Книга Страшного суда

Старуха не ответила, беззвучно шевеля губами и перебирая звенья цепочки.

Киврин потормошила ее за плечо.

— Вы не видели, она не выходила из дома?

Имейн яростно сверкнула глазами.

— Она во всем виновата!

— Агнес? — возмутилась Киврин. — В чем она может быть виновата?!

Имейн мотнула головой и устремила взгляд на Мейзри.

— Господь карает нас за растяпу служанку.

— Агнес пропала, а на дворе темнеет. Мы должны найти ее. Вы не видели, куда она пошла?

— Ее вина, — прошептала старуха, отворачиваясь к стене.

Смеркалось. В сенях завывал ветер. Киврин выбежала по тропинке между постройками на луг.

Все как в тот день, когда она впервые вышла из дома на поиски переброски. На заснеженном выпасе ни единой души, ветер рвет полы одежды. Где-то далеко-далеко на северо-востоке вызванивал колокол — тягучим погребальным звоном.

Агнес всегда манила колокольня. Киврин заглянула туда, покричала, хотя лестница просматривалась до самого колокола. Потом вышла и остановилась, окидывая взглядом лачуги и размышляя, куда могла податься девочка.

В чей-нибудь дом вряд ли, разве что очень замерзла. Щенок. Она хотела проведать могилу щенка. Киврин не успела сказать, что закопала его в лесу. Агнес просила похоронить его на погосте. Киврин и так видела, что там никого нет, но все-таки вошла в калитку.

Агнес сюда заходила. Следы маленьких ножек вели от могилы к могиле, а потом сворачивали к северной стене церкви. Киврин посмотрела вдаль, на кромку леса за холмом. «Неужели она пошла в лес? Там ее вовек не отыскать».

Она кинулась за угол церкви. Следы заворачивали обратно ко входу. Киврин открыла церковную дверь. Внутри царила почти кромешная тьма и ледяная стужа — холоднее, чем на погосте.

—Агнес! — крикнула она.

Никто не ответил, но у алтаря послышался какой-то шорох, будто мышь заскреблась в углу.

—Агнес? — вглядываясь в темноту за могилой рыцаря и в боковые проходы, повторила Киврин. — Ты здесь?

— Киврин? — пискнул дрожащий голосок.

—Агнес! — Киврин бросилась на звук. — Ты где?

Она сидела у статуи святой Катерины, сжавшись в комок между свечами в своей красной накидке с капюшоном. Широко распахнув испуганные глаза, она прижималась к грубой каменной юбке статуи. Щеки у девочки были красные и зареванные.

— Киврин! — воскликнула она, кидаясь ей на руки.

— Ты что здесь делаешь, Агнес? — вздохнув от облегчения, напустилась на нее Киврин, крепко прижимая к себе. — Мы тебя повсюду ищем.

Девочка спрятала мокрое лицо у Киврин на груди.

— Прячусь. Я водила Повозку посмотреть на моего песика и упала. — Она вытерла нос ладонью. — Я тебя звала-звала, а ты не приходила.

— Я не знала, где ты, солнышко, — объяснила Киврин, гладя ее по голове. — Почему ты забралась в церковь?

— Пряталась от разбойника.

— Какого разбойника? — нахмурилась Киврин.

Тяжелая входная дверь открылась, и Агнес обхватила Киврин за шею, чуть не задушив.

— Разбойник! — истерически зашептала она.

— Отец Рош! — позвала Киврин. — Я ее нашла, мы тут.

Дверь закрылась, в темноте раздались гулкие шаги.

— Это отец Рош, — успокоила она Агнес. — Он тебя тоже искал. Мы не знали, куда ты подевалась.

Девочка слегка ослабила хватку.

— Мейзри сказала, что придет злодей-лиходей и заберет меня.

К ним подбежал запыхавшийся Рош, и Агнес снова уткнулась лбом в шею Киврин.

— Она захворала? — в тревоге спросил Рош.

— Вроде нет. Но продрогла вся. Закутайте ее в мой плащ.

Священник неуклюже снял накидку с плеч Киврин и укрыл ею Агнес.

— Я пряталась от разбойника, — изворачиваясь у Киврин на руках, сообщила девочка.

— Какого разбойника?

— Который напугал тебя в церкви. Мейзри говорит, он приходит, хватает всех и насылает синюю хворь.

— Нет никакого разбойника, — успокоила ее Киврин, думая про себя: «Вот доберусь до этой Мейзри, я из нее душу вытрясу». Она встала, и Агнес ухватилась за ее шею покрепче.

