Страница 59 из 91
Еще до начала событий в Москве среди населения Пскова и псковского пригорода Опочки происходили какие-то волнения. В «Петров пост», точнее, в самом начале июня 1547 г.[1299], псковичи, очевидно, так же, как и позднее в Москве, предварительно собравшись на вече, послали в столицу 70 человек «жаловатися на наместника» (князя И. И. Турунтая Пронского). Иван Грозный решил сразу же пресечь всякие попытки со стороны представителей народных масс выражать недовольство. Он «опалился на пскович» и подверг их респрессиям[1300].
В Опочке в июне же горожане захватили и «в крепость посадили» особенно ненавистного им пошлинника (сборщика торговых и других пошлин и податей) Салтана Сукина, ибо «Салтан пошлинник много творил зла»[1301].
Для подавления этих волнений московское правительство, в силу неспокойного положения в центре страны, не могло выделить своих войск, и новгородские власти были вынуждены отправить в Опочку свое значительное по численности ополчение. «О Петрове дни (т. е. 25 июня.—А. 3.) ходиша новгородци с щита по человеку с лошадью к городу к Почке, а воевода у них Семен Олександрович Упин, дворецкой новгородцкой, опочан вести к Москве, понеже на них бысть облесть (наговор.—А. З.)»[1302]. Всего было послано к Опочке «2000 вой»[1303]. Правительство отнеслось достаточно серьезно к событиям в Опочке; следствие по этому делу велось в Москве: «разбойников свели к Москве же из Опочки»[1304].
Неспокойно в 1547 г. было и в Новгороде. Обращаясь к Ивану IV с просьбой принять срочные меры против корчемства, новгородский архиепископ Феодосий отмечал, что в Новгороде «в домех и на путех и на торжищех убийства и грабления, во граде и по погостом, великие учинилися, прохода и проезду нет»[1305].
Показателем напряженности положения в стране была попытка князя М. В. Глинского с княгиней Анной и псковского наместника И. И. Турунтая Пронского в ноябре 1547 г. бежать за рубеж. На следствии выяснилось, что они «от неразумия тот бег учинили были, обло-жася страхом княже Юрьева убийства Глиньскаго»[1306]. Глинский был лишен звания конюшего. У него и у Пронского Иван IV приказал конфисковать «живот их, вотчину»[1307], но казни беглецы не были подвергнуты. Представители господствующего класса понимали тот ужас, который охватил князя Глинского, помнившего о судьбе своего брата.
Усиление классовой борьбы в 1547–1548 гг. отразилось и на губной политике правительства. В ряде жалованных грамот этого времени специально говорилось о розысках по делам о «разбойных» («тех дел, что есми приказал бояром своим обыскивати лихих людей, татей и разбойников») и о посылке приставов в случае, если «слово лихое взговорят в татьбе и в разбое», об установлении подсудности «лихих людей» царю или большому дворецкому[1308].
Напуганные растущим сопротивлением народных масс, представители различных прослоек господствующего класса решили объединить свои усилия, чтобы провести необходимые реформы, которые должны были укрепить власть феодалов над эксплуатируемым населением.
«Мы всегда учили и учим, — писал В. И. Ленин, — что классовая борьба, борьба эксплуатируемой части народа против эксплуататорской лежит в основе политических преобразований и в конечном счете решает судьбу всех таких преобразований»[1309].
Так создавались предпосылки для образования правительства компромисса, в которое вошли как представители наиболее дальновидных кругов боярства, так и представители дворянства. Однако это правительство, во главе которого стали Адашев и Сильвестр, создалось не сразу после восстания 1547 г.
Непосредственными плодами восстания в Москве воспользовалась группировка бояр, враждебная Глинским. И. И. Смирнов считает, что после июньских событий 1547 г. к власти пришла группировка во главе с Макарием, Захарьиными, Сильвестром и Адашевым[1310]. Это неверно. В 1547–1548 гг. еще нельзя говорить о правительстве Адашева и Сильвестра. Наибольших выгод добились активные участники боярской оппозиции. Так, к июлю 1547 г. боярином стал И. П. Федоров. К 1549 г. он получил важнейший боярский чин — конюшего[1311]. В 1549 г. боярином стал Ю. И. Темкин-Ростовский[1312]. В 1547 г. окольничим сделался Ф. М. Нагой[1313], а его отец в 1549 г. — боярином[1314].
Политические выгоды из событий извлекли и Захарьины. В июле 1547 г, боярином уже стал дядя царицы— Г. Ю. Захарьин[1315], а к 1548 г. ее двоюродный брат В. М. Юрьев[1316] и Д. Р. Юрьев, сделавшийся уже в июле 1547 г. дворецким[1317]. В 1547 г. думные чины получили некоторые видные в будущем деятели, как, например, Д. Ф. Палецкий (боярином стал с 1547 г.; на его дочери женился брат паря Юрий)[1318].
Одной из первых реформ, проведенных новым правительством, была ликвидация столь ненавистной Шуйским комиссии бояр по разбойным делам и передача дел о «лихих людях» новому дворецкому — Д. Р. Юрьеву[1319].
Все эти мероприятия были наиболее крупными успехами княжеско-боярской аристократии, извлеченные ею из факта падения Глинских. Однако, как показал дальнейший ход событий, княжата не смогли сохранить за собою всю полноту власти. Узость их социальной базы не дала им возможность самостоятельно осуществить управление растущим централизованным государством.
