Страница 45 из 90
Кстати, фамилия его была, конечно, не Сучонок, но звучало как-то похоже, и все считали, что в документах просто описка, а на самом деле – он настоящий сучонок, а если сумеет подрасти, то станет законченной сукой, потому что стилем его жизни было создавать проблемы для окружающих.
Чудом доучившись до 5 курса и переболев всеми мыслимыми болезнями, Сучонок решил на сборах вести совершенно новую, здоровую, мужественную жизнь. Первым пунктом в его личном плане самосовершенствования стояло обливание холодной водой. Сама жизнь подталкивала его к закаливанию, потому что горячей воды в казарме никогда и не было. Два дня закаливание шло «на ура», а на третий мужественный воин угодил в санчасть с жестокой простудой, в результате чего на стрельбы перед присягой он прибыл на санитарной «мыльнице» в больничном халате. Всклокоченными волосами и диким взглядом он напоминал композитора Мусоргского, умирающего от белой горячки.
Потом будет ещё ураганное расстройство желудка и перелом большого пальца на ноге (уронил на ногу табурет), но пока студент Сучонок пребывал в относительной гармонии с собой и Вселенной. Уклонившись от занятий на раскалённом аэродроме, он проник на территорию гарнизонной чайной, нажрался там бутербродов и пирожных до потери дыхания, набил карманы галифе – защёчных мешков солдата – консервами и потихоньку двинулся в обратный путь, к казарме, предвкушая продолжение желудочно-кишечной оргии.
– Товарищ солдат! Стойте!
Сучонок поднял глаза. Перед ним, надуваясь злобой, стоял генерал.
– Почему не приветствуете?!! Что это за внешний вид? Почему расстёгнуты?
– Ой, извините, задумался… – пролепетал Сучонок, судорожно дёргая крючок на вороте. Потом он вспомнил, что пилотка висит на ремне, нахлобучил ею и, для большего уважения поклонившись, как швейцар, отдал честь.
Генерал подавил стон.
– Можно идти? – вкрадчиво поинтересовался Сучонок, удерживая руку у пилотки.
– Идите!
Сучонок отошёл, снял пилотку, засунул ею под ремень и принялся с облегчением расстёгивать ворот.
– Товарищ солдат!!!
Оказывается, генерал не ушёл, и вид Сучонка с тыла понравился ему ещё меньше, чем с фронта. Генерал подбежал к Сучонку и ужасно закричал.
На крик из штаба выскочил дежурный по центру.
– Вот этого! – захлёбывался генерал, – посадить! Немедленно! На пять! Нет!! На десять суток!!! Этот вот недостоин, чтобы быть не лицом – жопой ВВС!!! Махновец, бля!
– Товарищ генерал, – осторожно сказал дежурный, – его нельзя посадить…
– Это почему?!!
– Студент, товарищ генерал…
– Бля-а-а-а!!! – снова взвыл генерал, – в кои-то веки собрался бойца посадить, и что же?! Скубэнт! Враг унутренний! Старшего ко мне! Немедленно!
Около штаба собралась небольшая толпа любопытных. Сучонок, как обесточенный Луноход, нелепо застыл на аллее. Генерал, лётчик-снайпер, стоял, красный от злости и неловкости. Он уже понял, что проиграл. Посадить на солдатскую губу студента, который на сборах имел статус курсанта, было невозможно, а офицерской гауптвахты в городе не было.
Наконец, на поле брани прибыл начальник сборов, майор Тарасевич. Увидев лучшего из своих подчинённых, в компании чужого генерала и банды штабных, он мысленно проклял Сучонка и генерала, шляющихся по гарнизону, вместо того, чтобы тихо сидеть на положенным им местах, и приступил к улаживанию конфликта, держа при этом голову вполоборота, чтобы скрыть запах местной водки «Князь Шуйский».
– У вас плохо организованы занятия! – склочничал генерал – Поэтому бойцы и бродят бесцельно по гарнизону! И не приветствуют старших по званию! В моем учебном центре, например, такое просто немыслимо!
– Товарищ генерал! – просветлел лицом Тарасевич, – у нас на будущий год одной «точки» на сборы не хватает, всего-то человек 150 студентов. Разрешите, мы к вам? Пусть, наконец, ощутят твёрдый авиационный уставной порядок!
