Крест

— Знакомьтесь, — весело сказал Ругерт. — Это Эстольд Стэнгард, герцог дель Хойра, — с серьезным видом сообщил он мечу и повернулся к герцогу: — А это Лангдир.

По лезвиям потекли ручейки мерцающих искр. Эстольд позеленел, прянул назад, трясущейся рукой нащупал кувшин с вином.

— Эрик не расстается с Лангдиром, — пояснил князь. — Порой я думаю, что меч заменяет ему друзей.

— Кажется, я понял теперь, о чем лепетал Велинг… — пробормотал Эстольд, не отрывая взгляда от светлого клинка. — Эрик обмолвился, что шпага ему не нравится, он, видите ли, привык к своему "фамильному" мечу. Не про Лангдира речь?

— Вероятно.

— Немыслимо… И что же, это тот самый клинок, которым владел Устаан?! Тот самый, который ему подарил Хирос?!

— Именно. Видишь, какие пропорции? Какая рукоять? Под ладонь Устаана делалась. А у него ладонь пошире будет, чем две человеческие руки.

Эстольд был потрясен до глубины души.

— Но почему ты раньше ничего не говорил?! — возмутился герцог, обращаясь к князю. — Когда еще ему предстоит с Устааном схватиться… А пока он запросто мог бы прищучить Теодора Арантавского! С Лангдиром-то! А я, между прочим, с ног сбился, я перевернул всю провинцию в поисках хоть какой-нибудь управы на распоясавшегося принца! А ты знал об этом и молчал!!

— Он не орудие в твоих интригах, а живой человек, — сухо промолвил князь. — И я думал не о том, чтобы превратить моего сына в беспощадный меч Хироса. Он тоже имеет право на толику счастья. Ему всего двадцать. А он, не забывай, вдов и свою мать даже не видел.

Герцог опомнился. Извинился, потер лоб пухлой ладонью. Ругерт тихо и грустно сказал:

— У моего мальчика слишком тяжелая судьба. Такие, как он, в юности часто становятся жертвами магов-принцев. Никто не терпит соперников, тем более с серьезными задатками. Я скрыл Эрика не только от тебя, но и от Теодора. И помни об этом, Эстольд. Пока Эрик не войдет в силу, Теодор легко уничтожит его.

***

Эрик очнулся поздно вечером. Кожа его была сухой и горячей, взор — мутным от боли и жара, но рассудок оставался ясным. Послали за Махмудом; тот успокоил, сказав, что горячки нет и, скорее всего, не случится вовсе. Заставил больного выпить подогретого вина, смешанного с облегчающим страдания настоем. Всю ночь Эрик мучился от жестокой боли, терзавшей разрубленные кости, пот лил с него градом, но к утру жар спал. Через три дня Махмуд сменил повязку, удовлетворенно покивал головой — рана чистая, не воспаленная.

За время болезни Эрик выяснил, что у него, оказывается, много друзей, что его очень любят в княжестве и в провинции. Его навещали, его развлекали, наперебой предлагали помощь… Но более других Эрик радовался визитам Иогана Ладенгира. Эрик помнил, как обернулся на перепалку Оттара с каким-то зрителем, и опешил, поняв, кто умело задирает Горларда. Иоган перехватил ошарашенный взгляд князя и подмигнул — мол, я тоже узнал, вообще специально из-за тебя пришел. Иоган ужасно расстроился, что Эрик не дал ему зарезать Горларда, отыгрался на компании бывших друзей Оттара и со смехом о том рассказывал. И Эрику казалось, что знакомы они целую вечность. Впрочем, метафора была точной до смешного.

Приезжал Дитмар Микард. Сначала один, вроде как справиться о здоровье молодого князя. К Эрику не поднимался, говорил с его отцом. И ни словечком не обмолвился о том, что Фрида обесчещена. На следующий день Дитмара сопровождала виновница дуэли. Фрида украдкой пробралась в спальню Эрика, упала на колени перед ложем, ломала руки, причитала, голосила, умоляла о прощении и клялась покончить с собой. Уверяла, что ее околдовали, наложили чары, спавшие лишь тогда, когда Оттар был побежден. Эрик молчал. Хрупкие плечи девушки содрогались от рыданий, она едва не билась головой об пол. Но глаза ее оставались сухи, а оттого прекрасное личико не обезобразилось ни единым пятнышком. Да Эрик и не смотрел на нее почти что. Фрида твердила, что ее обманули, что с помощью черной магии ее заставили… Во всем виноват Гран и Оттар. Эрик бы не поверил, если б не знал, чем в действительности занимается Гран. Оттар — нет, он олух, главным в той паре был Гран. А он опасен. Не для Эрика, само собой, а для наивных дурочек вроде Фриды.

