Стрекоза ее детства

— Я Шарль Фольке, — бросил он небрежно.

Благодаря своей наигранной раскованности он оставался непринужденным и естественным в любых обстоятельствах — по крайней мере, так казалось окружающим. Поскольку ликование не озарило лицо Фио, он решил, что это чувство нашло свое выражение в другой части ее тела. Как само собой разумеющееся, он накинул ей на плечи еще влажное пальто и мягко, но настойчиво повлек за собой. Его уверенность в себе и галантные манеры позволяли ему вести себя бестактно, не вызывая при этом протеста у тех, кто становился жертвой подобного обращения. Он был настолько изящен, что если бы даже влепил пощечину, то получивший ее не заметил бы боли, упиваясь красотой его жеста.

Фио не смогла бы сказать, как это получилось, но с ужасом понимала, что попала под его чары. Молодой человек в ее присутствии повел себя так, словно столкнулся с чудесным и редчайшим цветком. Это удивляло Фио, потому что лепестков у нее было немного.

— Мы должны уехать сейчас же. Здесь есть запасной выход?

— Мы в опасности?

— Нет, нет… не беспокойтесь. Это всего лишь вопрос конфиденциальности.

Казалось, Шарль Фольке готов пуститься в объяснения, которые ничего не объяснят. Фио не волновалась, поскольку молодой человек являл собой образец любезности да и сама ситуация была настолько непонятна, что любопытство победило ее обычную недоверчивость. Шарль Фольке спустился по лестнице первым и поспешил распахнуть перед ней дверь, предварительно окинув взглядом улицу. Солнце ослепило Фио. Дождь кончился. Перед домом стоял черный «бентли»; его матовый кузов впитывал солнечный свет, а тонированные стекла искажали отражения. Водитель — короткая стрижка военного, темный костюм, черный кожаный плащ, — поприветствовав их, открыл заднюю дверцу. Шарль Фольке оглядывался, будто чего-то опасаясь. Галантно придержав дверцу, он пропустил Фио в машину и сел рядом. — Они тронулись в путь, проехали улицу Бакст и спустились по улице Белльвиль. Фио обернулась и увидела человека, бегущего за машиной с фотоаппаратом в руках. Если ее собирались похитить, то этого человека вполне можно было принять за сообщника. Ей не было страшно, напротив: воскресенье рассеивалось на глазах, уступая место чему-то загадочному. Лишь вспомнив, что забыла насыпать Пеламу сушеных муравьев, Фио принялась покусывать нижнюю губу.

~~~

Она сидела в классе одна. Другие дети играли во дворе. Фио попросила разрешения остаться внутри, потому что на улице не было дождя, а она забыла дома свой плащ. Учитель пропустил мимо ушей ее объяснения и разрешил, поскольку Фио была ребенком, которому не отказывают; она ничем не выделялась на фоне классных стульев, черной доски и прочих предметов интерьера. Она рано привыкла ничего не делать для подтверждения собственного существования, а потому лишь немногие о нем догадывались.

Бывает такой период в жизни, когда легче составить список того, что не любишь, чем наоборот. Фио рано определилась в своих пристрастиях: в шесть лет она точно знала номенклатуру своего сердца. Каждая буква этого перечня была запечатлена в ней навеки, будто силой землетрясения.

Она любила: родителей и снег.

Она не любила: все, что не являлось ее родителями или снегом. Она не понимала, почему все то, что можно любить, не превращается в ее родителей или в снег. А ведь между тем было из чего выбирать.

Она видела в одной книжке по естествознанию, а также в булочной, что человеческие существа очень долго стареют. Старичок с трясущимися круассанами в руках как-то раз сказал ей, что уже не помнит своей жизни, потому что у него слишком много воспоминаний. Испугавшись самой возможности забвения собственной жизни, в шесть лет она написала свою биографию: «Я гладила кошку, и шел снег». Маленькая Фио была убеждена, что столь богатая и красивая жизнь сможет многому научить мир. Но спустя некоторое время после событий, описанных в ее зеленой тетрадке в малиновую линеечку, небо над Фио изменилось в цвете.

