Страница 39 из 40
Папа завел множество знакомств и все вечера напролет играл в карты. Я не предвидела катастрофы. Но на всякий случай приняла меры предосторожности, опасаясь, как бы коммерческие махинации или игра на бирже не поглотили и мое состояние…
Как сейчас помню, 15 числа под вечер я сидела в гостиной — дома никого не было — и листала журнал мод, как вдруг в тишине послышались шаги. Я подняла голову: передо мной стояла Юлька, бледная как мертвец, одной рукой держась за сердце, другой — за голову.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Пани, пани!.. — Голос у нее прервался, и больше она не смогла выговорить ни слова.
Я подумала, она опять морочит мне голову своими дурацкими романами, и с раздражением повторила:
— Говори сейчас же, что случилось? Ты знаешь, я терпеть не могу твоих охов да вздохов!
— Пани, беда… — Она закрыла руками лицо и заплакала.
Не успела я встать и подойти к ней, как с шумом распахнулась дверь и в комнату влетел отец с перекошенным от ужаса лицом, всклокоченными волосами, и, ломая руки, повалился в ближайшее кресло, поводя вокруг обезумелыми глазами.
Не на шутку перепугавшись, я подскочила к нему.
— Ради бога, что случилось?
Его ответ опередил стук в дверь. На пороге появились какие-то посторонние люди; даже не будь на них мундиров, я сразу признала бы в них полицейских. У меня потемнело в глазах.
При виде меня они в нерешительности остановились и переглянулись между собой, словно советуясь, как быть.
Тут папа вскочил с кресла и дрожащим от волнения голосом заговорил.
— Моя дочь всего месяц как стала женой барона, и ее… наше состояние не имеет никакого отношения к его имущественным делам. Ее средства…
Только тогда я поняла, верней, догадалась, что произошла беда, но размеров ее еще не предвидела.
Оказалось, барон уже взят под стражу, он подозревался в присвоении чужих денег и других мошенничествах, каких именно, я толком не знаю.
Полицейские попросили провести их в кабинет барона. И, забрав оттуда какие-то бумаги, опечатали его.
Я стояла, точно громом пораженная. Папа и Юлька подхватили меня под руки и отвели в спальню.
Но это было лишь начало, пролог трагедии. Наутро, когда я еще лежала в постели, явился следователь. Я заверила его, что ничего не знаю. Отдельно от меня допросили папу. Просмотрев мои бумаги, письма, счета, следователь убедился, что я не была посвящена в дела мужа.
Барон попросил свидания со мной, но ему отказали, — выдвинутые против него обвинения требуют полнейшей изоляции.
Да у меня и не было ни малейшего желания с ним видеться. Совершенно уничтоженная, убитая, лежала я в постели и, как избавления, ждала смерти.
Папа тоже слег, ему пришлось пустить кровь, так ему было худо.
Мы оказались в полном одиночестве: ни сочувствия, ни поддержки ждать было неоткуда, совета тоже… Некому было утешить в горе, осушить слезы отчаяния…
Юлька ревет, я лежу в постели: у меня жар, дом словно вымер.
Швейцар и прочая прислуга, еще вчера угодливо юлившая перед нами, после ареста барона вышла из повиновения. Когда полиция увозила барона, перед домом собралась толпа зевак. И Юлька боялась подойти к окну. В тишину дома то и дело врывались издевательские выкрики и брань.
Приглашенный к папе доктор зашел также ко мне. Сдержанно-вежливый, невозмутимый старик, привыкший созерцать человеческие страдания, не выразил ни сочувствия, ни жалости. Поздоровавшись, пощупал пульс и, не входя в расспросы, прописал лекарство, а перед тем как уйти напомнил, чтобы ему заплатили за визит; значит, счел нас за банкротов.
Сколько жить буду, день этот навсегда останется у меня в памяти. Я не плакала, а истерически смеялась. И только к ночи хлынувшие потоком слезы принесли мне облегчение.
Жена банкрота и мошенника! Вот к чему привела жажда успеха, светского поклонения, богатства…
После кровопускания папе стало немного лучше, но он боялся показаться мне на глаза. А я мучительно думала, с кем бы посоветоваться, у кого узнать какие-нибудь подробности. Тут приходит Юлька и говорит, что случайно встретила на улице камердинера одного нашего львовского знакомого, представителя Галиции в венском ландтаге. И спрашивает: может, попросить его зайти?
