Страница 26 из 70
Совсем неожиданную версию приводит Д. Горсей. Царь якобы разъярился на царевича Ивана за сострадание к ливонским немцам, искавшим на Английском дворе спасение от народного гнева, «а также за то, что он приказал чиновнику дать разрешение какому-то дворянину на 5 или 6 ямских лошадей, послав его по своим делам» без его ведома. Кроме того, добавляет Горсей, «царь испытывал ревность, что его сын возвеличится, так как его подданные, как он думал, больше него любили царевича. В порыве гнева он дал ему пощечину (метнул в него острым концом копья), царевич не выдержал удара, заболел горячкой и умер через три дня»[338].
Единственным, кто пытался как-то оправдать Грозного в происшедшем, был француз Маржерет (начало XVII в.). «Ходит слух, — писал он, — что старшего сына он убил своей собственной рукой, что произошло иначе, так как, хотя он и ударил его концом жезла с насаженным четырехгранным стальным острием… и он был ранен ударом, но умер он не от этого, а некоторое время спустя, в путешествии на богомолье»[339]. Иван Иванович, как известно, умер в Александровской слободе, и причиной его смерти был удар посохом, осложненный заражением крови.
Из приведенного хаоса слухов и просто домыслов трудно выделить наиболее достоверную основу. «Разнообразие и разноречивость известий о смерти царевича, — писал С. Б. Веселовский, — объясняются просто тем, что все дело происходило во внутренних покоях дворца, доступных только немногим приближенным лицам». Царь давно подозревал старшего сына во всяких кознях. Как человеку мнительному, ему чудился новый претендент на трон, каким ранее он считал и Владимира Старицкого. Непосредственной же причиной вспышки ссоры мог быть и какой-либо пустяк вроде того, что сообщал А. Поссевино[340].
Смерть царевича Ивана резко изменила ситуацию при дворе Грозного. Наследником престола становился Федор, за спиной которого явственно вырисовывалась фигура Бориса Годунова. Однако на первых порах шурину наследника пришлось туго. Годунов во время ссоры Грозного с сыном выступил на защиту Ивана Ивановича, за что был жестоко избит царем. Войдя «во внутренний кровы царевы», Годунов решился «просити от уязвления благородного царевича Иоанна. Видев же сие дерзновение Борисово, — повествуется в позднейшей Латухинской степенной книге, — государь наполнися ярости, велий на него гнев возложи и истязание многое сотвори и лютыми ранами его уязви». Потом братья Федор и Афанасий Нагие говорили царю, что «Борис у него, государя, в близости пребывает, а за оскорбление царево достойную честь ему не приносит». Тогда государь «паки на Бориса возъярився». Далее рассказывается о том, как царь, узнав, что раны Бориса лечит лекарь Строганов, пожаловал Строгановых званием «именитых людей». С тех пор они начали «именоватися с вичем». Приведенная легенда явно носит позднейшие черты (Строгановы получили право именоваться с «вичем» только в 1610 г.)[341].
Слух о защите Годуновым царевича, возможно, распускали доброхоты Бориса. Вряд ли он соответствовал действительности. И при всем этом рациональное зерно в легенде есть. В 1581 — начале 1584 г. Бориса не было среди приближенных к царю лиц. По Д. Горсею, «семья Годуновых» была недовольна предполагавшейся женитьбой Ивана IV на родственнице английской королевы, и Годуновы якобы «устраивали заговоры с целью уничтожить эти намерения»[342]. Позднее в имперских кругах распространено было мнение, что царь исключил Бориса из состава регентов при наследнике. Поговаривали, что царь хотел развести Федора с Ириной Годуновой из-за ее бездетности. За всем этим стояло, думаю, другое. Иван IV почувствовал опасность, которая грозила ему от нового «сильного человека», стоявшего вблизи трона, и решительно отстранил Бориса от участия в правительственных делах. Вопрос заключался только в том, перерастет ли подозрительность царя в решение расправиться с Годуновым.