– Что? – поперхнулся генерал, – ко мне? А-а-а… Хорошо.… То есть, конечно, не хорошо, а надо подумать, посовещаться… Вы лучше заявку пришлите, а уж тогда мы рассмотрим… Пойдёмте, товарищи!
– А как называется ваш центр, товарищ генерал? – в спину ему спросил Тарасевич.
Генерал сделал вид, что не услышал.
Экстрасенс
По пятницам наш шеф всегда выглядел расстроенным, так как ему предстояло на два дня расстаться с подчинёнными, из командира-единоначальника превратиться в деклассированный элемент и заступить на двое суток в хозяйственный наряд по квартире. В доме у шефа царил настолько густопсовый матриархат, что даже кот перебежал на сторону победителей и предательски царапался. Семейный очаг вместо положенного тепла выделял угарный газ, поэтому выгнать шефа со службы домой было практически невозможно.
Чтобы как-то сгладить безутешную скорбь по окончанию рабочей недели, шеф завёл привычку проводить служебные совещания в пятницу после обеда. Спастись от них можно было только на лекции, но ещё неизвестно что хуже – самому дремать на совещании или полтора часа прыгать у доски перед полумёртвой, измученной высшим образованием аудиторией, которая способна адекватно воспринять только фразу «Вольно! Конец занятия».
– Сегодня, – начал совещание шеф, – на повестке дня только один вопрос, пробная лекция майора Окунева. Тема: «Боевое применение армейской авиации для непосредственной авиационной поддержки Сухопутных войск». Прошу!
Майор, сидевший в первом ряду и которого я раньше не заметил, вышел к доске.
Майор Окунев был аккуратно подстрижен и одет строго по форме, но всё равно сильно смахивал на доисторического человека. Невысокий, сутулый, как многие вертолётчики, очень широкий в плечах, с огромными кулаками, тяжеленой, тщательно выбритой нижней челюстью и глубоко сидящими остренькими глазками. Казалось, что плотность его тела раза в три больше нормальной, человеческой.
Ступив на жалобно пискнувшую трибуну, майор Окунев неожиданно нацепил очки, отчего его физиономия стала выглядеть ещё более дико, пошуршал конспектами, потом орлиным взором оглядел аудиторию и начал лекцию резко:
– Когда вертолёт появляется над полем боя, победа сама падает в руки пехоты!
От неожиданности кто-то на задних рядах зааплодировал. Тогда майор Окунев отложил конспект и взялся за дело по-настоящему. Материал он излагал уверенно, говорил громко, но имел какой-то неуловимый дефект речи, в результате которого понять в ней нельзя было совершенно ничего. Больше всего это было похоже на грохот пустых бутылок в мусоропроводе.
Конечно, с такой дикцией в аудитории Окуневу появляться было нельзя, но вопрос о его назначении был решён в Самом Высоком Штабе, поэтому шефу приходилось как-то выкручиваться.
С трудом уловив момент, когда Окунев закончил изложение темы, шеф предложил перейти к вопросам. И тут, услышав знакомое заклинание, проснулся Дед.
Дед был настоящим дедом советской РЭБ, его книги издавали и до сих пор издают за границей, он стоял у истоков создания первых помеховых станций для ВВС, в общем, был классическим гуру. На совещаниях, защитах и учёных советах Дед сладко и привычно дремал, но в нужную минуту всегда просыпался, причём выяснялось, что он как бы и не спал, потому что своими ядовитыми вопросами он всегда попадал в самое уязвимое место.
По сроку службы Деду вставать на совещаниях не полагалось, но в знак вежливости он ритуально оторвал зад от стула и спросил:
– Вы, коллега, если не ошибаюсь, э-э-э… вертолётчик?
– Так точно! – рубанул Окунев, – удивлённо разглядывая невзрачного дедка в гражданке.
– Тогда поясните мне э-э-э… принцип действия вертолётной станции оптико-электронных помех «Липа».
Окунев заметно покраснел. Как большинство лётчиков, он понятия не имел, как работает та или иная железка на борту, поэтому угрюмо бухнул:
– Об этом я знаю не больше вашего! – и сорвал вторые аплодисменты.
Майора Окунева на кафедру всё-таки взяли, но решили пока приставить к занятиям по строевой подготовке, чтобы со временем прейти к огневой, а в случае значительных методических успехов – к уставам.