Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 9 из 10



А мне вдруг стало его так жалко… Ломался мужик всю свою жизнь: пять дней в неделю стулья задом плющил, а два корячился в огородах — то в тещиных, то потом в своих. Двух спиногрызов вынянчил — только что грудью не кормил, пока мамка их диссертации писала да переводы ночами строчила. А ему ведь тоже небось хотелось обнять женщину, а не гибрид домашнего комбайна «Хозяюшка» и пишущей машинки «Рейнметалл». Хотелось. И таки обнимал… Меня. Мы даже до поцелуев дошли, а он еще и до моей груди продвинулся. Было все это, правда, в большой нашей обычной компании, на виду у всех, в темной прихожей — стало быть, безобидно, по-дружески, и ничем не кончилось, если не считать головной боли у всех нас наутро от безбожно перемешанных напитков.

Я заплакала. Ностальгия накатила. По нищим беспечным временам.

— Ты что? Сим? А?..

— Ва-аську жа-алко… — рыдала я.

Ирка тут же присоединилась. Да так громко, что муж ее снова обернулся. Не знаю, что уж он подумал, увидев двух баб, уткнувшихся распухшими мордами каждая в свое полотенце и воющих в голос.

Что надо, то, поди, и подумал. И снова принялся тискать жадное до крепкой ласки тело матушки-земли. А мне еще больше стало его жалко. А заодно — всех советских мужиков, которые поистесались в борьбе за свое светлое будущее, вкалывая на трех работах да на огородах… которые уже и не мужики давно, которым радости жизни только и были доступны, что в зеленой безответственной юности, когда за пятерку можно было девчонку в ресторане погулять, а потом в общагу через окно протащить.

— А Се-Серегу… не жа-а-алко? — сквозь полотенце и рыдания проговорила Ирка.

— У-у-у… — ответила я, и новые потоки слез полились из моих заплывших очей.

С Сережкой мы прожили счастливо и радостно почти тридцать два года. Благо ни его, ни мои родители не совали носы в нашу жизнь — все вопросы мы решали вдвоем. Даже порой, прося совета у Ирки, я на него не рассчитывала и следовать ему не собиралась — я сама слишком хорошо знала всегда, чего хочу, а чего не хочу.

Почему мы разошлись? Наверное, всему на этом свете отмерян срок — и любви в том числе. А может — любви в первую очередь. И тут главное оставаться адекватным и вменяемым и слушать только себя, руководствоваться только собственными соображениями — а не опытом других, чьими-то правилами и шаблонами.

Да, разлюбили. Но теплых чувств не растеряли. Зачем же в угоду… даже не знаю кому — обществу? родне? друзьям? — зачем в угоду кому-то изображать несуществующее? Не осталось того, что зовет в постель, зато сохранилось то, что дает оставаться близкими — так остановитесь, сохраните хотя бы это! И все порадуются, не будучи поделенными на два враждующих — или делающих вид таковых — лагеря с тайными и явными перебежчиками.

А если прошло только у одного, а у другого — нет? Ну что ж, попробуйте тогда через суд принудить его любить вас по-прежнему!.. Ребенка (детей) в ход пустите, друзей, родню… Все это было бы смешно, когда бы не было реально…

Не помню, у кого из нас с Сережкой это прошло у первого. Возможно, у обоих разом — ведь мы были совершенно органичным целым.

Однажды, после не слишком захватывающей близости, он сказал, обняв меня, как обнимал обычно, когда мы были готовы отойти ко сну:

— Представляешь, кажется, я влюбился.

— Ой! — рассмеялась я. — В кого, в студентку, в лаборантку?

— Бери выше, — сказал он.

— В завкафедрой? — ткнула я пальцем в небо.

— В зав, — сказал он, — только не кафедрой, а отделом, в завотделом МИДа.

Я повернулась к нему лицом:



— В Валерию… как ее?.. Валентиновну?

Он спрятал лицо у меня на груди — он любил мою грудь.

— Да? — уточнила я.

— Угу, — кивнул Сережка.

— Это серьезно, — сказала я и прислушалась к своим глубинам — не колыхнется ли где свирепый когтисто-зубастый зверюга, чудовище с зелеными глазами.

Внутри тишина. Нет… вот что-то шевельнулось. Что это?.. Оказалось, легкий адреналиновый фонтанчик — такой же, какой сопутствовал моим ожиданиям встречи с последним любовником. Мое бессознательное существо порадовалось за любимого мужа и даже попыталось сопереживать ему в радости! Вот это да!..

