Страница 8 из 20
Зимой Кама бойцам Грязнова как-то не приглянулась. Замерзшая, переметенная снегами, не удивила ни красой, ни ширью. До любований ли было? Теперь — не то: стояло лето, и не отступали, а с победой шли. Всюду слышалось:
— Так вот ты какая!
— И впрямь, красавица!
Зачарованно смотрел на Каму и комбриг. Не хотелось уходить от берега. Но звали дела. Надо было подтянуть тылы, разыскать мастеров для ремонта трофейных катеров, предстояло наладить связку плотов, достать лодки из окрестных деревень, а главное — тренировать и тренировать группы десантников.
30 июня подготовка к форсированию была закончена. Вечером, перед броском за Каму, решено было отдохнуть. На полянах, под разлапистыми елями поднялись сцепившиеся штыки винтовок. Бойцы разбились на группки. В каждой говор, в каждой про свое толкуют.
Иван Кенсоринович пришел к землякам 262-го Красноуфимского полка. Бойцы потянулись к нему. Громкие разговоры забылись. Посидели, помолчали, а потом, не сговариваясь, затянули песню. Ее сложили артинцы 3-й роты, сложили о себе, о родном заводе, но песня и другим пришлась по душе, незаметно стала любимой во всем полку.
Запели тихо, с печалью:
Второй куплет зазвучал сильнее, мужественней:
Песня была долгой: с каждым памятным боем к ней добавлялись новые и новые строки.
«Что сложат песенники после Камы? — подумалось Грязнову. — И как все будет там, на уральском нашем берегу?»
Разведка приносила обнадеживающие сведения. Боеспособность армии генерала Гайды катастрофически падала. Некоторые части ждали красных не для борьбы, а для перехода на их сторону. Вот и вчера разведчики доставили любопытный документ.
«Товарищи! — обращались солдаты одного из закамских полков. — Как можно скорее гоните белую шантрапу. Но очень не стреляйте. Мы офицеров сами перестреляем, добровольцев и штурмовиков тоже. А мобилизованных не троньте, потому что они насильно из деревень выгнаны пулеметами. Так вот, товарищи, в добрый час! Забирай Пермь!»
«В добрый, так в добрый. Хорошо, если так и станет. Меньше смертей. Быстрее Урал вернем, — думалось Грязнову. — А с кем-то свидеться удастся?»
Он опустил руку на полевую сумку, где лежала газета «Красный набат» с короткой заметкой «Герои нашей борьбы». В ней говорилось:
«В Вятской губернской больнице от тяжелой болезни скончался заведующий губернским пленбежем Кенсорин Назарович Грязнов… Он всей душой рвался на Урал, где осталась его семья, с которой он потерял всякую связь еще в мае 1918 года… Завтра вершинам Урала и твоей дорогой семье, товарищ, мы скажем:
— Привет тебе, Красный Урал!»
Скорбью делу не поможешь. Комбриг поднялся, вынул старинные отцовские часы. Время.
— Теперь, ребята, самое главное — быстрота.
Когда десантники, переплыв реку, ринулись на штурм неприятельских окопов, старенькая шинель и потертая кожаная фуражка комбрига замелькали впереди. Не мог он в таком бою отказать себе в праве быть первым…
Форсировав Каму одновременно у села Туродачий, Оханска и Усть-Нытвы, бригады 30-й дивизии устремились на восток.
1 июля 1919 года 29-я стрелковая дивизия освободила Пермь, а передовые батальоны 21-й дивизии вступили на улицы Кунгура.
— Наши идут! — летела по городам и поселкам Урала радостная молва.
В Екатеринбург в числе первых пришла 28-я стрелковая дивизия под командованием Владимира Азина. Дороги 30-й дивизии оказались более долгими. Но и ее полки успели стать участниками парада, который проходил на Верх-Исетской площади только что освобожденного Екатеринбурга.
Там и разыскал Грязнова порученец Азина.
— Вас ждут, товарищ комбриг.
— Кто?
— Сестры[4]. Вот адрес.
