Страница 13 из 37
Фио в тот же день вселилась в свою новую квартиру. Квартир было по четыре на каждом из шести этажей. Первое, что бросалось в глаза при входе в подъезд — то, что имя Зоры Марпрелат значилось на двадцати трех из двадцати четырех почтовых ящиков. Зора никогда не ладила с соседями, и потому, по мере того как они уезжали из дома, скупила все квартиры. Только одну она оставила свободной для единственного соседа, которого сможет вынести. Жить в доме с детьми, которые носятся повсюду как угорелые, среди злобствований и разногласий соседей по лестничной клетке, рядом с полуночниками, которым не терпится смастерить что-нибудь в три часа утра, да еще на фоне криков и урчания сексуальной жизни, брани и выяснений отношений — нет уж, спасибо, увольте. Все ее квартиры были похожи как две капли воды: в каждой — одинаковые диван, холодильник, одинаковые постеры на стенах и одинаковые стенные шкафы, а в них — совершенно одинаковый набор вещей. Зора раз и навсегда решила не поддаваться на провокации быта и не оплачивала счета за электричество, отопление и телефон… Просто потому, что ей не хотелось, и в этом была вся Зора. Время от времени в одной из квартир отключали электричество. Тогда Зора переезжала в квартиру напротив или же на другой этаж. В конце концов она все же оплачивала счета, но — как объяснила она Фио — только в том случае, если была убеждена, что ее кредиторы действительно страстно жаждут своих денег. Это они должны были ей еще доказать — заказными письмами, бесконечными телефонными звонками и угрозами обращений к судебному приставу. Зора ненавидела формальности.
Девушки становились все ближе друг другу, сошлись характерами, и в один прекрасный день каждая из них осознала, какая честь, но и какая ответственность стать для кого-то лучшей подругой. До знакомства с Зорой у Фио были друзья, потому что они есть у всех. А еще у нее был тостер; тостер есть не у всех. С друзьями она ходила в кино, пила чай в пропахших корицей чайных и пиво в барах, благоухавших табаком. Фио не могла с уверенностью сказать, что те, кого она с поэтической вольностью называла друзьями, были всегда одни и те же. Она замечала, что порой какая-нибудь Мелани превращалась в Валери, а Сюзанна того и гляди норовила стать Аурелией. Но она не сердилась на них за то, что они меняли обличья. Ей нравилось ходить куда-нибудь вместе с друзьями — это был единственный момент, когда она чувствовала себя по-настоящему одинокой. Она позволяла своим словам и фразам бултыхаться в пене разговора. В компании друзей у каждого своя роль. Фио была остра на язык, и ее безобидные колкости придавали пикантность пресной атмосфере дружеских вечеринок. В конце концов она поняла, что друзья существуют главным образом для того, чтобы она не забывала, где находится. Услышав звонок телефона, она снимала трубку и говорила: «Да?» И кто-то кричал в ответ, как будто даже с облегчением: «А, Фио, ты тут!» И Фио вспоминала, что она тут. Но с Зорой все было по-другому.
С тех пор как они встретились с Зорой, ее друзья в сравнении с ней превратились просто в знакомых. Фио перестала общаться с ними с той же легкостью, с какой бросают курить сигареты без никотина.
Бывают люди, у которых большой размер ноги или же веснушки по всему лицу, а вот Зора отличалась совершенно немыслимой способностью ненавидеть. У Фио с легкостью могло бы выработаться презрительное отношение к миру, ибо мир этот обернулся к ней не самой красивой своей стороной да и люди оказались не слишком любезны, но ее улыбка не позволяла ей поддаваться подобным мыслям, особенно когда они были справедливы, и она относилась к ним с легкой иронией. Она решила не осуждать себя на осуждение других.
Надо сказать, что Зора была с ней полностью согласна.