Ее родители познакомились на пересечении револьверных стволов. Романтичное место, чтобы разбить друг другу сердце. Ее маму — которая тогда еще не была ее мамой, — звали Адель. Адель верила в Бога, но не смогла поверить в то, что ей уготована судьба конторской служащей. Школа рассталась с ней в шестнадцать; ее «профориентировали» — профессия встретила ее радушно и, как предполагалось, должна была страстно увлечь. Три года Адель честно отсидела на своем месте, а потом ей осточертели ночи любви в объятиях снотворного, дружеские встречи с бутылкой пива и одежда из разряда «чтоб выглядеть победнее». Ее патрон не был каким-то уж особенным злодеем, а именно таким, каким и должен был быть, то есть не слишком любезным; он обращался со своими подчиненными, как с подчиненными. Мать Фио объяснила ему, что он ошибается. Он усвоил урок, ибо умер с четырехцветной шариковой ручкой в голове. Адель, констатировав, что имеет явные способности к педагогической деятельности, продолжила обучать богатых тому, что бедные существуют, и в безмерной заботе о воспитании облегчила несколько банков, избавив их от золотоносного жира процедурами липосакции банкнот. Полиция выдвинула против нее обвинение в отсутствии диплома о педагогическом образовании, необходимом для работы по ее новой специальности; она выгнала полицию за невоспитанность. Тогда-то папа Фио, которого в ту пору звали Генри, и встретил Адель.

В понедельник утром Адель давала урок в банке. Служащие и клиенты, как прилежные ученики, с чрезвычайным усердием внимали ее словам. И если у них и были подняты руки, то лишь потому, что, по мнению Адель, это усиливало прилив крови к голове и позволяло лучше сосредоточиться. Это было занятие по распределению материальных ценностей, совмещенное с не слишком заумным курсом кейнсианства[5], доступным для всех. Адели удалось увлечь и покорить аудиторию, ее педагогический авторитет был бесспорен. Она не использовала в работе мел (он пачкается), предпочитая револьвер, который удобнее ложился в руку. Обычно урок не затягивался, раздавался звонок, тогда-то и начинался настоящий кавардак. В тот день молодой Генри дежурил в этом квартале. Он служил полицейским вот уже несколько недель, до этого работал плотником, а еще он обожал пить чай. Он выбрал профессию полицейского, поскольку верил, что она заключается в установлении справедливости. Правда, с удивлением обнаружил, что от него требуется лишь применять закон и директивы министерства. Но, несмотря на это, он старался выполнять свою работу как можно лучше и каждое утро, начищая ботинки, весело насвистывал модные мотивчики, настраиваясь на бодрый и радостный лад. Когда он увидел Адель с револьвером, направленным на невинных людей, он в ту же секунду знал, что должен делать: выхватив пистолет, он навел его на невинное лицо Адель. Адель повернулась к нему и ответила тем же.

Из этой ситуации существовало лишь два возможных выхода. Один состоял в том, чтобы спустить курок. Они предпочли опасность и любовь с первого взгляда.

Родители Фио были бесподобны. Ее мать носила короткую стрижку, у нее был маленький шрам под правым глазом, а руки пахли апельсинами. Отец обладал рыжей шевелюрой и удивительным голосом, которым рассказывал всякие истории.

Первую половину своего детства Фио провела с родителями, и это сказочное время сверкало волшебными звездочками, подобными тем, что украшают рождественскую елку, разве что тогда этими звездочками было усеяно все вокруг. Их дружное семейство так или иначе постоянно преследовала полиция, а они ходили в кино. Они меняли внешность, играли в прятки и устраивали пикники, поскольку малышка Фио все это обожала.

В ее детском восприятии такая жизнь представлялась приключением — как в книжках, где все страницы пронумерованы, прошиты и переплетены, все всегда кончается хорошо и все чудовища побеждены. Книга жизни Фио не пережила ареста родителей, и начиная с этого момента уже ничто и никогда больше не было похоже на сказку.

5

Кейнсианство — теория государственного регулирования экономики, основоположник Дж. М. Кейнс (1883–1946).