— Визовская больница? Знаю, найду. Спасибо, друг.
Больничный адрес не смутил Ивана Кенсориновича: Настенька — медичка, а Аня, видать, в помощницах при ней. Но как попали сюда?
Встреча оказалась нерадостной. Старшая сестра не врачевала больных: ее подкосил тиф. Исхудавшая, с отметинами рваных ран на лице, Настя дотронулась до алой ленточки на груди брата и залилась слезами.
— Ты не волнуйся, Ваня, — успокаивала Анна. — Кризисы миновали. Ваш приход помог лучше всяких лекарств. А знал бы, какой она была месяц назад? Совсем не жилец. Спасибо маме, послала меня к ней. Ведь одна, совсем одна была… А сколько до этого мук приняла, сказать страшно!
…Когда советские войска оставили Красноуфимск, Пелагее Ефимовне Грязновой объявили, чтобы она вместе с детьми собиралась на высылку в Сибирь.
Настя решила пожертвовать собой, но спасти близких. Пришла к коменданту Костьке Курашкову и заявила:
— Берите меня. Делайте, что хотите, а мать с ребятами не трогайте!
Такой «добыче» враги обрадовались. Настю отправили, как когда-то брата, на «суд» в Поташки. Допросы вел тот же Пашка Домрачев. Угрожая расстрелом, требовал от девушки публично отречься от отца и брата и выдать всех оставленных ими «красногвардейских шпионов».
Настя молчала. Шесть недель томили ее в одиночке, терзая каждодневными пытками на допросах. Ничего не добившись, повели на расстрел.
Обреченных было двенадцать человек.
Местом казни выбрали ложок близ деревни Перепряжка. Остановили. Зачитали приговоры каждому из смертников. Но только взвели курки, из темноты внезапно выскочил верховой и протянул старшему какую-то бумагу.
— Приказано Грязнову не трогать.
— Хитры! — процедил начальник конвоя. — Учуяли, что Кенсорин с Ванькой опять близко подошли, за шкуру свою испугались. А ну, девка, выходь из строя!
…И снова тюрьма, снова пытки. На смену кулацким сынкам пришли колчаковские контрразведчики. Эти мучили более изощренно, но тоже ничего не добились.
В конце марта 1919 года Настя вырвалась на волю. Дома оставаться было рискованно. Тайком пробралась в Екатеринбург и вызвалась быть сестрой милосердия в бараках, где лежали в сыпняке пленные красноармейцы. Ухаживала за ними, пока не свалилась сама…
Грязнову разрешили съездить к матери.
К проводам отпускника готовилась вся бригада. В каждой роте писали письма: после почти годичной безвестности бойцы и командиры получили возможность дать знать о себе родным и близким.
Перед отъездом комбригу вручили объемистый мешок почты. Но он не казался таким тяжелым, как полевая сумка, где рядом с сообщением о смерти отца лежал большой список тех земляков, которые сами ничего и никому уже не могли сказать о себе…
6. На Тоболе
Все дни, пока сын был дома, Пелагея Ефимовна оплакивала мужа. Иван молчаливо ходил по избе. Он немало повидал смертей на своем недолгом веку, но утешать людей в горе так и не научился. И сейчас хотел одного — скорее вернуться к товарищам.
Семнадцатилетний Александр, который за последний год здорово вымахал в росте, уговорил брата взять его с собой.
Когда тронулись в дорогу, со стороны трудно было угадать, кто из них старше. Сашок шагал рядом с Иваном, сутулясь, как отец, и по-мальчишечьи досадуя, что обошел ростом брата-комбрига. Мать провожала сыновей до околицы. А после долго смотрела вслед со слезами на глазах, с новой тревогой на сердце.
Брат Ивана Грязнова — Александр Грязнов.
4
Старшие сестры И. К. Грязнова — Анастасия Кенсориновна, член КПСС с 1920 года, и Анна Кенсориновна, член КПСС с 1919 года, — ныне персональные пенсионерки, живут в Свердловске.