Книга Страшного суда

— Но ты ведь не рассчитывала, что она проконтактирует с вирусом инфлюэнцы, не успев еще никуда отправиться.

— Нет, но это ничего не меняет. Частичный иммунитет у нее имеется, и потом мы ведь не знаем наверняка, проконтактировала она или нет. Бадри к ней и не приближался.

— А если она подверглась воздействию раньше?

— Ведь знала, что не надо тебе говорить, — вздохнула Мэри. — У большинства миксовирусов инкубационный период составляет от двенадцати до двадцати четырех часов. Даже если Киврин проконтактировала два дня назад, иммунитет уже был достаточно силен, чтобы побороться с вирусом и помешать ему размножиться. Если симптомы и будут, то слабые. Но это не инфлюэнца. — Мэри успокаивающе похлопала Дануорти по плечу. — К тому же ты забываешь о парадоксах. Если она подхватила вирус, значит, она чрезвычайно заразна. Сеть ее бы не пропустила.

— Каковы шансы, что у населения Англии 1320 года окажется иммунитет?

— К современному вирусу? Почти никаких. Там около тысячи восьмисот возможных точек мутации. Если современники не переболели именно этим вирусом, они все в группе риска.

Риск.

— Мне нужно к Бадри. В пабе он сказал: «Что-то не так». И повторял всю дорогу до больницы.

— Разумеется, не так, — ответила Мэри. — У него серьезная вирусная инфекция.

— Или он знает, что заразил Киврин. Или не смог сделать привязку.

— Он говорил, что сделал. — Мэри посмотрела сочувственно. — Я так понимаю, бесполезно просить тебя не беспокоиться о Киврин. Ты сам видел, как я паниковала из-за Колина. Однако я не зря сказала, что им чем дальше отсюда, тем лучше. Киврин там куда в большей безопасности, даже среди душегубов и разбойников, которых ты никак не выкинешь из головы. Зато ей не надо возиться с карантинными требованиями Госздрава.

— И американскими звонарями, — улыбнулся Дануорти. — Америку ведь еще не открыли.

Дверь в конце коридора с грохотом распахнулась, и внутрь влетела дородная женщина с большим саквояжем.

— Вот вы где, мистер Дануорти! — загремел по коридору ее трубный глас. — Я вас повсюду ищу!

— Это кто-то из звонарей? — спросила Мэри.

— Хуже. Это миссис Гадцсон.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Под деревьями и у подножия холма сгущались сумерки. Голова у Киврин начала разламываться еще на подходах к замерзшей колее, словно реагируя на эти едва заметные перепады высоты и света.

Повозка совсем затерялась в лесу, Киврин не видела ее, даже встав прямо напротив ларчика, а когда попробовала вглядеться в густую темноту, голова заболела еще сильнее. Если это «незначительные симптомы перескока во времени», как же тогда выдерживают значительные?

«Когда вернусь, — думала Киврин, продираясь сквозь чащу, — надо будет пообщаться с доктором Аренс. Похоже, они там недооценивают пагубное воздействие этих «незначительных симптомов» на историка». Спуск с холма отнял еще больше сил, чем подъем, к тому же холод пробирал до костей.

Плащ цеплялся за ветки, волосы тоже, на руке появилась длинная царапина, которая начала саднить. Споткнувшись, Киврин чуть не растянулась на земле, и от толчка голова на секунду перестала болеть, а потом вновь загудела с удвоенной силой.

На поляне почти стемнело, хотя очертания еще просматривались — краски не столько угасали, сколько сгущались. Чернозеленый, черно-коричневый, черно-серый... Птицы устраивались на ночлег. Уже, видимо, перестав смущаться присутствия Киврин, они почти не прерывали своих вечерних серенад и колыбельных.

Наскоро собрав разбросанные ящики и расколотые короба, Киврин побросала их в накренившуюся повозку и, ухватившись за дышло, потащила к дороге. Повозка сдвинулась на пару дюймов, скользнула по коврику из прелых листьев — и застряла. Киврин уперлась покрепче в землю и снова дернула. Повозка накренилась сильнее. Какой-то из коробов полетел на землю.

