Страница 24 из 90
Не укради!
Ёжась от утреннего озноба, я вышел из домика дежурной смены. Было пять утра. Солнце уже взошло, но было пасмурно и сыро. Клочья тумана путались в решетчатых секциях антенн, кили истребителей на стоянке четвертой эскадрильи были похожи на плавники доисторических рыб, заснувших на мелководье, а территория наших соседей-«глухонемых», войсковой части ядерно-технического обеспечения, была полностью скрыта туманом, судя по густоте и плотности – совершенно секретным.
Туман глушил звуки и так тихого июльского утра, мир, окружающий нашу точку казался маленьким и уютным. Мной овладело блаженное, полусонное оцепенение, но за спиной вдруг скрипнула дверь, и голос с сильным молдавским акцентом пожелал мне доброго утра. Я обернулся. Передо мной стоял дизелист-электромеханик, одетый в добротно мятые сатиновые трусы, майку элегически-голубого цвета и сапоги. На голове у него красовалась пилотка, молодцевато сдвинутая на левую бровь.
– Тащ, на разведку погоды включа-а-аться будем? – провыл он, с трудом подавляя зевоту и прикрывая ладонью рот, отчего голос у него звучал, как кларнет с сурдиной.
– Ты соляру в дизеля закачал?
– Так тошна-а-а-у, ещё вчера!
Скандальная внешность солдата портила утро, поэтому я сказал:
– Ладно, иди спать, сам заведусь, а то ещё закемаришь в дизеле, угоришь, а мне потом тело на родину покойного везти. Очевидно, расслышав из моих слов только «иди спать», боец, покачиваясь как лунатик, повернулся и побрёл к домику, загребая сапогами, которые явно были ему велики. «Наверное, со сна влез в первые попавшиеся» – подумал я.
Запустив дальномер, я присел к индикатору и поставил антенны «на погоду». М-да… Похоже, полётов сегодня не будет. Над аэродромом зависла бесформенная, зелёная клякса метеообразований.
– «Вершина», – позвал я оператора высотомера, – Посмотри нижнюю кромку облачности.
– Практически от нуля, – ответил «высотник», – засветка дождевая.
На КП дивизии, видимо, пришли к такому же выводу. Через четверть часа нас перевели под накал, а вскоре полёты и вовсе отбили, точнее, сдвинули на ночь. Обзвонив соседние аэродромы и прикинув скорость ветра, начальник метео отважно доложил комдиву, что к вечеру облака разойдутся.
Пока мы возились с разведкой погоды, туман начал менять агрегатное состояние. С низкого, цвета мокрой ваты, неба посеялся тёплый, но какой-то особенно мокрый и обволакивающий дождик.
Работать на технике было нельзя, и я приказал бойцам готовиться к ночным полётам. Младший призыв немедленно разбежался по койкам, и через пару минут спальное помещение наполнилось звуками подготовки. «Старички», давно научившиеся добирать сон в станциях, не выпуская микрофона из руки, собрались в ленкомнате и занялись тихими дембельскими делами. Кто-то доводил до ума парадку, извлечённую из какого-то схрона, кто-то перерисовывал в альбом с кальки Волка и Зайца, «высотники» играли в нарды. В окно ленкомнаты заглядывал патрульный, пытаясь сквозь бликующее стекло разглядеть хоть что-то на экране телевизора. В мокрой плащ-накидке, с расплющенными о стекло носом и щекой он напоминал мелкого упыря, которого тянет к людям…
Я ушёл в дежурку и настежь распахнул окно. Дождь выгнал из домика унылый запах казармы, лежалых бумаг и отсыревшей одежды. Дождь шуршал по клеёнчатым листьям старой сирени, иногда крупные капли шлёпались на оцинкованный отлив и извилистыми дорожками скатывались в траву.
Скинув сапоги, я завалился на койку, неудержимо тянуло в сон.
– Дежурный по роте, на выход! – вдруг каркнул полусонный дневальный и в дверях дежурки горестно возник начальник радиолокационной группы, капитан Антохин, мой непосредственный начальник и приятель.
Узкое лицо, длинный, висячий нос и близко посаженные, черные, круглые, как пуговицы на мужском пальто, глаза создавали поразительный эффект: казалось, что капитан Антохин вот-вот разрыдается.
С плащ-накидки Антохина на свежевымытый розово-жёлтый пол натекла кольцевая лужа. Он аккуратно стащил с фуражки капюшон, пошевелил носом и трагически вопросил:
– Валяетесь, товарищ старший лейтенант?
– Валяюсь… – согласился я, поскольку факт валяния был налицо.
