Страница 12 из 46
Итак, я рассказала все, что мне было известно о Мертвой Обезьяне, все, кроме того, что пока не могла знать.
Только вернувшись в «Брайдз Холл» и увидев Мертвую Обезьяну собственными глазами, я поняла, какой порочный, мерзкий человек похитил ее у Мэри Хьюз.
Глава 7
Кто-то повесил Обезьяну на корме «Королевы Мэриленда», накинув ей на шею петлю, и сейчас она чуть заметно покачивалась на ветру на высоте человеческого роста. Зрелище было тем более ужасающим, что изо рта у Обезьяны свешивался длинный язык — кусок плотной материи, наспех пришитый к ее губам. Но, видимо, не удовлетворившись содеянной мерзостью, «палач» приколол к груди Обезьяны записку, где крупными буквами было написано:
Я буквально остолбенела от этой чудовищной пошлости и была не в силах вымолвить ни слова. Доминик спросил стоявших рядом двух полицейских в штатском, проведены ли все необходимые в таких случаях мероприятия — сделаны ли снимки, сняты ли отпечатки пальцев и подошв и распылен ли светящийся порошок. Да, проведены, ответили те.
— Хорошо, — сказал Доминик. — А теперь снимите Обезьяну. Нужно провести тщательное лабораторное исследование на предмет возможного обнаружения каких-либо волокон, грязи или пятен. Да, теперь по поводу этого языка. Нас могут вызвать для опознания ткани, если, конечно, «некто» оказался достаточно глупым и не избавился от куска ткани с контурами языка. И попросите экспертов, — добавил он, — сделать это как можно быстрее. Мне нужно, чтобы завтра Обезьяна снова была здесь.
Кажется, я никогда не ненавидела Мертвую Обезьяну и все, что с ней связано, так сильно, как сейчас. И не могла сдержать гнева.
— Вы бы лучше посоветовали им сжечь это проклятое чудовище, — воскликнула я.
Когда мы шли по палубе к причалу, Доминик поддерживал меня под руку. И опять был прелестный весенний день без единого облачка на небе; теплый воздух напоен нежным ароматом свежей зелени и трав. Низко, над самой головой пролетела голубая цапля, чуть заметно покачивая ногами и вытянув длинную шею, а над рекой в беспорядочном полете кружили белоснежные цапли. От них исходило благословенное ощущение здравого смысла в этом мире безумия.
— Обезьяна должна быть здесь, — сказал Доминик. — Если убийство Мэри Хьюз каким-то образом связано с Мертвой Обезьяной, что вовсе не исключается, то мне хотелось бы предоставить злоумышленнику возможность еще раз воспользоваться ею в каких-то одному ему ведомых целях. При этом он может оплошать и оставить улики, которые помогут найти убийцу Мэри. Кстати, к кому теперь перейдет Мертвая Обезьяна?
— Вы хотите сказать, кто ее унаследует?
— Совершенно верно.
— Очевидно, староста школы. Временно, а потом она назначит очередную «хранительницу сокровища».
Он достал из кармана блокнот.
— Констанс Берджесс, не так ли? Надо, чтобы она пока никому ее не передавала. Где обычно хранится Мертвая Обезьяна летом, во время каникул?
— В библиотеке. — Я указала на Главный Корпус. — На втором этаже.
— Вот там пусть она и побудет. Если школа станет возражать, я конфискую ее как вещественное доказательство, — отчеканил он строго, а потом уже прежним тоном продолжал: — А что помещается над библиотекой?
— Ничего. Чердак.
— Разве это «ничего», миссис Барлоу? — рассмеялся он. — Что там хранится?
— Все что угодно, начиная с колб и пробирок и кончая старым спортивным инвентарем. Но главным образом он используется для хранения костюмов и декораций.
— Декораций?
— Да. Дело в том, что школа ежегодно устраивает представление для друзей школы и окрестных жителей. Обычно играется «Гилберт и Салливан». Эти представления — своеобразная акция благодарности спонсорам и добрым соседям, а также возможность показать кому следует, что сценическому искусству в школе тоже уделяется внимание. Кстати, очередное представление состоится на следующей неделе.
