Небесный корабль

— Нет, Аванти, я не бывал в Риме.

— Я никогда не забуду того впечатления, которое в первый раз произвели на меня, еще подростка, видения, зарисованные художником-провидцем с ребяческой уверенностью гениального инстинкта. Больше всего я заглядывался на потолок, где на горящем золоте мозаики сверкали яркие краски картин. Там, в одном углу, художник изобразил небесный свод в виде огромного голубого яйца с Землею в центре. Оно похоже на круглый череп самого создателя, увенчанный звездами. Из небесно-голубого тумана проступают знаки зодиака. И, опершись одной рукой на звездный глобус, стоит женщина в зеленом хитоне с развевающимся поясом, подняв вверх другую руку в восторженном созерцании.

— Ушли ли наши ученейшие современные астрономы хоть на шаг дальше этой молчаливой женщины Рафаэля с ее благоговением перед небесным шаром, напоминающим грандиозное муравьиное яйцо? Ей я обязан своими космическими устремлениями. Не будь ее, мы бы не сидели тут!..

— И не летели бы навстречу собственной гибели, — подхватил Крафт и прибавил с глубоким вздохом:

— Если бы можно было повернуть обратно!

— Виданое ли дело, чтобы камень остановился в своем падении? Вы когда-нибудь видали подобное, земляк? — обратился Аванти к Эрколэ Сабенэ, который внезапно вырос перед Крафтом, взволнованный, с пылающими щеками.

— Да, — хрипло ответил тот. — Мы остановились… «Космополис» повернул обратно.

— Что с вами, дорогой римлянин? — спросил Аванти.

— Я докладываю вам, капитан Аванти, что Марс…

— … по прежнему находится на одной вертикали с нами, — договорил Крафт, прильнув глазом к окуляру.

— Марса там больше нет, — с запальчивою уверенностью заявил Эрколэ Сабенэ. — Если хотите взглянуть на Марс, идите в камеру Земли. Там вы увидите Красную планету почти на том же расстоянии, как мы привыкли наблюдать с Земли…

Эрколэ Сабенэ остановился, провел рукой по глазам, словно желая приготовить их к долгожданному зрелищу, и, положив руку на плечо Крафта, прибавил:

— Сделайте одолжение, позвольте мне посмотреть на минуту.

— Что вы собираетесь смотреть? — нетерпеливо спросил Крафт.

— Землю! Ведь мы на пути домой, не правда ли?

— Вы с ума сошли? Не мешайте мне! Я наблюдаю Марс и вижу его почти так же ясно, как вашу физиономию, которая однако, по правде говоря, куда менее интересна!

Землю! Землю! Я хочу видеть Землю! То, что вы видите, не может быть Марсом. Красная планета маячит там, наверху! Поднимитесь сами наверх, если вы мне не верите.

— Успокойтесь, земляк! — уговаривал его Аванти. — Подите лучше сюда и помогите мне установить перископы.

— Я хочу видеть Землю! — кричал. Эрколэ Сабенэ. — Я хочу домой! Отпустите меня назад. Я хочу назад на Землю!

— Попытайтесь прыгнуть через борт, — сказал Аванти. — Испытайте, продолжает ли Земля по прежнему притягивать вас к себе! Новиков, — обратился он к входящему русскому, — не можете ли вы уговорить моего земляка?

— Я уже пытался, — ответил русский, — но ничего не вышло. Он продолжает не верить, что это Земля там наверху, потому что она так уменьшилась в объеме и кажется не больше маленькой планеты. Вот вам мой ручной телескоп; может быть, теперь вы поверите мне.

Эрколэ Сабенэ машинально взял предложенный ему инструмент и поплелся наверх. В телескоп он убедился, что это действительно была Земля, исчезавшая позади, подобно красному фонарику в покинутой гавани.

Невыразимая тоска охватила его сердце. Взгляд его тянулся за исчезающей планетой, словно невидимая кровавая пуповина, длиною в сотни миллионов километров.

XVI

Земной эгоизм

Лихорадочное, напряженное ожидание охватило весь экипаж корабля, приближавшегося к Красному Марсу. Пользуясь перископами, Марс спроектировали на лист белой бумаги, так что все могли наблюдать окрашенное, трепещущее, как живое, изображение планеты и даже следить за ее вращением вокруг оси.

