Николай II

Четыре дня провела мать с сыном. Они по многу часов проводили вместе; гуляли, вспоминали прошлое; о настоящем не говорили. Мария Федоровна послала две телеграммы дочери Ксении в Петроград: «Счастлива быть с ним в эту самую тяжелую минуту» (5 марта); «Слава Богу, что вместе. Много думаем о тебе. Надеемся, что ты и дети здоровы. Погода тоже отчаянная. Что делает Миша? Обнимаем» (6 марта). Николай Александрович так любил мать, что сознание причиненной ей боли разрывало ему сердце. Господи, ей-то за что такое наказание! Что бы сказал дорогой Папа? Но ведь Мама его поняла, она согласилась, что у сына не было иного выбора. Значит, так было угодно Господу и надо со смирением подчиняться Его святой воле.

Дни совместного времяпрепровождения были наполнены воспоминаниями и окончательно убедили, что прошлое живо в памяти матери. Она помнила самые давние эпизоды той жизни, которая теперь казалась сладким сном. Неужели все это было? Но глядя на дорогую Мама, как она сразу оживлялась при упоминании забавного случая на давнем балу, или веселого семейного обеда в Ливадии, или какой-либо проделки Миши или Ольги, все сомнения проходили без следа. Конечно же, все это было. Теперь уже точно знал: то время останется с ними навсегда. Никто его отобрать у них не сможет.

Все шло своим чередом, и наступило 8 марта. В тот день, утром, Николай Александрович подписал последний, прощальный приказ по армии, который никогда в войсках оглашен не был. Этот документ чрезвычайно важен для оценки мировоззрения и настроения бывшего царя. «В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения Моего за Себя и за Сына Моего от Престола Российского власть передана Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками, одним общим стремлением к победе сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его — тот изменник Отечеству, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайтесь ваших начальников. Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий».

Почему министры в Петрограде, с полного согласия высших чинов Ставки, не стали публиковать этот документ? Казалось бы, что в нем крамольного? Однако все уже резко изменилось. Не прошло и недели со дня отречения Николая II, а антимонархический и антидинастический накал страстей достиг невероятной отметки. Подлаживаясь к левым настроениям, те кто оказался у власти, и те, кто оставался еще при должностях со старых времен, почти все без исключения старались укрепить собственное положение критикой, а то и поношением старого режима. Во весь голос говорили о предательстве царя и царицы, объясняя этим фронтовые неудачи и затянувшуюся военную кампанию. Вот если бы не измена, войну давно бы выиграли! Уже начала свою работу Чрезвычайная следственная комиссия и в прессе появились первые интервью должностных лиц, где прозрачно намекалось на антигосударственный заговор высших лиц империи. В этой разоблачительно-уничижительной вакханалии простым и искренним словам последнего царя просто не было места. Все, что связано было с царем и царской властью, вдруг сделалось давним и неприятным прошлым. Высшие чины Ставки, пережив в первые часы и дни потрясение, в массе своей быстро осваивались в новой обстановке и были заняты спарыванием царских вензелей с погон, составлением революционной формы присяги, установлением новых иерархических отношений между собой и с петроградским начальством.

Когда в Могилеве появился поверженный царь, большинство смотрело на него лишь с любопытством, понимая, что они присутствуют при историческом моменте, который надлежало запечатлеть во всех подробностях. Некоторые желали стать очевидцами патетических сцен, но все было обыденно, совсем негероически. Многих офицеров поражало поведение бывшего монарха, его тихое смирение понимания не вызвало. Некоторые находили, что он отрекся слишком просто, «как эскадрон сдал». Не так жил, не так правил, а теперь и не так отрекся! Бывшему царю готовы были простить душераздирающие сцены с воплями и причитаниями, но уж никак не мирную отрешенность!

Дело же было, конечно, не в безразличии или бездушии. Все эти дни были страшными для Николая Александровича, самыми тяжелыми днями в его жизни. Позднее он скажет, что был тогда «как в тумане». И переживал, и страдал, и несколько раз был на грани нервного срыва. Но воспитанность и сила воли удержали, не дали выплеснуться наружу тому, что бродило и болело внутри. Страшное потрясение не могло для него перечеркнуть жизнь, которая сама по себе — дар Божий. Надо идти вперед, надо выстоять, преодолеть все во имя России. Потеряв трон, власть, положение, он многое и сохранил: Бога, дорогую Аликс и милых детей. С ним остались и его воспоминания, то удивительное минувшее, но не ушедшее время, которое он помнил во всем многообразии звуков, цветов, ароматов и ощущений. В этот упоительный мир они надолго погружались в те мартовские дни вместе с Мама, и сразу же становилось хорошо и спокойно на сердце.

Возвращение в повседневность рвало душу. Когда прощался с чинами штаба, призвал их продолжать работу «с прежним усердием и жертвенностью», увидел на некоторых лицах слезы. Когда же затем на плацу говорил последнее слово солдатам Сводного полка и казакам, не смог договорить. Комок подступил к горлу, и глаза заволокло, а стоявшие в строю рослые мужики, не стесняясь, рыдали. Приходилось расставаться со многими людьми, с которыми был связан долгие годы. Был удален дворцовый комендант В. Н. Воейков и милый старый граф В. Б. Фредерикс, против которых, как сказал генерал М. В. Алексеев, «сильное возмущение в гарнизоне». По той же причине был отстранен верный генерал-адъютант К. Д. Нилов. Но он уже ничего изменить не мог; все за него теперь решали другие.

Восьмого марта — день отъезда. В полдень прибыл в поезд к Марии Федоровне. Позавтракали вдвоем и в милой беседе провели вместе несколько часов. Простился с ней. Она не плакала, держалась на удивление стойко. Предчувствия были безрадостными, но они еще не знали, что на земле им уже не суждено было свидеться. Перешел в свой поезд, готовый к отправлению на соседнем пути. Несколько минут стояли, каждый в своем вагоне, и глядели друг на друга, не отрываясь. Когда поезд императрицы тронулся, мать несколько раз перекрестила сына.

Николай Александрович, расставшись с дорогой матушкой, вскоре узнал от Алексеева, что он теперь «как бы арестован» и что из Петрограда приехали четыре думских депутата, которые будут его сопровождать до Царского. Ничего не сказал, но все понял. Он теперь арестант! Когда поезд в сумерках отходил от платформы, генерал Алексеев отдал честь, а когда состав уже миновал платформу, низко поклонился вослед. И неясно было, кому адресован был этот знак уважения, то ли бывшему монарху, то ли думским депутатам, ехавшим в последнем вагоне. Николай Александрович сидел один в купе, курил. Все вокруг было таким безрадостным. Видеть никого не хотелось. Вечером занес в дневник: «Тяжело, больно и тоскливо».

А в Царском Селе ждали, все и всё было готово к приему бывшего повелителя. В Александровском дворце уже стояли караулы охраны, а обитатели дворца считались арестованными, хотя формально солдаты Сводного полка, как бы по старой традиции, несли почетную охрану. 8 (21) марта утром в Александровский дворец прибыл новый командующий войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенант Л. Г. Корнилов и сообщил обер-гофмаршалу П. К. Бенкендорфу, что просит императрицу немедленно принять его. Через 10 минут дежурный камер-лакей сообщил, что императрица ждет, и повел генерала на детскую половину дворца.