Дневник Серафины

Познакомив нас, она поспешила отправить его с каким-то поручением, и мы остались вдвоем. Она рассказала мне, как рассталась с вероломным гусаром, который, как выяснилось впоследствии, одновременно волочился за ней и за служанкой из пансиона. За последней будто бы с большим успехом. Юзя, как натура практичная, выкинула из головы вздорные мысли о любви и стала женой графа.

Потом настал мой черед, и я поведала ей о своей горестной, несчастной жизни. И тут я имела случай убедиться в том, что моя история, казалось бы, сокрытая от посторонних глаз и даже хранимая в тайне, была известна в обществе в разных версиях. Много нелепостей пришлось мне опровергнуть. Под конец я провела Юзю в комнату, где стояла Стасина кроватка, и расплакалась.

У Юзи тоже на глаза навернулись слезы, но она быстро вытерла их и прошептала:

— У меня уже двое детей, и я в ожидании третьего. Конечно, я их люблю, но, если бы ты знала, какие они криксы…

Я укоризненно посмотрела на нее.

— Не дай бог потеряешь их, тогда поймешь, как они дороги…

Юзя сговорилась с Антосей вместе навестить меня, но та почему-то не пришла.

— Антосин муж — аптекарь, — сообщила Юзя, — и весьма состоятельный человек, но она теперь принадлежит к другому кругу и не бывает в обществе. Но как будто она довольна своей судьбой.

— Представь себе, — продолжала Юзя, — в доме у Антоси да и от нее самой пахнет мускусом, и я всякий раз боюсь, как бы не принести этот запах домой. Одевается она безвкусно, ходит пешком, хотя говорят, им по средствам держать лошадей, но в мещанском сословии на этот счет иные представления. Может, ей хочется тебя навестить, по она не решается, — прибавила она.

От нее узнала я, что красавица Флора сделала прекрасную партию, выйдя замуж за банкира. Живет она под стать настоящей аристократке, но, поскольку они с мужем принадлежат к финансовым кругам, в знатных домах их пока не принимают. Зато во Флору влюблены все светские молодые люди; она с нескрываемым удовольствием выслушивает комплименты и принимает знаки внимания. Муж также радуется ее успеху. У них открытый дом, и живут они на широкую ногу.

Юзя просидела у меня несколько часов и без умолку болтала…

Отец уговаривает меня, чтобы я начала принимать гостей, завязывала новые знакомства, возобновила старые и вообще, говорит он, надо отвлечься от печальных мыслей. Я ему возражаю, ссылаясь на то, что одиночество мне милей.

Я на что-то надеюсь, жду чего-то, а чего именно, не знаю. Когда открывается дверь, у меня всякий раз замирает сердце, словно я сейчас увижу знакомое лицо. Напрасные надежды, — прошлое не возвращается…

По Юлькиным словам, внизу у отца почти каждый вечер собирается мужская компания, и они допоздна играют в карты. Оттуда, дескать, доносятся крики и шум. Мне это совсем не нравится. Но не стану же я поучать отца, мораль ему читать?

Видно, он рассчитывал представить мне кое-кого из своих приятелей. Но я наотрез отказалась, заявив ему прямо, что в выборе знакомых намерена быть осторожной и такая разборчивость с моей стороны оправдана. Вообще люди нагоняют на меня тоску, — до чего они похожи друг на друга: лица, одежда, жесты, манера говорить, мысли, остроты, словно отлиты из одной формы с той лишь разницей, что среди них попадаются более удачные экземпляры и менее — с трещинами и вмятинами. Говорят, в старину не было недостатка в интересных людях и якобы в Англии до сих пор не перевелись оригиналы. Возможно, но мне встречать их не приходилось.

Изменчивая мода диктует не только покрой платья, но и нравы. И все стремятся походить на разряженную модницу. Даже идеалы и убеждения подвержены ей. Оттого мир невыносимо однообразен.

4 октября

Вчера была в гостях у Юзи. У них собственный дом и по всему видно, люди они весьма состоятельные. Графа я не застала. Юзя показала мне свою квартиру, которая занимает второй этаж.