– А между тем вы обязаны были соблюсти нормы воинской вежливости и поприветствовать старшего по воинскому званию и по должности! – брюзгливо заметил Антохин, вешая плащ-накидку на гвоздик.
– Сейчас-сейчас, – сказал я, – вот только сапоги надену, и немедленно начну соблюдать, приветствовать и вообще вести себя строго по уставу, ибо приветствие старшего без сапог, – прокряхтел я, застёгивая «тормоза» на бриджах, есть нонсенс и попрание, а также…
– Валяйтесь… – махнул рукой Антохин, – вы, ленивец волосатый.
– Почему это волосатый?! – обиделся я.
– А потому что! Вам давно уже пора провести бритвой по шее! Обросли тут, одичали. Дневальный вообще на снежного человека похож.
– Одичаешь тут…. Это же аэродром, места дикие, страшные, одни военные кругом! Ты чего на «точку»-то пришёл? – спросил я. – Даже группа управления в гарнизоне осталась, дождь ведь, все равно ничего делать нельзя.
– Катушка! – вытаращив глаза-пуговицы, объяснил Антохин.
– Какая ещё катушка?!
– Большая. А на ней кабель намотан. В кустах за РСП стоит. Надо забрать!
– Да на что тебе этот кабель?
Было видно, что Антохин ещё не знает, на что.
– Ну-у… Между станциями «стационар» прокинем, а штатные кабели сложим для учений.
– Да ты чего! Этот кабель ни в один хвостовик разъёма не влезет!
– Не хочешь пользу группе принести, так и скажи, а не придумывай всякую ерунду! – снова обиделся Антохин.
– А я вообще не при делах, у меня полёты ночные. Хочешь – сам и занимайся.
– Людей дай.
– Това-а-арищ капитан, Саня, ну ты что, мозг промочил? Ты же начальник группы, сам знаешь, – у меня только расчёт на полёты и наряд! Где я тебе людей возьму?
– Да, действительно…. Ну, ладно, тогда я АСУ-шников заберу, сегодня по системе, вроде, не летают, – принял решение Антохин и стал напяливать мокрую плащ-накидку.
– Погоди, а как ты ею катить собираешься? В смысле катушку. Вручную что ли? Она же тяжёлая, наверное, как вся моя воинская служба!
– ЗИЛом потянем!
– А следы?
– Затрём!
– Ну, тогда… тогда, товарищ Чингачгук Большая Пиписька… Тогда у меня нет слов!
Существует категория офицеров и прапорщиков, у которых хозяйственность постепенно перерастает в клептоманию. Антохин славился тем, что любую вещь, к которой не был приставлен часовой, считал бесхозной и норовил умыкнуть. Иногда мелкоуголовные деяния сходили ему с рук, но иногда его ловили. Например, покража «бесхозной» сварки обошлась ему в «неполное служебное», но переделать Антохина уже было невозможно.
Весь день он, как огромная, мокрая крыса шнырял по точке, гремел железом в сарае, шипел сваркой, ладя воровскую снасть. Вечером солдаты с натугой отвалили воротину, ведущую на лётное поле, и наш старенький ЗиЛ, покашливая мотором и опасно раскачиваясь, выполз на аэродром.
– Постой! – крикнул я, – нашу «чахотку» же на весь аэродром слышно будет!
– Все продумано! – отмахнулся Антохин, – мы ехать будем, только когда самолёты взлетают.
Стемнело. Отработал разведчик погоды, и полёты начались. Стремясь выполнить план двух дневных смен за одну ночную, с КП давали вылет за вылетом, и я начисто забыл про афёру с катушкой кабеля. Ночь ревела и грохотала, мерцая тусклым керосиновым пламенем, пронзительный звон гигантской циркулярки переходил в свистящий вой, в аппаратной начинали дрожать шторки, что-то огромное, тяжело-тупое разрывало воздух над головой и уносилось за реку, мигнув на прощание навигационными огнями, и минут на десять наступала тишина.
Я выбрался из индикаторной машины и присел на рифлёную лесенку. Небо расчистилось, но заметно похолодало, из низин густо наползал туман, подбиравшийся уже к посадочному высотомеру.
Вдруг у соседей-«глухонемых» что-то хлопнуло, с противным воем взлетела красная сигнальная ракета, за ней ещё одна. На вышках тут же вспыхнули прожекторы. Их льдисто холодные, синеватые лучи казались лезвиями фантастических мечей, пластающих туман. Лучи пошарили вдоль забора из колючей проволоки и вдруг выхватили из темноты наш ЗиЛ! Поникнув радиатором, он стоял, упёршись в забор части ядерно-технического обеспечения. На крюке у него была большая, деревянная катушка кабеля…