Талтос-убийца

Не было смысла размышлять над тем, почему она изменилась. В этом нет будущего, как сказал бы Палка. Вопрос в том, не менялся ли и я вместе с ней? Нет, будем честными. Вопрос был в том, намеревался ли я делать вид, что я не тот, каков я на самом деле, хотел ли я стать таким, каким я не был, чтобы удержать ее? Рассудив подобным образом, я понял, что честный ответ на этот вопрос – отрицательный. Я не смог бы стать другим в надежде, что она вернется и снова полюбит меня. Она вышла замуж за меня – такого, каким я был. И точно так же женился на ней я. Если она собиралась уйти, мне пришлось бы это пережить.

Или нет. Все еще был Квэйш, который согласился убить меня, и Херт, который попытается еще раз, если у Квэйша не выйдет. Так что, может быть, я бы вовсе этого не пережил. Я заказал себе еще клявы, которую мне принесли в стакане, что напомнило мне о Шерил и отнюдь не подняло моего настроения.

Час спустя я все еще пребывал в мрачном расположении духа, когда вошла Наталия в компании незнакомых мне выходца с Востока и теклы. Она увидела меня и кивнула, потом подумала и подошла ко мне, сказав что-то своим компаньонам. Я предложил ей сесть и заказал для нее чашку чаю, поскольку знал, что она не любит кляву. Пока не принесли чай, мы просто смотрели друг на друга. От чая пахло лучше, чем от клявы, и его принесли в кружке. Я решил это запомнить.

Жизнь Наталии отображалась на ее лице. Я не мог различить деталей, но общие очертания были понятны. Волосы ее были черными, но уже тронутыми сединой; тонкие седые пряди не придавали ей почтенного вида, а лишь старили. Лоб широкий, с проступавшими на нем морщинами. Глубокие борозды пролегли вдоль носа, который наверняка был симпатичной кнопкой, когда она была моложе. В тонких чертах лица чувствовалось напряжение. И тем не менее где-то в глубине ее глаз сверкали искорки. На вид ей было сорок с небольшим.

Пока она пила чай и создавала мнение обо мне, столь же веское, как и мое о ней, я спросил:

– Как же ты во все это ввязалась? – Она начала отвечать, и я почувствовал, что почти попал в точку. Поэтому прервал ее: – Впрочем, не важно. Я не уверен, что хочу это слышать.

Она одарила меня полуулыбкой, что было до сих пор наиболее дружелюбным жестом с ее стороны.

– Ты не хочешь услышать, – сказала она, – о моей жизни в роли девушки из гарема восточного короля?

– Что ж, почему бы и нет, – ответил я. – Не думаю, что ты действительно была в гареме.

– Боюсь, что нет.

– Ну и хорошо, – сказал я.

– Какое-то время, однако, я была воровкой.

– Вот как? Неплохое занятие.

– Не хуже и не лучше других, – сказала она. – Зависит от твоего положения.

Я подумал об орках, которые готовы прирезать любого за двадцать империалов, и сказал:

– Полагаю, что ты была не на вершине.

Она кивнула.

– Мы жили на другом конце города. – Она имела в виду другой конец Южной Адриланки. Для большинства людей с Востока Южная Адриланка представляла собой весь город. – Это было, – продолжала она, – после смерти моей матери. Отец обычно приводил меня в трактир, и я воровала монеты, которые посетители оставляли на стойке, а иногда срезала кошельки.

– Нет, – сказал я, – это не высший уровень профессии, не так ли? Но, думаю, жить можно.

– Некоторым образом.

– Тебя ловили?

– Да. Один раз. Мы договорились, что, если меня поймают, отец сделает вид, что бьет меня, как будто это была моя собственная идея. А когда меня наконец поймали, он не просто сделал вид, а…

– Понятно. Ты рассказала, как было на самом деле?

– Нет. Мне тогда едва исполнилось десять лет, и я только плакала и кричала, что больше никогда не буду воровать, и просила прощения…

Официант принес еще клявы. Наученный опытом, я даже не прикоснулся к ней.

– И что случилось потом? – спросил я. Она пожала плечами:

– Я больше не воровала. Мы перебрались в другой трактир, и я ничего больше не крала, так что отец снова поколотил и выгнал меня. Я убежала и с тех пор никогда его не видела.