Обстановка богатая, но безвкусная. Все новенькое, как будто вчера из магазина. Только ее детей я не видела, — наверно, она боялась, что они напомнят мне Стася и я расстроюсь. Но разве другие дети могут походить на моего ангелочка!

Когда мы вернулись в гостиную, там сидел незнакомый господин. Волей-неволей пришлось познакомиться с ним. В прошлом и статский, и военный, и бог весть кто еще, а теперь — здешний помещик. Хотя он не принадлежит к нашему кругу, но принят в лучших домах. По словам Юзи, да я и сама убедилась в этом, человек очень приличный.

Манеры безукоризненные, обхождение тонкое, находчивый и по глазам видно, что умен. Величают его шевалье Молачек. Кажется, родом он из Моравии или откуда-то из тех мест. Блестящие связи в Вене, принят при дворе.

Определить его возраст затруднительно. Выглядит он моложаво, но лет ему немало, судя по всему. Есть люди с сильной волей, которые сопротивляются старости, и он, по-моему, принадлежит к их числу.

Он сразу же сказал мне, что коротко знаком с моим отцом и очень дорожит его дружбой. Любопытно! При случае спрошу у папы.

Господин Молачек занимал нас разговором, — ему известны последние светские новости, сплетни, он мастерски рассказывает анекдоты и знает их великое множество, словом, он оказался интересным собеседником, и я засиделась у Юзи дольше, чем предполагала. А он еще остался у нее…

5 октября

Я справилась у папы о Молачеке. Он удивился, откуда я его знаю. Когда я рассказывала о том, как познакомилась с ним у Юзи, папа одобрительно кивал головой. И отозвался о нем с похвалой, но, что он из себя представляет как человек, сказать не мог. И так все: знакомы с ним давно, а толком ничего о нем не знают.

Впрочем, какое это имеет значение? Главное, — он человек светский и интересный собеседник.

Стоит посмеяться, забыться, и меня начинают мучить угрызения совести, словно я предала любимого сыночка.

Отец, Юзя, приехавшая в город тетя, камергер, точно сговорившись, стараются развлечь меня, развеселить, и легкомысленное их настроение невольно сообщается мне. А потом я казню себя и плачу у кроватки покойного Стасика.

15 октября

Юзя устраивает званый вечер, на который пригласила самое что ни на есть избранное общество, всю городскую elite[61]. Заручившись поддержкой папы, она умоляет меня непременно быть у нее. Напрасно я толковала им, что в сердце у меня траур по Стасику, — Юзя встала передо мной на колени, целовала руки; отец тоже приступил ко мне с просьбами и уговорами. Они так насели на меня, что в конце концов я сдалась и обещала приехать на часок и посидеть в уголочке. Их доброхотство — сущее наказание для меня.

Юзя уехала, взявши с меня обещание быть у нее. Волей-неволей, пришлось позаботиться о платье и прочих принадлежностях туалета: у меня ничего нет. Призвав Юльку, я послала ее к мадам Идалии. В последнее время я отстала от моды и не знаю даже, что сейчас носят.

Наряд должен быть подчеркнуто скромный. Но я не могу отказать себе в удовольствии показаться в обществе в своих бриллиантах. Они придадут мне солидность. Явившуюся модистку я попросила освежить и подновить мое бархатное платье. Она попыталась возразить, что бархат в моем возрасте не носят, но я настояла на своем. Тогда она предложила отделать его зеленым. При виде моих бриллиантов она так и ахнула и даже руками всплеснула от восторга. Они и вправду необыкновенно хороши — небольшая изящная диадема, колье, браслет и брошь… Я дала понять модистке, что хочу выглядеть старше своих лет, но она усомнилась, удастся ли это мне.

Давно уже не разглядывала себя в зеркало с таким пристальным вниманием. Заплаканные глаза, бледные губы, но в общем я осталась собой довольна. Юлька уверяет, будто во всем Львове ни у кого нет таких красивых плечей, как у меня, а мадам Идалия непременно, de riqueur, хочет их открыть. Придется забиться в уголок потемнее и вынести эту пытку!

61

элита (фр.).