Я ухватилась за это, как утопающий за соломинку. В свое время мы не раз обращались к нему за советом. Юлька помчалась к нему, но он целый день где-то пропадал; и только под вечер его разыскали в кафе и уговорили прийти ко мне.
Ты, наверно, знаешь, о ком я говорю… Ну, о том известном во Львове адвокате… Так вот, адвокатов, которые, в отличие от докторов, имеют дело с недугами души, а не тела, тоже мало трогают человеческие страдания, — они ведь с ними сталкиваются постоянно. Пожалуй, разница между теми и другими лишь в том, что адвокат никогда не упустит случая щегольнуть красноречием, даже если оно ранит душу. Причем он так кричал, что впору уши затыкать.
К его приходу я встала с постели, хотя у меня от слабости подкашивались ноги. Юлька, введя его ко мне, вышла, и мы остались наедине.
— Умоляю вас, помогите мне! — вскричала я, схватив его за руку. — Будьте со мной откровенны. Вам, наверно, уже известно то, о чем со вчерашнего дня знает весь город. Не скрывайте от меня правды! Научите, что делать? Спасите, вызволите из беды!
Выслушав мою мольбу, этот изверг опустил глаза, побарабанил пальцами по столу и, потерев лоб, откашлялся, словно собирался выступить перед публикой с речью.
— Госпожа баронесса, я весьма польщен оказанным мне доверием… — с важностью начал он.
— Пожалуйста, не называйте меня так! — прервала я его.
— Ваше доверие, сударыня, — поправившись, продолжал он, — обязывает меня быть чистосердечным. Против барона выдвинуты очень серьезные обвинения. Он уличен в подлоге, растратах и прочих злоупотреблениях. Вот до чего доводит пагубная страсть к картам и расточительство.
(Кстати, как я узнала потом, моралист тоже отъявленный картежник и сам, говорят, занимался темными делами.)
— На какую же сумму ему предъявлен иск? — спросила я.
— О, на очень большую! Кажется, что-то около полумиллиона гульденов. Но с какой стати вы должны разоряться из-за афериста, по заслугам осужденного на длительное тюремное заключение. Честь его погублена навсегда, ее уже не спасти.
— Он обманул меня, и я потребую развода! — воскликнула я.
Адвокат пожал плечами.
— Не так-то это просто, во всяком случае, сейчас затевать дело о разводе преждевременно… Молачек пользовался нехорошей репутацией, в Австрии всем было известно, что он — темная личность, как же вы могли этого не знать?
— Я присягнуть готова…
— Присяга жены не принимается в расчет.
— А как же граф, гофмейстер двора его императорского величества?.. Ведь он поручился за него, с тем и приезжал к нам во Львов… Человек, занимающий такое высокое положение…
— И с высоких постов слетают, — бесстрастным тоном заметил адвокат. — Возможно, его тоже привлекут к суду.
Я пришла в полное отчаяние.
— Умоляю вас, похлопочите, чтобы меня не таскали по судам и разрешили уехать из этой проклятой Вены, — ведь еще месяца нет, как мы женаты. Я знать не желаю этого мерзавца!
— Он женился на вас, по-видимому, только ради денег, — невозмутимо заметил адвокат, — так как уже давно лишился кредита…
Тут у меня молнией промелькнула страшная мысль: я вспомнила, что перед отъездом отдала барону на сохранение свои драгоценности. Я позвонила горничной. Лицо адвоката, за минуту перед тем совершенно бесстрастное, выражало крайнюю степень любопытства.
— Где моя шкатулка с бриллиантами? — спросила я вошедшую Юльку.
— Вы отдали ее барону…
Адвокат ухмыльнулся.
— Ступай и сейчас же принеси ее!
— Какова стоимость ваших украшений? — обратился он ко мне.
— Одни только бриллианты стоили не меньше пятидесяти тысяч гульденов, и примерно половину этой суммы остальное.
— Тогда бесполезно искать их, считайте: они для вас навсегда потеряны, — сказал адвокат и сочувственно вздохнул. — Я слышал, будто барон, желая отделаться от докучливого кредитора, продал ювелиру драгоценности как раз за такую цену.