Страница 89 из 94
В договоре Василия III с его братом Юрием (1531 г.) последний обязывался «князей,, служилых с вотчинами не приимати»[1527]. Следовательно, удельные князья (каким был Юрий) считались рангом выше служилых. В частности, ни о каком «сместном» суде с великим князем в договоре 1531 г. не говорилось: удельный князь был полным хозяином в делах, касающихся его подданных.
Великий князь брал на себя ведение всех внешнеполитических сношений, связанных с интересами служилых князей. Когда в декабре 1518 г. с ним заключил договор Мухаммед-Гирей, то в шерть вставлен был пункт с обязательством крымского царя не воевать земель «князей, которые тебе (т. е. Василию III. — А. 3.) служат и твоим детем, — князь Василей Шемячич и князи Трубецкие»[1528].
По неписаному праву служилые князья обязаны были участвовать только в тех войнах великого князя, которые так или иначе затрагивали их непосредственные интересы как владельцев определенных территорий. Такими для северских князей, чьи владения находились на южных окраинах России, были войны с Крымом и Литвой, но, скажем, не с Казанью (см., например, разряд Казанского похода 1506 г.). Но вот в Казанском походе 1530 г. Ф. Мстиславский и И. Бельский участвовали, ибо их владения находились на Волге. При посылке войск им предоставлялся самим выбор своих воевод[1529].
Служилые князья в первой трети XVI в. не составляли единой, сплоченной корпорации. Так, среди них выделялись князья Василий Шемячич, владевший громадным Новгород-Северским княжеством, и Семен и Василий Стародубские, занимавшие переходное место между служилыми и удельными князьями. Формально числясь «слугами», по существу они считались как бы патронами северских княжат, часто находившихся во время войн на юге и западе под их командованием. Их владения по размерам и военно-политическому значению мало чем уступали уделам, да и формально они принадлежали к князьям московского дома. Оба они имели земли и в центре страны, но эти их уделы были крайне незначительны. Следующее место по иерархии служилых людей занимали Бельские, Глинские и Мстиславские. Они отличались по своему положению от Трубецких и Одоевских. Прежде всего эти князья связаны были родственными узами с Василием III, правда по женской линии. Они получили земли в «жалованье», причем в центральных районах страны (они перешли на Русь без вотчин), а Трубецкие и Одоевские сохраняли корпоративные связи на местах. Естественно, что первые были более привязаны к великокняжеской власти, которая им и платила преимущественным вниманием. Промежуточное положение между этими группами занимали Воротынские: им земли пожалованы великим князем, но в районах их старинных вотчин.
В распоряжении московского правительства было много средств, обеспечивших в конечном счете полное включение служилых князей в состав представителей старомосковской аристократии, но этот процесс растянулся на всю первую половину XVI в. К их числу относилась замена владений «слуг» новыми, где связи с землевладельцами у этих княжат не были столь прочными. Позднее стала практиковаться раздача «слугам» земель не в «вотчину», а только в «кормление». Частое привлечение на военную службу способствовало ликвидации у них элементов политической обособленности.
Участие в полках служилых князей воевод московских ставило первых под бдительный контроль центра. Частые опалы, которым подвергались все крупнейшие князья-«слуги» (среди них В. Шемячич, В. Стародубский, Ф. Мстиславский, М. Глинский, И. Бельский, И. Воротынский), приводили к постепенному ограничению их власти после того, как немилость великого князя проходила. Поручные записи закрепляли узы, подчинявшие «слуг» воле монарха. Наконец, браки северских князей с представительницами старо-московской знати также содействовали слиянию различных аристократических прослоек русского общества конца XV — первой трети XVI в.
Обратим внимание и еще на одно обстоятельство. Сохранив за «слугами» часть старинных привилегий в их вотчинных землях на южных и восточных окраинах Руси, московское правительство поставило их формально выше старо-московского боярства. Не случайно с княжатами-«слугами» старомосковская знать не местничала в первой трети XVI в., ибо они были выше ее по лестнице чинов. И вместе с тем служилые князья были оттерты от реального управления страной. Они не являлись членами Боярской думы, не участвовали в переговорах с послами, не посылались наместниками (кроме Мстиславского в его «кормлении»). Тем самым их политическая роль постепенно, по мере укрепления престижа Русского государства, уменьшалась.