Эрик не питал к Фриде никаких чувств. Ни ненависти, ни симпатии. Так было и раньше. Его не привлекали девушки этого типа, он любил рыжих. Пожалуй, только тело… Эрик не обманывался: он молод, испытывает вожделение почти ко всем женщинам. Он не пылал от любви и легко смирился с тем фактом, что Фрида уже познала утехи ложа.

Наверное, поначалу ему хотелось, чтобы она ушла и прекратился наконец вой у него над головой. Поэтому он сказал то, что девушка хотела услышать. Но на следующий день Фрида приехала снова, сидела рядом, щебетала приятным голоском, уверяла, что прекрасней него нет мужчины на свете, и что самое большое счастье для нее — видеть, как он выздоравливает. Эрик смотрел на нее и думал: она грешна перед ним, а оттого всю жизнь будет дорожить его прощением. Теперь-то уж она станет хранить верность пуще жизни.

Кроме того, Эрику было одиноко. Он никогда и никому не говорил этого. Впервые пустота коснулась холодным крылом в раннем детстве, когда осознал внезапно, что Верея, молочная сестра, любит его — но и побаивается. Его никто не понимал. Ни отец, всегда сдержанный и будто чувствующий свою вину перед сыном, ни учителя. С одной стороны от Эрика стояли люди, обыкновенные, далекие от того призрачного мира магии, в котором он жил. С другой — бог и демоны, Инлах и Сартип с братьями, которые, принадлежа миру магического полностью, не могли понять стремлений и переживаний смертного. Все они просто ждали, когда Эрик вырастет и исполнит свое предназначение. А Эрик хотел жить и как человек, и как маг.

А потом ему встретилась Ядвига. Первая женщина, первая настоящая любовь. И первое его горе. Эрик усмотрел связь между своей изменой и гибелью Ядвиги. Если б он тогда не принялся увиваться за Изабелью… Или хотя бы сначала обвенчался с Ядвигой, а потом поехал в Хойру…

Сейчас перед ним на коленях стояла Фрида. С которой он почти помолвлен, хотя судьба этого брака так и осталась нерешенной. И Эрик думал: что, если он сейчас откажется, и она тоже погибнет? Он не любил Фриду, и не ждал, что полюбит в будущем, но начал привыкать к ее присутствию. И ему нравилось верить, что хоть кто-то разделит его одиночество. Фрида романтична, она не станет упрекать его за то, что Эрик следует своему пути — в конце которого его ждет гибель. В ее глазах он не будет сумасшедшим, готовящимся к верной смерти, нет — она сочтет мужа героем. И пусть даже ей никогда не понять, что такое настоящая любовь, — чтить его и уважать она сумеет. Немного, но ведь у него нет и того.

Эрик простил Фриду.

***

Оттар целыми днями лежал в своей комнате на втором этаже убогого особняка на улице Кожевников и глядел в потолок. Нога уцелела, кость была задета вскользь, но рана загноилась и причиняла ему ужасную боль. Оттар терпел.

Три раза в день заходила мать. Приносила еду, меняла свечи и ночную вазу. На сына не смотрела, молчала. Отец поднялся один раз, посидел рядом, тяжело вздыхая, ничего не сказал. Карл поначалу заглядывал часто, но потом ему, видимо, расписали поединок — и братишка забыл про Оттара.

Самым честным и благородным человеком оказался Эйнар Силард. Он пришел через два дня, в сопровождении незнакомца, которого представил врачом. Сквозь зубы процедил, что ему противны все поступки Оттара. Эйнар жалел, что именно он посвящал Оттара в рыцари. Но притом он не мог повести себя бесчеловечно.

— Пусть тебя Господь судит, — холодно произнес, как проклял, Эйнар.

Господь… Наверное, именно с этих слов что-то повернулось в сгнившей так быстро душе Оттара. Он сам не знал, что именно. Только понял, что мир этот устроен совсем иначе.

И на следующий день к нему явился Гран. Оттар будто впервые увидал его. И что же он видел? Болезненного вида молодого человека с пустыми глазами, с губами сластолюбца, наглеца и хама. Откуда-то Оттар знал и то, что Гран — законченный трус. Даже оммаж побоялся дать кому повыше Буцгаля, потому что от этого демона проще отвертеться, чем от других. И магией он занимался как трус: тайно, глубокой ночью, добывая нужные вещества для магических составов чужими руками. Настоящий маг все делает сам. А душу он продал за умение играть в карты: в деньгах нуждался. Он ведь был сыном разорившегося помещика без титула. Оттого и завел в доме порядок, что никто не называет другому свою фамилию: боялся, что окажется самым незнатным. Выиграл в карты состояние, купил роскошный дом, а его родители и две сестры жили в нищете. Гран вычеркнул их из своей жизни, они компрометировали его бедностью.