«Видишь ли, дорогая… две тысячи лет назад, чтобы прослыть образцом терпимости, достаточно было выступить против систематического уничтожения воров и преступников. Большинство людей считало нормальным смертную казнь, униженное положение женщин, рабство, деспотизм священнослужителей или местечковых военачальников. И если кто-нибудь предлагал казнить воров без предварительных пыток, то уже слыл великодушным, а в глазах властей и вовсе становился безумным сочинителем утопий, ведущим общество к погибели своими прогрессивными идеями. Но сегодня, когда всякая задница воспевает терпимость как высшую добродетель, все труднее оказаться в авангарде и как-то выделиться из высокоморальной толпы. От теперешних борцов за терпимость больше не несет серой, их никто не критикует, но и не возносит до небес. Раньше терпимостью отличались лишь самые просвещенные умы, этакая аристократия духа. Но теперь, когда она стала столь популярна, эти аристократы, чтобы сохранить свое положение, доходят в своей терпимости до такого, чего и вообразить не могли век назад. Они ищут новые ограничения, в сексе, наркотиках, искусстве, они идут туда, где останутся в гордом одиночестве и где их не достанут никакие здравомыслящие, которые только и делают что ставят препоны, которые им должно преодолеть. Общепринятая мораль нужна им только для того, чтобы отвергнуть ее, закричать „долой цензуру!“ и сослаться на тех, кто в свое время рисковал жизнью в борьбе с ней. Только эти-то ничем не рискуют, разве что заработают побольше денег и славы».
Если, в глазах Зоры, и было что-то хуже ненавистной ей нетерпимости, так это была именно терпимость. Фио научилась не принимать всерьез все, что говорила ее подруга. Кроме Фио у Зоры не было друзей. По двум причинам: во-первых, потому что она всех ненавидела; а во-вторых, потому что слишком многие хотели бы ее любить. Она была богата, красива, как стивенсовская «мадемуазель из Роана», и благожелательна по натуре своей, что из скромности и стыдливости всячески прикрывала редкой зловредностью.
У Фио имелась своя теория относительно Зоры. Она пришла к выводу, что ее подруга несла в себе ненависть всех несчастных. Множество организаций и всяких там матерей терез выступают от имени несчастных и обездоленных, так нуждающихся в деньгах, любви, дружбе, образовании… Их страдания выглядят трогательно и жалостливо, но кто расскажет об их ненависти? Зора была единственной, кто осмеливался ненавидеть без всяких на то религиозных или политических предлогов. Она отстаивала право на ненависть всех тех, кто не имел возможности сам заявить о ней во всеуслышание. Она говорила от имени подавленной грусти, горечи и унижений. Она была рупором всех тех глупцов, которые ненавидят то, что хотели бы любить, ненавидят, потому что это им недоступно. Ненависть — это способ утешиться, примириться с тем, чего у тебя никогда не будет. Зора пылала ненавистью не за себя, а за других, то есть ненавидела она в некотором роде из альтруизма.
Девять лет она проработала моделью в знаменитом агентстве «Licetheli». Красуясь на подиумах и журнальных страницах, она получала деньги, которые ей платили за красоту. Это было не слишком утомительной профессией, она не была обязана быть красивой постоянно. Она знала, что под видом жажды товаров, которые она рекламирует, публика скрывала безумное желание обладать ею. Женщинам вовсе не хотелось носить устрашающие наряды от известных кутюрье, нет-нет, это слишком смешно. Им хотелось надеть на себя ее самою, вытряхнуть из нее все кишки и внутренности, выскрести начисто и влезть в ее кожу, как в комбинезон. И, конечно, они купят всю эту одежду — высохшую кожу, сброшенную змеей после линьки, но в их кошельках лежат наточенные ножи мясников. В один прекрасный день Зора решила, что более не желает походить на идеальную женщину, подретушированную компьютером, и питать фантазии мужчин и женщин. Она отказалась от должности красавицы. Бесцеремонно разорвав все контракты, Зора неожиданно обнаружила в себе особый талант: она оказалась прирожденной скандалисткой. Если кто-то упрекал ее, что она плюет в суп, которым кормится, — она отвечала, что эти плевки лишь прелюдия к потоку скопившейся в ней рвоты, которой, как она надеялась, должно было хватить на всю профессию.
С тех пор Зора стала образцовым воплощением духа противоречия. Она была сторонницей охоты, корриды, ядерных испытаний, телесных наказаний, курила все, что курится, — сигареты, сигары, траву, активно выступала против демократии, анархии, аристократии, монархии и диктатуры. Чтобы не терять времени, скажем просто, что она была против всего и вся. Она любила чай и поджаренные хлебцы с соленым маслом и апельсиновым повидлом — этого ей вполне хватало, чтобы считать себя исключительно благовоспитанным человеком.