Порочный круг

— Ну почему же?! — с жаром зашептала она. — Те же ручки, те же ножки и глазки... Боже мой, какие невинные и добрые...

Мои уста невольно изобразили улыбку:

— Не стоит... Эти ручки предназначены сжимать цевье бластера. Эти ножки топают по переборкам боевых кораблей. А в голубых прелестных глазках застывали такие картины, какие не приведи господь увидеть вам даже в кошмарном сне.

— Но это же преступление! — в порыве суеверного ужаса отшатнулась от меня соседка. — Чудовищное преступление — это же дети!

Наверно, уже в сотый раз за свою жизнью участвовал в таких словопрениях, и знал, что в них нет проку. Чтобы закончить наш разговор, я ответил, может быть, и жестоко, зато оставил ее далее безмолвной:

— Послушайте, вы, жалелки всех мастей! Запомните раз и навсегда: нам не кажется трагедией наша жизнь и работа. Даже малышей, только что появившихся на свет искусственников, вы сразу же отличите от детишек. Мы покорны, не способны на ослиное упрямство — качество, присущее всем нормальным чадам, мы бессловесные исполнители и, к великому счастью, лишены сожалений о прошлом и страха перед будущим...

В тишине отсека было слышно, как сопит старичок, чешется во сне студент, засунув руку за отворот скафандра. Упитанная дама больше не смотрела в мою сторону. Ее плечи слегка приподнимались и опускались. Может быть, ей было душно, а может быть, она плакала, ведь не перевелся покуда сей странный тип сентиментальных особ, которые не могут переносить спокойно рассказы о судьбах чужих людей, тем более похожих на детей, и начинают придумывать себе невесть что, вытирая слезы и сознавая свое бессилие перед скрытой несправедливостью нашего бытия, извечной и неискоренимой.

Через несколько часов безмолвия наш почтовый причалил к орбитальному комплексу на орбите Марса. Нас попросили освободить отсек, причем сделали это крайне поспешно, не деликатно, давая понять, что в глазах экипажа мы мало чем отличаемся от коробок с барахлом. Будучи выпихнутыми на пирс, мы несколько минут приходили в себя, потягиваясь и хрустя задеревеневшими суставами. Первым прочь засеменил старичок, волоча свой скарб. За ним двинулись и мы с Жаном, шагая легко, ибо не были обременены багажом. Через полчаса наш дуэт уже занимал места в рейсовом лайнере, идущем вдоль экватора планеты. Мы должны были добраться до равнины Исиды, а оттуда — в печально известные пески Большого Сирта.

* * *

Когда я сложил первые десятки листов рукописи, то обнаружил, что летопись, первоначально задуманная как простой рассказ о нашей жизни, о быте экспедиционного корпуса, дабы пресечь всевозможные домыслы, которыми потчуют журналы и газеты, постепенно перерастает в нечто большее. Получается прямо настоящая исповедь. Клянусь вам, я не думал об этом, просто писать от первого лица иначе мне просто невозможно. И раз уж такое дело, придется подробнее рассказать вам о Марсе и определенной части его обитателей. Кому-то это покажется неправдоподобным: "Такого не может быть в самом центре цивилизации — в Солнечной системе!" Но в ответ я могу только саркастически усмехнуться: "Может, может..."

А теперь все по порядку.

Давным-давно Марс называли красной планетой, но теперь так уже никто не скажет. Все окислы железа уже много столетий назад переработаны в металл, фреоновые фабрики насытили атмосферу тяжелыми молекулами, увеличили ее плотность и, как следствие, — приземное давление. На бескрайних просторах зазеленели пятна мутантных, быстрорастущих мхов и лишайников, тысячи гектаров которых давали драгоценный кислород. Марс в свое время сравнивали с Новым Светом — сюда устремились свободолюбивые люди, осваивать дикие пустыни, но с той поры прошло уже несколько бурных веков. Сейчас эта первая колония по населению не уступает Земле. Именно здесь, как прочитал я однажды, сконцентрирована, пожалуй, половина научного потенциала человечества, поэтому не зря Марс порой кличут интеллектуальной твердыней цивилизации. Однако...