Включение служилых княжат в Думу растянулось на долгие десятилетия и началось только с перехода в Думу князя Д. Ф. Бельского в 1530 г. Борьба в малолетстве Ивана IV Бельских и Шуйских во многом объясняется еще соперничеством служилых князей со старой княжеской аристократией Северо-Восточной Руси.
Имела свои особенности и система городов-кормлений, данных татарским царевичам. В общем эти царевичи на Руси не обладали столь прочными связями, как служилые северские князья. В первой половине XVI в. многие из них просто рассматривали свое пребывание на «кормлении» как временное, за которым должно было последовать получение ими престола в Казани или даже какая-нибудь более завидная судьба в Крыму. Однако, как правило, их надежды не сбывались: Казань смотрела на них как на прямых ставленников Москвы и принимала к себе только под нажимом со стороны московских государей. Особое положение занимал крещеный царевич Петр, которого Василий III рассматривал как своего прямого наследника и удела ему не выделил. В данном случае великий князь следовал традиции Ивана III, который по сходным причинам воздерживался от выделения удела Дмитрию-внуку.
Следы феодальной обособленности были явственно видны и на землях, находившихся под великокняжеским суверенитетом. Раскрывая особенности социальной структуры Московского царства, В. И. Ленин отмечал наличие в это время лично свободных крестьян (т. е. черносошных), светских землевладельцев (помещиков) и монастырей. Церковь в XVI в. была своеобразным государством в государстве. Руководство русской церкви на протяжении конца XV и всего XVI в. вело свою политическую линию, которая вступала в резкое противоречие с программой правительства в тех случаях, когда речь заходила о привилегиях духовенства.
В. И. Ленин в следующих словах вскрывает главные черты идеологии «чистого клерикализма»: «Церковь выше государства, как вечное и божественное выше временного, земного. Церковь не прощает государству секуляризации церковных имуществ. Церковь требует себе первенствующего и господствующего положения»[1530].
Свидетельством наличия живых следов феодальной раздробленности были, как пишет В. И. Ленин, «особые таможенные границы»[1531]. В XVI в. существовали многочисленные и разнообразные проезжие и торговые пошлины, сбор которых находился в руках особых правительственных агентов (таможенников). Неравенство в обложении местных и иногородних торговцев показывало еще прочность таможенных барьеров, порожденных неизжитостью в стране экономической и отчасти политической обособленности земель[1532].
Большое разнообразие окладных единиц, вводившихся для раскладки общегосударственных и местных податей, своими корнями уходит еще в удельную старину. В Новгородской земле на протяжении всего XVI в. существовала обжа как окладная единица. В Перми в середине XVI в. известны луки, которыми описывали угодья Кольского полуострова. В Пскове в дворцовых владениях, а иногда и в черносошных на Севере применялась выть (разного размера). Маленькая сошка (в 3 обжи) встречается в Новгородском, Двинском, Каргопольском и Турчасовском уездах[1533].
1527
ДДГ, № 101, стр. 417
1528
Сб. РИО, т. 95, стр. 659.
1529
Так, в разряде осеннего похода 1506 г. на Литву указывалось, что в левой руке «велено быть северских князей людем, кого они пошлют» (Э, л. 36).
1530
В. И. Ленин. Ноли. собр. соч., т. 17, стр. 431.
1531
В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 1, стр. 153.
1532
Подробнее см.: А. Т. Николаева. Отражение в уставных таможенных грамотах Московского государства XVI–XVII вв. процесса образования всероссийского рынка. — «Исторические записки», т. 31, 1950, стр. 245–266; Ю. А. Тихонов. Таможенная политика Русского государства с середины XVI в. до 60-х годов XVII в. — Там же, т. 55, 1955, стр. 258–290.
1533
Подробнее см.: С. Веселовский. Сошное письмо, т. I. М., 1915, стр. 1–9.