Рош ощупью добрался до боковой двери. Голубоватый свет заструился внутрь.

— Мейзри сказала, что разбойник забрал моего песика, — дрожа, пролепетала Агнес. — Но меня он не нашел. Я спряталась.

Киврин вспомнила обмякшее в ее руках черное тельце щенка со струйкой крови из уголка пасти. «Нет». Обмирая, она заторопилась к дому по снежной пустоши. «Агнес дрожит, потому что промерзла в холодной церкви». Щека, уткнувшаяся в ее шею, была как лед. «Это от слез», — сказала себе Киврин и спросила Агнес, не болит ли у нее голова.

Девочка молча не то кивнула, не то мотнула волосами, уткнувшись лбом Киврин в плечо. «Нет», — похолодела Киврин и ускорила шаг. Мимо мажордомовой лачуги, во двор. Рош торопился следом.

—Я ведь не ходила в лес, — произнесла Агнес в сенях. — Это непослушная девочка ходила, не я.

—Да. Но все кончилось хорошо. Отец нашел ее и забрал домой. И они жили долго и счастливо, — усадив Агнес на скамью у очага, она расстегнула красную накидку.

— И больше она никогда не ходила в лес, — подсказала девочка.

— Больше никогда. — Киврин стянула с нее мокрые башмаки и чулки. — Ложись, — велела она, расстилая свой плащ рядом с очагом. — Я принесу тебе горячего супу. — Агнес послушно улеглась, и Киврин укутала ее полами плаща.

От супа Агнес отказалась и почти тотчас же заснула.

— Она простудилась, — не допускающим возражений тоном сообщила Киврин Рошу и Эливис. — Полдня на улице. Конечно, простыла.

Но когда Рош пошел служить вечерню, она раскутала Агнес и начала ощупывать под мышками и в паху. Даже перевернула и посмотрела на всякий случай, нет ли нарывов между лопаток, как у цинготного мальчонки.

Рош не звонил в колокол. Он вернулся с потрепанным одеялом, снятым, видимо, с собственной постели, и, сбив его в тюфяк, переложил Агнес.

Вечерню звонили остальные колокола. Оксфордский и в Годстоу, и тот, что на юго-западе. Колокольная пара из Курси молчала. Киврин тревожно оглянулась на Эливис, но та не слушала звон. Она смотрела поверх Розамунды в сторону сеней.

Колокола смолкли — и тут зазвонили в Курси. Звон был странный, приглушенный и протяжный. Киврин посмотрела на Роша.

— Это погребальный?

— Нет, — глядя на Агнес, ответил он. — Эго святой праздник.

Киврин потеряла счет дням. Епископский посланник уехал рождественским утром, затем нагрянула чума, а после этого все слилось в один бесконечный день. Четверо суток, посчитала Киврин. Четверо суток прошло.

Она хотела попасть в прошлое именно под Рождество, потому что в это время много церковных праздников, любой крестьянин подскажет, какой день на дворе, и она уж точно не пропустит стыковку. «Гэвин уехал за подмогой в Бат, мистер Дануорти, — объяснила она мысленно, — а епископский посланник забрал всех лошадей, и я не знаю, где переброска».

Эливис, встав, прислушивалась к звону.

— Это из Курси? — спросила она отца Роша.

—Да. Не бойтесь. Это день Невинных Младенцев Вифлеемских.

Избиение младенцев, подумала Киврин, глядя на Агнес. Девочка спала. Дрожать она перестала, но по-прежнему вся горела.

Стряпуха что-то выкрикнула, и Киврин зашла в выгородку, посмотреть, что с ней. Приподнявшись на своем тюфяке, она силилась встать на ноги.

— Мне надобно домой, — заявила она.

Киврин уговорила ее лечь обратно и принесла воды. В ведре почти ничего не осталось, поэтому Киврин подхватила его и направилась к двери.

— Скажи Киврин, пусть придет, — позвала вдруг Агнес, сев на одеяле.

Киврин поставила ведро на пол.

—Я здесь. — Она опустилась на колени рядом с девочкой. — Вот я, тут.

Агнес посмотрела на нее, раскрасневшаяся, сердитая.

— Если Киврин не придет, меня заберет разбойник. Позови ее!

Я пропустила стыковку. Потеряла счет дням, ухаживая за Розамундой, потом потеряла Агнес, и еще раньше потеряла переброску.