Киврин вернула его на место и обошла вокруг повозки, выясняя, чем она застревает. Правое колесо уперлось в корень дерева, но вытолкнуть можно, если найти где ухватиться. Только не с этой стороны — эту сторону изрубили топором, чтобы выглядело, будто повозка разбилась, когда ее занесло. Постарались на славу. Одни щепки. «Просила ведь мистера Гилкриста, чтобы разрешил мне надеть перчатки».

Киврин зашла с другой стороны, взялась за колесо и стала толкать. Оно не поддавалось. Тогда, подобрав подол платья и плащ, она опустилась рядом с колесом на колени, чтобы подпереть его плечом и вытолкнуть вверх.

Рядом с колесом отпечатался след ноги. На гладком, не занесенном листьями пятачке шириной как раз со ступню. Вокруг лежала ковром опавшая листва, и на ней, конечно, никаких следов в сумерках было не разглядеть, зато этот след просматривался отчетливо.

«Нет, не может быть, — подумала Киврин. — Земля ведь мерзлая». Она коснулась отпечатка рукой — вдруг это тень или оптический обман. На застывшей колее ничего бы не отпечаталось, но здесь земля упруго подалась под ее рукой. След оказался достаточно глубоким.

След ноги в обуви на плоской мягкой подошве — большой ноги, крупнее, чем у Киврин. Мужской ноги. Но ведь мужчины в XIV веке были куда ниже ростом, и размер ноги у них должен быть соответствующий. А тут просто гигантская лапища.

«Может, это старый след?» — лихорадочно размышляла Киврин. Дровосека или крестьянина, который разыскивал заблудившуюся овцу. А может, здесь проезжала королевская охота? Хотя непохоже, чтобы этот след оставили в пылу погони. Нет, человек стоял тихо и наблюдал. «Я ведь его слышала! — Киврин почувствовала панический спазм в горле. — Я слышала, как он тут дышал».

Она застыла на коленях, вцепившись в колесо. Если этот человек — этот верзила — все еще где-то поблизости и наблюдает за ней, он увидит, что она обнаружила след.

—Ау! — крикнула Киврин, перепугав птиц до полусмерти. Щебетанье сменилось гвалтом и хлопаньем крыльев, потом все стихло. — Есть здесь кто-нибудь?

Она постояла, прислушиваясь, и ей показалось, что рядом снова кто-то дышит.

— Отзовитесь! Мне грозит погибель и слуги мои разбежались.

«Отлично, молодец. Теперь он знает, что ты одна и совершенно беззащитна».

—Ау! — крикнула она снова и двинулась в осторожный обход по поляне, всматриваясь в темноту между деревьями. Ничего не видно, даже если он там, она его все равно не разглядит. За кромкой поляны все сливалось в одну сплошную тень. Даже дорогу и рощицу теперь не отыскать. Провозится еще дольше, и станет совсем темно, как тогда вытаскивать повозку?

Впрочем, вытаскивать ее теперь все равно нельзя. Тот, кто наблюдал за Киврин, стоя между двумя дубами, уже знает, что повозка в лесу. Может, он даже видел, как она возникла из ниоткуда, в искристом мерцании, будто наколдованная алхимиком. Тогда он наверняка побежал за столбом для костра, который, по уверениям мистера Дануорти, здесь припасен у каждого. Но если так, он бы все равно что-нибудь сказал. Хотя бы «Батюшки-светы!» или «Свят-свят-свят!» и Киврин услышала бы, как он ломится через подлесок.

А раз он не убежал, значит, при появлении не присутствовал. Он набрел на нее позже, увидел, как она лежит без сознания в лесу рядом с перевернутой повозкой. И что подумал? Что ее ограбили на дороге, а сюда отволокли, чтобы скрыть следы?

Тогда почему он не попытался помочь? Почему стоял, молчаливый, словно дуб, успел даже оставить глубокий отпечаток, а потом снова скрылся? Может, решил, что она мертва? И испугался необряженного тела? Ведь вплоть до XV века бытовало поверье, что в тело усопшего, не погребенного по всем правилам, тут же вселяются злые духи.

А может, как раз наоборот, он побежал за помощью — например, в тот же Скендгейт — и теперь сюда спешит полдеревни с фонарями.

Тогда нужно оставаться на месте и ждать. Даже, наверное, лучше лечь. Они придут, начнут строить вслух догадки, понесут ее в деревню, и она, как предполагалось с самого начала, сможет услышать их говор. А что, если он вернется один? Или с друзьями, но совсем не для того, чтобы помочь?