Никому и в голову не приходило вспоминать при этом карты Марса, сфабрикованные на Земле, с их глупейшею путаницей имен из греческой мифологии, присвоенных воображаемым озерам и побережьям, материкам и морям; сама Утопия вставала перед наблюдателями возрожденным и безымянным миром, уничтожая всякие измышления, оптические обманы, недоразумения и ареографические теории; вместо грубой застывшей маски перед глазами наблюдателей был живой лик планеты с его изменчиво-расплывчатой мимикой.

Марс стал теперь как бы существом одушевленным; подобно голове Януса, медленно поворачивался он под улыбкой солнца, Показывая по очереди округлости своих румяных щек и все свои глубокие морщины. Твердых контуров на этой проекционной карте не выступало; лишь расплывчатые, окрашенные поверхности, световые пятна и точки, словно это была огромная круглая палитра, на которой растирало свои краски само Солнце.

Надвинутая на темя планеты шапка-полюс искрилась; зеленовато-синеватые пятна и полосы пересекали желто-красные поверхности, и перед этой чудесной игрой красок невольно стушевывались всякие предположения: вода это или суша, пояс растительности или пустыня, природа или культура.

Кто или что так искусно расцветило и избороздило морщинами лик этой девственно-новой, неисследованной планеты? Миллионы раз обернулась она вокруг солнца, пока создался этот лик. Когда-то и Марс был расплавленною массою. Тонкая кора лавы застыла вокруг огненно-жидкого ядра. Эта кора утолщалась, марсотрясения заставляли ее трескаться, вулканические извержения образовывали раны, точившие огненную кровь. Сотни тысяч марсо-годов, вдвое более долгих, чем земные годы, сглаживали, обтачивали, стягивали и зарубцовывали кору планеты.

Поистине, это был древний лик Сибиллы, выявлявший свои черты все ясней и ясней, подергиваясь подобием дрожащей улыбки. Какие глаза встретят там взгляды земных пришельцев, какие уста дохнут им навстречу, какие силы схватят, обнимут их, когда они упадут прямо в объятья нового мира, где все их понятия и весь их опыт окажутся бессильными, а сами они уподобятся несмышленным младенцам, впервые учащимся стоять и ходить?..

Бурное нетерпение овладело всеми. Их опьяняло это зрелище; самая атмосфера вокруг них как-будто менялась. Хотя термометры, барометры, гигрометры и прочие измерительные приборы давали нормальные показания, у всех было такое чувство, будто земные условия уже не годились для них больше, ибо они уже подпали под влияние новых планетных сил. Кровь сильнее приливала к сердцу и отливала от него, дыхание учащалось, созерцание этого светящегося красного мира, спроектированного перед ними на бумаге, зажигало в мозгу своеобразную лихорадку ожидания; то-и-дело приходилось отворачиваться, закрывать глаза и отирать со лба капли пота.

Никто не думал ни о времени, ни о сне. Сменившиеся с вахты принуждали себя к отдыху силою, но не долго выдерживали, быстро вскакивали вновь и торопились отдаться заманчивым наблюдениям. Они были уже всецело поглощены Марсом, томились неведомыми желаниями, пронизывались магическою «аурой» нового фантастического мира, лежавшего под ними и ожидавшего их неизбежного падения, чтобы поглотить их. Они напоминали беспомощных мотыльков, подхваченных среди ночи горячим дыханием вулкана и втягиваемых в раскаленное жерло кратера, который затем вновь выдохнет их в виде мертвых белых порошинок.

Лишь теперь они ясно сознали весь адский ужас своего положения: они бесповоротно во власти всесокрушающей судьбы; они повисли над бездной, как приговоренные к повешению; повисли над зияющею пустотою; головы их уже окутаны черным капюшоном мрака… Жуткое ощущение собственного падения пронизывало их насквозь. Каким богам оставалось теперь молиться? Они сами ведь бросились в объятья опасности. Чья рука удержит мотылька на краю кратера и бережно отнесет в безопасное место?..

В глубине их душ копошился еще религиозный страх, складывающийся из чувства беспомощности, упования на чудодейственную силу, веры в сверхъестественное; раздавалась немая мольба червяка к провидению о ниспослании ему спасительной тени, когда он, извиваясь, ползет под палящим солнцем по непроницаемой каменной мостовой.