а по строю своих мыслей, чувств, восприятий. Он искренне верил в Бога, никогда не испытывая никаких великосветских сомнений, почитал старших, любил простоту и ясность во всем. Обожал животных, а с любимыми собаками охотно проводил время и мог часами бродить с ними по окрестным лесам, не ощущая тоски или одиночества. Ценил доброту и честность. Если убеждался, что человек его любит, всегда помнил об этом и не стеснялся демонстрировать свою признательность. Родовитость не имела значения. Вот, например, его бонна — няня, англичанка Екатерина Струтон, которая служила ему многие десятилетия. Он обожал «дорогую Китти», знавшую и хранившую его детские тайны. И когда она умерла, он, уже император, нашел необходимым отдать ей последний долг и пойти за ее гробом. Это был человек, в котором было много естественного, даже стихийного.
Великий князь Александр хорошо с детства знал, что ему не суждено быть царем и не испытывал по этому поводу никаких сожалений. Он начисто был лишен амбициозных черт характера, которые могли бы хоть на минуту раздражить его самолюбие. Более того. Ему претила сама мысль о возможности стать царем именно по складу характера: человека, любившего уединение и простые занятия, всю жизнь с трудом переносившего официальные церемонии, тяжелые кандалы придворного этикета. Он ни с кем не говорил об этом, только с Никсом, который его понимал, так как тому-то выпал как раз царский жребий. Но наступил апрель 1865 года, и все переменилось…
Александр Александрович выехал из Петербурга в Ниццу 4 апреля. Он не думал, что положение брата безнадежно, и когда в Берлине, 6 апреля, узнал, что Никc причащался, пришел в ужас. Но надежда оставалась, и, даже подъезжая к Ницце, до конца он все еще не осознавал грядущих потрясений и не мог представить, что Господь допустит, чтобы его брат, «милый Никса», покинул их. И, лишь когда прибыл на виллу Бермон, до него дошел весь трагизм ситуации. Он тут многое понял, перечувствовал и повзрослел.
Через год занес в дневник проникновенную исповедь-воспоминание: «Бог призвал меня на это трудное и неутешительное место. Никогда я не забуду этот день в Ницце, первую панихиду над телом милого друга, где все несколько минут стояли на месте, молчали и только слышались со всех сторон рыдания и рыдания неподдельные, а от глубины души. Никогда я не чувствовал в себе столько накопившихся слез; они лились обильно, облегчая грусть. Все жалели и жалели Отца и Мать, но они лишились только сына, правда, любимого Матерью больше других, но обо мне никто не подумал, чего я лишился: брата, друга, и что всего ужаснее — это его наследство, которое он мне передал. Я думал в те минуты, что я не переживу брата, что я буду постоянно плакать, только при одной мысли, что нет больше у меня брата и друга. Но Бог подкрепил меня и дал силы приняться за новое мое назначение. Может, я часто забывал в глазах других мое назначение, но в душе моей всегда было это чувство, что я не для себя должен жить, а для других; тяжелая и трудная обязанность. Но, «Да будет Воля Твоя, Боже», — эти слова я твержу постоянно и они меня утешают и поддерживают всегда, потому что все, что не случится, все это Воля Божия и потому я спокоен и Уповаю на Господа!»
В тот день Александр впервые увидел датскую принцессу, увидел, как она убита горем, и в его душе пробудились жалость и симпатия. Под грузом трагических обстоятельств, сделавших его 12 апреля 1865 года наследником престола, он плохо соображал, мало обращал внимания на окружающую обстановку. Чувствовал лишь тяжелую утрату, понимая, что все милое прошлое ушло без следа, что теперь ему придется жить совсем иначе. Но как? Что теперь делать, у кого спросить и можно ли спросить? «Дорогой Папа» успел ему сказать несколько слов, призвал его к стойкости и мужеству, выразил уверенность, что Александр будет достоин своей новой роли. Больше разговора не получалось. Мама же была убита горем, занемогла и почти не вставала с постели. Ее и в Россию пришлось везти в таком положении.
Среди родни и свиты был совсем один, и не с кем было поговорить запросто, некому излить свою душу. Всегда ощущал нехватку друзей — людей искренне любящих, преданных, понимающих и верных; многие годы все еще надеялся, что, может быть, таковые у него появятся. Но не появлялись. Родственников, знакомых, сопровождающих было всегда достаточно, а вот друзей не хватало. Жизненный опыт убедит, что в его положении рассчитывать на истинную, рыцарскую дружбу невозможно; что те, кто клянется в верности и преданности, почти всегда преследуют тайные или явные, но непременно корыстные цели. Понимая это умом, он сердцем не мог смириться и всегда завидовал тем, кто богат друзьями. И самый близкий его друг ушел от него навсегда, и они на земле уже больше не встретятся.