1547–1548 годы были временем роста политического влияния тех представителей господствующего класса феодалов, которые понимали необходимость проведения реформ и укрепления положения дворянства. К их числу принадлежал Алексей Адашев, происходивший из среды богатого придворного дворянства. Адашевы имели достаточно большую вотчину в Костроме. Но их богатство выросло также и на торговле солью[1320]. Возвышение Адашева началось после московского восстания[1321] и в какой-то мере связано с ростом влияния Захарьиных, Юрьевых, к которым он, возможно, в начале своей карьеры был близок[1322]. Во второй половине 1547 г. он уже фигурирует среди царских рынд[1323]. К концу 1547 г. его отец Федор Григорьевич Адашев получил звание окольничего[1324], что также свидетельствовало о росте влияния Адашевых. В сентябре 1547 г., выполняя поручение Ивана TV, Алексей Адашев привез большой царский вклад (7000 рублей) в Троице-Сергиев монастырь[1325]. В марте 1548 г. новгородский архиепископ послал пенные подарки виднейшим московским боярам. Посланы были подарки и обоим Адашевым[1326]. К ноябрю 1548 г. Ф. Г. Адашев был углицким и костромским дворецким[1327].
1299
Движение во Пскове началось, когда упал колокол «Благовестник» в Москве, а это случилось 3 июня (там же, ч. 2, стр. 453).
1300
«Псковские летописи», вып. II, стр. 232.
1301
«Псковские летописи», вып. II, стр. 232.
1302
ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. III, стр. 621.
1303
«Псковские летописи», вып. II, стр. 232.
1304
ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. III, стр>. 621,
1305
ДАИ, т. I, № 41, стр. 55. Грамота в издании датирована 1547–1551 гг. Однако 27 декабря 1547 г. Иван IV в Новгороде «отставил корчмы» («Новгородские летописи», стр. 78). Следовательно. грамота Феодосия написана до этого времени.
1306
ПСРЛ, т. XIII, ч. 1, стр. 155; ч. 2, стр. 457.
1307
С. О. Шмидт, Продолжение Хронографа редакции 1512 г., стр. 293. Грамота от 1 января 1548 г. Село Колюбакино, Рузского уезда, ранее принадлежавшее И. И. Турунтаю Пронскому, велено ведать царскому приказчику В. Чижову (В. и Г. Холмогоровы, Исторические материалы для составления церковных летописей Московской епархии, вып. I, М., 1881, стр. 125).
1308
Архив ЛОИИ. ф. Коряжемского монастыря, № 6 и др. Подробнее см. С. М… Каштанов, Феодальный иммунитет в годы боярского правления, стр. 267.
1309
В. И. Ленин, Соч., т. 8, стр. 178,
1310
И. И. Смирнов, Очерки, стр. 136.
1311
АЮБ, № 52 —V; ср. ДРК, стр. 123.
1312
ДРК, стр. 132–133.
1313
АЮБ, № 52 —V; ДРК, стр. 123.
1314
ДРК, стр. 7.
1315
ДРК, стр. 125.
1316
ДРК, стр. 136.
1317
АГР, т. I, № 67; С. А. Шумаков, Обзор, вып. III, № 417.
1318
ДРК, стр. 123.
1319
Время восстановления комиссии после ее ликвидации Шуйскими в 1542 г. не вполне ясно. Возможно, это было уже после казни И. И. Кубенского в 1546 г. (последний ведал еще как дворецкий в 1542 г. разбойными делами). 28 января 1547 г. обыски по делам «лихих людей» производили бояре (Архив ЛОИИ, Собр. Коряжемского монастыря, № 6). Однако в 1548 г. «лихие люди» оказываются снова подсудными самому царю или большому дворецкому (П. А. Садиков, Очерки по истории опричнины, Приложения, № 19; ГКЭ № 5014). Окончательно восстановлена комиссия бояр по разбойным делам только с приходом к власти правительства Адашева, т. е. в 1549 г. См. губную грамоту от сентября 1549 г. (ААЭ, т. I, № 224).
1320
Подробнее см. С. О. Шмидт, Правительственная деятельность А. Ф. Адашева, стр. 25–53.
1321
Об этом прямо пишет И. Грозный, который после рассказа о московском восстании сообщает, что «того же времени» водворился при царском дворе Алексей Адашев («Послания Ивана Грозного», стр. 36).
1322
Владение Адашевых располагалось в Костроме, где находились и родовые вотчины бояр Кошкиных-Кобылиных, предков Захарьиных (С. О. Шмидт, Правительственная деятельность А. Ф. Адашева, стр. 23). О размерах родовых, купленых и приданых владений Данилы и Алексея Адашевых в Костромском и Переяславском уездах можно судить по тому, что, когтя в 1560 г. «в опале» эти вотчины были обменены на земли Бр-ж ей кой пятины, братья получили 265 обеж (В. И. Карецкий, О земельных владениях Адашева в XVI в.).
1323
ДРК, стр. 124, 126.
1324
ДРК, стр. 126.
1325
Троицк, вкл. кн., л. 48.
1326
И. К. Куприянов, указ. соч… стб. 49.
1327
АГР, т. I, № 32.