Я крепко прижала голову Сережки к себе и чмокнула в макушку.

— А она в тебя? — спросила я с волнением в голосе.

— И она в меня, — сказал он и заплакал. Мой мужественный муж, мой стопроцентный мужчина заплакал, как ребенок.

— Ну что ты? — успокаивала я его. — Это ж здорово, что у вас взаимно.

Не знаю уж, от избытка каких чувств — благодарности ли ко мне, так мило отнесшейся к столь рисковому известию, прилива ли любви к своей недосягаемой сейчас возлюбленной, дорога к которой теперь вся сплошь зеленый светофор, того ли и другого, вместе взятых, — только муж мой устроил мне настоящее пиршество плоти. Иногда, остановившись и едва сдерживая себя, он говорил: ты не думай… я тебя сейчас люблю… только тебя… Ну и много разной — принадлежащей только нам с ним — любовной чепухи. Я верила ему. Я просто знала это!

— Чего мне Серегу жалеть? — сказала я, успокоившись. — Он со мной в любви прожил и теперь с любимой живет.

— И откуда вы такие?.. Несоветские… Блин… — Ирка хрустнула огурцом. Ее тон выдавал полное безразличие к ответу на заданный вопрос: эмоции выплеснулись, а новых еще не подкопилось.

Я промолчала — я тоже чувствовала опустошенность — и закурила новую сигарету.

3

Заканчивался август. Мы снова сидели на Ирко-Васькиной даче, на веранде, окруженной бордовыми и белыми, абсолютно царственного вида, георгинами. Эти дивные цветы, кстати, посадила я, своею легкою рукой, убедив хозяев, повернутых на показателях исключительно плодово-овощного поголовья, измеряемого в банко-литрах, в том, что эстетика еще никому и ничему не помешала. Георгины удались. Как все или почти все удается неискушенным — это был едва ли не первый мой сельскохозяйственно-озеленительный опыт.

Васька раскочегарил мангал и укладывал на него разряженные в розовый перламутр шампуры, мы с Иркой уже помыли ручки после шашлычного мяса-лука и глотали слюнки, запивая их холодным пивом, в ожидании ритуального — сакрального, можно сказать, — яства. Эдакого советского национального жертвоприношенческого блюда, воскурявшего аппетитный фимиам всем святым тоталитарным праздникам — со всех дач, со всех биваков, разбитых на просторах лесов, полей и рек, в снежные ли, солнечные или дождливые дни — в дни всевозможных пролетарских солидарностей. Сегодня никакого особого повода к солидарности не наблюдалось — рядовая суббота с последующим рядовым воскресным праздником, Днем шахтера. Я, вернувшись после недолгого отсутствия — в несколько радужных весенних дней — в свой прежний статус одинокой подруги старинных друзей, опекалась ими по полной программе. Да и мне ни с кем так не хотелось проводить время, как с Иркой и Васькой, пребывая в непринужденном полете мыслей и чувств и столь же непринужденном положении тел. С ними не нужно было ничего из себя корчить, нам всем позволялось быть самими собой — это ли не свобода? Васяткиной большой и доброй души хватало на нас обеих — это ли не тихая радость осенней поры жизни?.. (Ой, сейчас стошнит… но как сказано-то, а?..)

Моя короткая любовь была оплакана по всем канонам — сорок дней я точила слезы, почти не переставая, лишь с перерывами на институтские занятия. Потом это как-то прошло, и Ирка принялась агитировать меня сделать свободный и решительный выбор в пользу Ростиславика. Мы с ней пару раз подискутировали на его тему всерьез, пару раз постебались, потом чуть не умерли со смеху, расписав все прелести жизни с ним под одной крышей и одним одеялом, а потом взяли да и сосватали славного парня к Наташке. В сентябре свадьба. Аминь.

Личная моя жизненная позиция — или по вышке, или никак — осталась неколебимой. А я осталась одна. Потихоньку все брошенные залетным принцем на произвол судьбы вещи я перестирала и сложила в кожаную сумку моей мечты, защелкнула на ней замок, сверху положила деловую кожаную папку с заточенным в нее телефоном образца 2002 года, спрятала все это в пустой дочкин шкаф и занялась йогой в облегченном варианте, для дамочек «за пятьдесят», дабы, за отсутствием секса, хоть чем-нибудь поддерживать мышцы своего устаревающего и расползающегося по сторонам организма в каком-никаком тонусе.