Доминик кивнул, как мне показалось, с трудом удерживаясь, чтобы не рассмеяться. Если бы не убийство Мэри, он не отказал бы себе в удовольствии повеселиться. По-видимому, многое в этом пансионе исключительно для девочек, и тем более из богатых семей, представлялось ему весьма забавным.
— Впереди три напряженные недели, — сказал он. — Спектакль, родительский уик-энд и парусные гонки.
Мы находились на полпути к Главному Корпусу, когда Доминик остановился и, кивнув в ту сторону, сказал:
— Я хочу обследовать его, миссис Барлоу. И доскональнейшим образом.
— Но разве вы до сих пор не обследовали его? — удивилась я. Он улыбнулся.
— Конечно, обследовал. Но не в сопровождении самой очаровательной выпускницы школы.
Подобное его заявление было для меня полной неожиданностью, и пока я думала, как мне следует на него реагировать, он продолжал:
— Я хочу, чтобы мы обошли помещение за помещением, а вы рассказали бы мне все, что вам известно о них, — для чего они служат и чем примечательны.
Мы продолжали свой путь. Молча. И вдруг что-то всколыхнулось во мне — я ощутила присутствие мужчины, а не просто полицейского. Перед парадным входом Главного Корпуса он снова остановился и, указав на плотную стену деревьев за теннисными кортами, сказал:
— Насколько я понимаю, это птичий заповедник какого-то частного лица?
— Да. Он принадлежит мистеру Рендолфу Балюстроду.
— Тому самому адвокату?
— Да. — Я описала внешность Балюстрода. Мне довелось лицезреть этого господина лично один-единственный раз, но фотографии его я постоянно встречала в газетах. Внушительного вида лысеющий человек лет семидесяти, со старомодными, длинными, свисающими вниз, как у моржа, усами и красной физиономией. Любитель выпить. Славится красноречием и беспричинными вспышками гнева.
— Ну, а что вы можете сказать о птицах?
Это был праздный вопрос, никак не связанный с расследованием преступления, но он пробудил во мне воспоминания.
— Ничего примечательного, — сказала я. — Обыкновенный лес и певчие птицы, которые встречаются повсюду в Мэриленде: дятлы, зяблики, дрозды, иволги, танагры. Ну и все виды водоплавающих птиц, разумеется. Дикие утки и гуси, а нередко и белые и голубые цапли. Половина территории заповедника занята либо болотами, либо солеными топями.
— Вы прекрасно разбираетесь в птицах, — заметил Доминик.
— Мой отец был орнитологом-любителем.
— Интересно. — А потом вдруг: — Должно быть, у школы имеется договоренность с Балюстродом об использовании его владений для изучения природы и тому подобное, или я ошибаюсь?
Я рассмеялась:
— Как раз наоборот. Воспитанницы и ступить туда не имеют права.
Доминик был искренне удивлен.
— Неужели? Это почему же?
Я пожала плечами.
— Спросите самого мистера Балюстрода. Он дважды предъявлял школе иск в судебном порядке за незаконное вторжение девочек в его владения.
— И тем не менее кое-кто отваживается на это?
— Я думаю, лейтенант, — ответила я с улыбкой, — что за время учебы в школе почти все, хотя бы однажды, побывали там.
Стоя сейчас у парадного входа Главного Корпуса, я живо вспомнила, словно это было только вчера, как однажды, ранним воскресным утром, отправилась в птичий заповедник с вполне определенной целью. Я прослышала, что там, в центре владений мистера Балюстрода, у водоема, гнездится пара орлов, и надеялась при очередной поездке домой рассказать о них отцу. Улизнув тайком из кампуса, я вступила в мрачный первозданный мир, в девственный лес, которого лишь изредка касался топор человека, а может, и вообще не касался. Вековые дубы, американский каштан, гигантские тюльпановые деревья, березы, черный эвкалипт, красный клен, карликовые сосны и встречающиеся на каждом шагу ямы, наполненные мутной водой. Ни на минуту не забывая о смертельно опасных моккасиновых змеях, которых, как я знала, там великое множество, я осторожно пробиралась по узкой тропинке, проложенной многими поколениями воспитанниц «Брайдз Холла» в густых зарослях папоротника, вереска и лавра. Я вспомнила, как замерло у меня сердце, когда вспугнутый мною молодой олененок выскочил из своего дневного убежища и стремглав помчался прочь.