Смерть старшего сына произвела на Грозного неизгладимое впечатление. 6 января 1583 г. в Троице-Сергиевом монастыре царь «плакал и рыдал» о царевиче Иване. Одно время он подумывал отказаться от престола и уйти в монастырь. А. Поссевино рассказывал, что Иван IV произнес покаянную речь перед боярами, в которой обвинял себя во всех прегрешениях и предложил подумать, кто бы из знати мог заменить его на престоле (Федор не способен был управлять). Особенным вниманием царя стал пользоваться боярин Н. Р. Юрьев, являвшийся как бы лидером земской знати, пострадавшей в годы опричнины[343]. Но, памятуя печальный опыт боярских «выборов» преемника царя во время болезни Грозного 1553 г., члены Думы ограничились тем, что просили его не покидать престол, не принимать монашеский сан, а наследником оставить Федора. Да и вспышки гнева у Грозного не прошли в связи с его покаянием. Так, в 1582/83 г. кн. В. И. Шуйского выдали на поруки его меньшим братьям. В 1582 г. И. П. Шуйский был отослан во Псков[344].
Тем не менее царь объявил о «прощении» всех казненных им вельмож и начал рассылать щедрые вклады в монастыри на помин их душ. В 1581/82 г. в Кириллов монастырь послано было 2 тыс. руб. по наследнике и по убиенным 4754 руб. Краткие списки синодика по убиенным, включавшего 75 человек, отправляются 12 марта 1582 г. в Симонов монастырь, затем в Соловецкий и Псково-Печерский. 12 марта 1582 г. издается указ о наказании смертью всех ябедников, доносивших о мнимых крамолах[345].
В 1582/83 г. после большой подготовительной работы разосланы были по монастырям пространные списки синодиков, содержащие поминовение 3300 (2060 безымянно) человек, погибших в годы опричнины и последующее время. Произведен был разбор опричной «рухляди» (конфискованного имущества опальных) и сделаны громадные вклады в монастыри. Так, в Кирилло-Белозерский монастырь на помин душ поступило 10 тыс. руб. В Иосифо-Волоколамский монастырь в 1582/83 г. поступило по царевиче Иване 1243 руб., а по опальным лицам в 1583/84 г. — 4 тыс. руб. В Симонов монастырь на поминовение погибших пожертвовано было в общей сложности свыше 2200 руб., в Троице-Сергиев — 5 тыс. руб[346]. И все это в условиях жесточайшего финансового кризиса.
Смерть Ивана Ивановича и перспектива перехода трона к слабоумному Федору заставили Грозного задуматься о судьбах престола. Ведь сын Дмитрий у Марии Нагой родился только 19 октября 1582 г.[347] Царем овладела навязчивая идея породниться с английской правящей династией и с ее помощью возобновить войну за Ливонию. Весной 1582 г. он направил в Лондон своего доверенного Ф. А. Писемского для переговоров о брачных планах царя. В невесты Грозный избрал племянницу Елизаветы Марию Гастингс, о которой рассказал английский доктор Роберт Якоби (Роман Елизарьев), прибывший в Москву 25 ноября 1581 г. Царь поручил Б. Я. Бельскому, А. Ф. Нагому и дьяку А. Щелкалову — своим ближайшим советникам — подробно расспросить Якоби о Марии[348]. Пикантность сватовства состояла в том, что у царя была жена. Но подобные мелочи не смущали Грозного, коль скоро он считал, что речь идет о государственных интересах, а их он всегда отождествлял с собственными.
