Страница 18 из 90
Вызвал операторов из станций, прибежали, бледные, глаза по шесть копеек, тоже всё понимают. Ладно, будем ждать. Я прикинул: ничего не смогу сделать! Машины в автопарке не на ходу, аккумуляторов половины нет, да у меня и водителей столько не наберётся. Одну станцию сворачивать надо часов 8 полным расчётом, а у меня все бугры ими утыканы и солдат всего 12 человек. Хоть плачь или взрывай станции и уходи в партизаны! Гранат, кстати, тоже нет.
Тихо на аэродроме. В эфире тоже пусто, только дизеля ревут, да сервоприводы у высотомеров завывают. Прошёл час. Ничего. Ещё полчаса. И ещё.
– «Дренаж», я – «Коршун», – ожил селектор в индикаторной машине.
– Ответил!!! – заорал я, чуть кнопку на микрофоне не проломил.
– Отбой, выключайся.
– Совсем? – тупо спрашиваю я.
– Совсем, – удивляются на КП, – ты что, заснул, что ли?
– Заснёшь тут… А чего было-то?
– А тебе не сказали разве? Андропова хоронили, иностранные делегации разлетались. Управляло «Внуково», а тебя для подстраховки включили… Всё, ушли борта, выключайся.
– Бля…
Мокрые дела
Я всегда любил дождь. И весёлый подмосковный дождик, рассыпающий хрустальные горошины по крыше старой дачной терраски, и питерский дождь, смешанный с ледяным балтийским ветром и запахом мокрого гранита. Душный тропический дождь, падающий на джунгли, я бы, наверное, тоже полюбил, но в тропиках я не был.
Учения проходили в Прибалтике, и природа, наверное, играла за условного противника, потому что нам достался неправильный, белорусский дождь – беспросветно-унылый и какой-то особенно мокрый. Он прицепился к нам на выгрузке, без отдыха поливал на марше и теперь пытался смыть позицию узла наведения авиации в соседнюю речушку с непроизносимым литовским названием. Этот дождь я возненавидел.
Шеф приказал солдатам надеть ОЗК без противогазов, поэтому бродившие под дождём бойцы в тусклом свете автомобильных фар были похожи на стаю сутулых гоблинов.
Учения были задуманы с размахом, планировались реальные перехваты, поэтому «в поля» вывезли не только подвижную группу, но и тяжёлые РЛС. Конечно, по такой погоде о полётах нечего было и думать, но нормативы на развёртывание нам никто не отменял. Я с завистью смотрел на станции «подвижников», которые давным-давно развернулись и теперь, сидя в сухих аппаратных, наслаждались заслуженным отдыхом. У нашей же станции хребтовую балку антенны можно было поднять только краном, поэтому ратный подвиг затягивался.
– Пойду погоду гляну, – сказал я шефу и полез в высотомер. На самом деле, мне захотелось хоть на пару минут спрятаться от дождя. Я включил высокое и покрутил верньер азимута. Дождевая засветка висела над точкой без просветов, конца-краю этому мокрому безобразию не было видно даже с помощью РЛС. Пора было выбираться обратно…
Наконец, собранную приёмо-передающую кабину закатили на холм; принимая нагрузку, недовольно заревел дизель, и я, трижды сплюнув через левое плечо, включил питание. Станция работала! Все приемо-передатчики исправно молотили, оставалось только сбросить картинку офицерам боевого управления. На постоянном аэродроме сигнал с нашей станции шёл на КП по подземным кабелям, а здесь нужно было использовать радиорелейную линию, изделие «Фаза». За «Фазу» отвечал прапорщик Коля Аристов по кличке «Курсант Фаза».
– Коля, включай «Фазу», – приказал я, а сам по радио запросил подвижной командный пункт:
– «Бабочка» – «Дренаж».
– Отвечаю… – буркнуло из рации.
– «Дренаж» к работе готов!
– Нихера ты не готов! – помедлив, отозвалась «Бабочка», – картинки от тебя нет.
«Ну, началось… – подумал я, – то понос, то золотуха…»
Передатчик релейки явно работал: по экрану осциллографа скакали импульсы, а катушка выходного контура противно свистела. На всякий случай я покрутил ручки настройки, поменял каналы – безрезультатно. На ПКП[38] дожидались только картинки от нашей станции, чтобы доложить наверх по готовности и завалиться спать, поэтому каждые четверть часа грубо нарушали правила радиообмена, своими словами квалифицируя суть проблемы и наши действия.