Посреди Большого Сирта, самой бедной марсианской провинции, доставшейся в бытность отсталой России как подачка от американских монополий, по глупости генералов, была возведена цитадель. По старой доброй русской традиции в этот богом забытый угол ссылали всех урок страны, которым и выпала участь обживать сей суровый край, воспетый народными бардами. Не удивительно же, что тут до сих пор говорили на славянском языке. Лет триста назад, после принятия новой конвенции о правах заключенных, когда осужденные получили возможность самим выбирать место отсидки, многие славяне указывали именно на Спирит-Сити (это кликуха местного централа). После бездеятельного заточения или, по желанию, работы на химзаводе, построенном Сибой-Геги в надежде на дешевую рабсилу, многие так и оставались здесь, обретя землю обетованную в своем понимании — свобода нравов, привычная криминальная среда и относительная отрезанность от остального, "цивилизованного мира".

Спирит-Сити во многих отношениях уникальное место. Да за примером не стоит далеко ходить! Вот вы, конечно, понимаете, что следить за порядком тут призваны неподкупные и неустрашимые киберы. Но, о чудо! Даже кибернетические кэпы Спирит-Сити смотрят на мелкие правонарушения сквозь пальцы. Это шокировало техников и ученых, они мучались и боролись с "эффектом попустительства", но тщетно. Как только новый кибер попадал сюда, его лихорадило от множества мелких склок. Робот сыпал нравоучениями и лез на рожон по любому поводу, не в силах стерпеть неуважение даже к самому ничтожному, курсивному параграфу законов. Однако миновал месяц-другой, и его создатели с недоумением замечали, что усердия у стража порядка поубавилось. Программисты, заламывая руки, божились, мол "перепрограммировать их в не наших полицейских лабораторий невозможно". Им не очень верили, иначе пришлось бы признать, что киберы сами вырабатывали алгоритм "компромиссного" поведения. А это означало бы: киберам, как роботам с высокоразвитым интеллектом, присуща толика разума, достаточная, чтобы слегка коррумпироваться. Такое положение вещей бесило начальство, но киберы — это уже не просто запрограммированные железки, тут ничего не поделаешь.

Вот такой, значит, веселый это городок — Спирит-Сити.

В Исидограде — административном центре равнины Исиды — мне довелось лицезреть только вокзал. Первым, что я увидел, пройдя впускной шлюз, была гомонящая толпа молодых, нарочито неопрятных людей. "Веселятся астралы",— подумал я благодушно. Компания же тем временем штурмовала автоматы с пивом, хлопая ладонями по их обшивкам, недовольно выговаривая подоспевшему киберу, мол, их обделяют пойлом. Улыбаясь неизвестно чему, я прошел мимо. Жан отстал от меня и с открытым ртом уставился на астралов, с интересом ожидая, какие действия предпримет кибер, в результате чего потерял направление движения и споткнулся об автоматическую тележку, чуть было не упав. Один из пивохлебов беззлобно усмехнулся и показал своей подружке пальцем на моего мальчишку. Она кокетливо помахала Жану ручкой. Мой оператор покраснел, застеснялся и, догнав меня, тронул за локоть, умоляюще заглянув в глаза:

— Пойдем отсюда побыстрее.

Я вскользь щелкнул его по веснушчатому носу и, обняв ладонью за тонкую шею, повел к табло: узнать, когда идет поезд до Спирит-Сити. Под расписанием размахивали руками три цыганки, убеждая в чем-то усача с орлиным носом. Это продолжалось секунд двадцать, потом они утащили-таки вяло сопротивлявшегося мужика в двери вокзала. Тут-то я и увидел, что около колонны, которую загораживали цыгане, сидел на раскладном стульчике древний старик в латанном-перелатанном комбинезоне, держа на коленях очень старую, всю в царапинах гармонь. Я подошел ближе и услышал знакомый мотив старой лагерной песни:

На зубах скрипит серый песок, Сирта пыль забивает глаза.

Потерпи: нам осталось чуток. На ресницах замерзла слеза.