Одновременно со сватовством царя Ф. А. Писемский должен был добиваться заключения с Англией военного союза (стоять «на всякого недруга заодин»), а также вести переговоры о приглашении в Россию мастеров и ратных людей[349]. Королева охотно соглашалась отпустить в далекую «Московию» ратных людей и мастеров, но настаивала, «чтоб государь поволил» торговать в России одним англичанам. О Марии Гастингс королева уклончиво говорила, что ее племянница «не красна» лицом, к тому же «неможет добре». Вот когда она выздоровеет, тогда царю будет послан ее портрет («парсон»). Слухи о предполагаемой (теперь уже восьмой!) женитьбе Грозного быстро распространились по стране. Позднее их связывали с кознями Бомелия, уговаривавшего якобы царя «бежати в Аглинскую землю и тамо женитися»[350].
338
Севастьянова, с. 108. Д. Флетчер говорил о смерти царевича Ивана «от головного ушиба, нанесенного ему отцом его в припадке бешенства палкою, или (как некоторые говорят) от удара острым концом ее, глубоко вонзившимся в голову» (Флетчер, с. 20).
339
Маржерет, с. 149.
340
Веселовский. Опричнина, с. 338.
341
Васенко, с. 64–65; Введенский, с. 133. Версию Латухинской книги принял В. И. Корецкий (Корецкий. Смерть Грозного, с. 100).
342
Севастьянова, с. 111. В разрядах в мае 1583 г. в составе Двора царевича Федора названы боярин Д. И. Годунов, окольничий С. В. Годунов и дворянин Г. В. Годунов; среди дворового окружения царя упомянуты кн. Ф. М. Трубецкой, В. Я. Вельский и кн. Ф. И. Хворостинин, но Бориса нет ни в одном из списков (Щ, л. 659 об.-660).
343
Веселовский. Опричнина, с. 339–340. Впрочем, уже в 1579 г. Н. Р. Юрьев наряду с кн. Ф. М. Трубецким и А. Ф. Нагим числился дворовым воеводой (РК 1475–1598 гг., с. 292).
344
Поссевино, с. 51; Лихачев. Библиотека, Прил., с. 57; Скрынников. Россия, с. 96; Гейденштейн, с. 305. Опала продолжалась, очевидно, недолго: летом 1581 г. В. И. Шуйский возглавлял большой полк, а в апреле 1583 г. — полк правой руки (РК 1475–1598 гг., с. 319; РК 1559–1605 гг., с. 194).
345
ЗОРСАРАО, т. I. СПб., 1851, с. 47, 62, 68–69; ГПБ, F IV, № 348, л. 19; ЛОИИ, ф. 2, № 125, л. 12 об.; Апухтин В. Р. Псково-Печерский Успенский монастырь и его вкладная книга 1558 г. М., 1914, с. 17; АИ, т. 1, № 154. Текст синодика см.: Скрынников. Террор, с. 289.
346
Веселовский. Опричнина, с. 323–478; Скрынников. Террор, с. 249–306; ЛОИИ, ф. 115, № 1074, л. 18об.-21; Скрынников. Россия, с. 98; Зимин. Вотчина, с. 123; Ивина Л. И. Вкладная и кормовая книга Симонова монастыря. — ВИД, т. II. Л., 1969, с. 237; Горский А. В. Историческое описание Свято-Троицкой Сергиевой лавры, ч. 2. М., 1890, с. 60. Перечень вкладов в 13 монастырей см.: Веселовский. Опричнина, с. 341–342.
347
ПСРЛ, т. 34, с. 194.
348
Сб. РИО, т. 38, с. 3; Севастьянова, с. 108–109.
349
Сб. РИО, т. 38, с. 4–8; Толстой, № 41, с. 189; № 42, с. 192–193; Севастьянова, с. 108–109. Отчет Писемского см.: Путешествия русских послов XVI–XVII вв., с. 100–155. См. также: Willan Т. S. The early history of the Russia company. 1553–1603, p. 157–163. Английские мастера приезжали в Россию и ранее. Так, в 1581/82 г. «заложили город земляной в Ростове, а мастер был немчин, агайских (английских? — А. З.) немец. О[т]тово для опыту делали пять сажен валу» (Тихомиров. Заметки, с. 61; Сб. РИО, т. 38, с. 371).
350
ПЛ, вып. 2, с. 262.