От сквозняка качнулась брезентовая занавеска, и в индикаторную машину ввалился шеф, третий день мучительно трезвый и от этого злой, как эскадрильский кобель Агдам, покусавший в прошлом месяце замполита. Пса попытались пристрелить, но он сбежал, грамотно используя складки местности. Теперь пёс по ночам бродил вокруг стоянок, пугая часовых горящими волчьими глазами и замогильным воем.
– Ну, долго ещё будем жалом водить? – склочно поинтересовался шеф, – картинку когда «Бабочке» дашь?
– Товарищ майор, – засуетился Коля, – «Фаза» не идёт, уж мы с товарищем старшим лейтенантом бьёмся, бьёмся… Что будем делать?
Шеф внимательно посмотрел на Колю, набрал в грудь воздуха и начал объяснять, что именно следует делать, не упуская из виду мельчайших подробностей конструкции «Фазы», физиологических особенностей сословия прапорщиков вообще и Коли в частности. Поскольку «Бабочка» и не думала угомониться и освободить радиоканал, в индикаторной машине создалась на редкость выразительная матерная стереобаза.
К концу лекции Коля позеленел, как молодая капуста, а я постарался запомнить две новых идиомы.
Исполнив долг офицера-воспитателя, шеф заметно успокоился и поинтересовался, имеется ли у личного состава плодотворная дебютная идея?
– Наверное, кабель подмок, – сказал я, – надо бы мегомметром[39] вызвонить, и, если действительно подмок, – заменить.
– Мудро! – одобрил шеф, – а кто на антенну полезет разъем откручивать?
– Разрешите, товарищ майор? – шагнул я из виртуального строя.
– Ты, – тут сучковатый палец шефа упёрся мне в грудь, – интеллигент! В очках! Нахрен мне нужен твой мокрый труп?!
– А почему мокрый? – обиделся я.
– Во-первых, потому что дождь, – объяснил шеф, – а во-вторых, если навернёшься с двадцати метров, сухим не долетишь.
– Ты, Николай, полезешь, а ты, воин, – кивнул шеф в сторону оператора, – метнулся за мегомметром. А ну, на выход!
Конструкцию антенны изделия «Фаза» можно описать одним-единственным словом: «вредительство». 18-метровая мачта собиралась из отрезков труб, каждый из которых по очереди вставляли в некое подобие казённика пушки, смотревшей в зенит, после чего с помощью реечного домкрата поднимали вверх. Иногда зубья изношенного механизма проскакивали, и вся антенна с тяжёлым грохотом падала на метр, вколачивая основание в грунт. Мачту положено было крепить тремя ярусами растяжек, колья для которых удалось вбить в грунт с огромным трудом. Прошедший в незапамятные времена ледник стесал камни на поверхности земли так, что они стали похожими на чешую огромного карпа. Если кол попадал не в стык между чешуйками, а в камень, то при ударе кувалдой земля подпрыгивала на расстоянии трёх-четырёх метров…
О том, чтобы сложить антенну, а потом поднять, нечего было и думать – до утра бы точно не управились.
– А ну, фару на мачту! – приказал ротный.
Боец повернул фару-искатель индикаторной машины, и в жёлтом световом конусе мы увидели, как нечто бесформенное ползёт вверх по мачте, бормоча проклятия и цепляясь за растяжки.
– Кто это у вас там? – внезапно спросили из-за спины.
Мы обернулись. За нами стоял начальник связи дивизии и с неподдельным интересом следил за восхождением.
– Прапорщик, – исчерпывающе объяснил ротный.
– Ага… – сказал начальник связи, потом секунду подумал и задал новый вопрос:
– А зачем?
– Цирк зажигает огни! – ответил ротный, который по выслуге лет давно утерял страх перед начальством.
– Ну ладно, клоуны, на ввод в строй «Фазы» – полчаса.
Наконец Коля дополз до излучателей, пристегнулся к мачте офицерским ремнём и открутил разъем.
– Есть, – крикнул он, держа разъем в кулаке.
Внезапно из индикаторной машины раздался характерный визг индуктора, из аппаратной высунулась довольная рожа бойца, его крик «Пробой, товарищ майор!» совпал с воплем из-под небес. Сверху рухнул кабель, причём серебрёный разъем угодил точно в лужу, что автоматически снимало вопрос о его исправности.
38
ПКП – передвижной командный пункт.
39
Мегомметр – прибор для измерения электрического сопротивления. При работе создаёт очень высокие напряжения.