– Сколько, говоришь, тебе было лет?

– Десять.

– Хммм. Как же ты жила, извини за вопрос?

– Поскольку я не знала ничего, кроме трактиров, я пришла в один и попросила разрешить мне подметать пол за еду. Хозяин согласился, так что какое-то время я этим и занималась. Сначала я была слишком худой, чтобы у меня возникали какие-то проблемы с посетителями, но позднее по вечерам мне приходилось прятаться. С меня вычитали за масло, так что обычно я сидела в своей комнате в темноте, накрывшись одеялами. Впрочем, я ничего не имела против. Иметь собственную комнату было так хорошо, что я могла обойтись без света и без тепла.

Когда хозяин умер, мне было двенадцать, и его вдова в некотором роде привязалась ко мне. Она перестала брать с меня деньги за масло. Но, думаю, лучшее, что она для меня сделала, – научила читать. С тех пор я проводила все свое время за чтением, в основном одних и тех же восьми или девяти книг. Я помню, там была одна книга, которую я никак не могла понять, сколько бы раз ее ни перечитывала, другая – с волшебными сказками, а третья – пьеса, что-то о кораблекрушении. А еще книга о том, где и какие злаки выращивать, как получить хороший урожай или что-то подобное. Я даже это читала, так мне было одиноко. Я все еще не спускалась по вечерам в общий зал, а больше делать было нечего.

– Значит, – сказал я, – ты была там, когда появился Келли, и он изменил твою жизнь и научил тебя видеть окружающее, верно?

Она улыбнулась:

– Что-то в этом роде. Сначала я каждый день наблюдала, как он продавал газеты на углу, когда бегала с поручениями. Но в один прекрасный день вдруг поняла, что могу купить у него газету, и это будет какое-то новое, особенное чтение. Я никогда не слышала о книжных магазинах. Думаю, Келли тогда было лет двадцать.

В течение следующего года я каждую неделю покупала газету и убегала, прежде чем он успевал со мной заговорить. Я совершенно не понимала, о чем писала газета, но мне это нравилось. Примерно через год я наконец начала задумываться о том, что там говорилось и как это касается меня. Я поняла вдруг, как плохо, что десятилетний ребенок вынужден воровать по кабакам, и это открытие поразило меня.

– Это правда, – сказал я. – Десятилетний ребенок должен уметь воровать на улицах.

– Перестань, – огрызнулась она. Я пробормотал извинения и сказал:

– Так или иначе, именно тогда ты решила спасти мир.

Вероятно, годы научили ее определенному терпению, поскольку она не уставилась на меня цинично, как Пареш, или яростно, как Коти. Она просто покачала головой и сказала:

– Это вовсе не так просто. Конечно, я начала разговаривать с Келли, и мы начали спорить. Я не сразу поняла, что главная причина, по которой я постоянно возвращалась к нему, заключалась в том, что он был единственным человеком, способным меня выслушать, единственным, кто воспринимал меня всерьез. Не думаю, чтобы это когда-либо чем-либо закончилось, но в тот год был введен налог на питейные заведения.

Я кивнул. Я помню, как рассказывал об этом отец – тем своеобразным, мрачным тоном, каким он всегда говорил о чем-то, что делала Империя и что ему не нравилось.

– И что было потом? – спросил я. Она рассмеялась:

– Много чего. Во-первых, трактир закрылся, почти сразу же. Хозяйка продала его. Новый владелец закрыл заведение на время, пока не уляжется вся эта суета с налогами, так что я оказалась на улице без работы. В тот же день я встретила Келли, и в его газете была об этом большая статья. Я что-то ему сказала, назвала газету дурацкой, а он набросился на меня, словно тсер на лиорна. Он рассказал мне, что пишет его газета, говорил, как можно сохранить работу… Я почти ничего не помню, но я слишком разозлилась, и мысли мои путались. Я сказала ему, что проблема в том, что императрица слишком жадная, а он сказал, что нет, императрица сама в отчаянном положении, потому-то и потому-то, Я поняла, что он на ее стороне. Потом я убежала и не видела его несколько лет.