Страница 3 из 40
Ах, дорогая мамочка, какое у нее золотое сердечко… Моя заветная мечта — во всем походить на нее! Что за манеры, сколько изящества, такта, какая утонченность… Перед ее обаянием никто не устоит…
Она постоянно твердит, будто всю жизнь была несчастлива. И состояние будто у нас расстроенное. Папа сорил деньгами, а теперь еще смеет винить маму в том, что мы разорены. У нас, в Сулимове, слава богу, следов разорения не заметно… Мама в обществе выделяется изысканностью манер и элегантностью нарядов. Это признают все, а особенно наш ближайший сосед и родственник, мамин преданный друг и советчик, барон Герман, который трогательно опекает бедную маму.
Мне он тоже заменяет опекуна и отца. Не понимаю, отчего папа так не любит его и они с ним никогда не встречаются. Может, барон сказал ему в глаза всю правду: ведь папа в самом деле очень виноват. Мама этого от меня не скрывает, но велит почитать и любить его. Хотя иногда она и мне на него жалуется. Зато в других случаях она не посвящает меня в свои дела, и я о многом знаю лишь по догадке. Как только приезжает тетя, они затворяются в маминой комнате и секретничают.
Одно несомненно: мама очень несчастлива — и теперь и всегда была; и вообще участь у женщин незавидная. Мне внушали это с раннего детства…
Я преклоняюсь перед мамой за стойкость, с какой она переносит несчастье, не показывая вида, что страдает. У нас всегда полно гостей, царит оживление, веселье, — другого такого дома, пожалуй, нет в округе. Глядя на маму в обществе, никогда не скажешь, какая мука терзает ее душу… Моложавая, красивая, статная, притом остроумная, — неудивительно, что все мужчины влюблены в нее.
Я слышала, она говорила тете: «Что ж, мне выплакать глаза из-за него, затворницей жить? Не желаю, чтобы посторонние знали о моих страданиях. Лучше прослыть легкомысленной, ибо покинутая, униженная женщина вызывает насмешку и сожаление. Светская жизнь мне претит, но я делаю над собой усилие и бываю в обществе. Иначе я дам мужу повод торжествовать, а я не хочу выглядеть мученицей в его глазах…»
Мама не любила папу, когда ее выдали за него. C'etait un mariage de convenance.[11] Но, по ее словам, замужество по любви бывает еще хуже.
Сколько я ни подслушивала разговоры мамы с тетей, кроме мужчин да любви, они ни о чем другом не говорят. Кое-какие полезные сведения я извлекла для себя. Обе они единодушны в том, что женщина не должна слушаться голоса сердца, иначе она пропала.
Голос сердца… наверно, это что-то очень нехорошее… Тетя говорит: «Я была счастлива в жизни оттого, что не знала сердечных привязанностей». Я решила брать с нее пример… Мама воспитала меня в твердых правилах, и я никогда от них не отступлюсь. А сердце… Я сумею заставить его молчать и буду хозяйкой своей судьбы…
Что надо для счастья? По словам тети — мама с ней согласна, — главное в жизни богатство, без него женщина — не женщина, а так, жалкое, презренное существо. Ну и, конечно, надо быть comme il faut[12], никогда не терять самообладания. Расчетливость и хладнокровие прежде всего.
Причина всех маминых невзгод, наверно, в ее чрезмерной доброте…
20 марта
Вчера пришлось отложить дневник: явилась эта паинька Антося с конфетами и просидела битый час. Небось хотела выведать, что я делаю, и, конечно, вообразила, будто я пишу любовное послание.
Они все помешаны на этом, но pas si bete…[13] Писать студентам — нет, уж увольте! А заводить шашни с учителями тоже нет никакого желания: это люди не нашего круга. Когда понадобится, без подготовки напишу…
Как-то мне попало в руки мамино письмо, написанное по-французски, к кому — не знаю, но ничего более прекрасного я в жизни не читала! Mais c'etait si fineraent touche![14] Вот так хотела бы я писать и непременно научусь.
Промучаюсь в неволе еще годик и упрошу забрать меня отсюда. В Сулимове от мамы я научусь большему, чем в пансионе. Женщине, считают мама с тетей, глубокие познания ни к чему, достаточно иметь обо всем общее представление; если есть ум, на лету поймешь, а нет, никакое ученье не поможет. Нас вконец иссушили нудные эти науки… Скорей бы проходило время!..
21 марта
Вот нечаянная радость! Учитель М., старый лысый нуда в очках, гнусавя по своему обыкновению, начал читать лекцию по истории, — я сидела ни жива, ни мертва: не выучила урока и боялась, как бы меня не вызвали… Вдруг в дверь просовывается желтая, как лимон, физиономия и черные букли, которые каждый вечер покоятся на туалетном столике Ропецкой, и до моего слуха доносится шепот: «Mademoiselle Seraphine!»[15] Признаться, в первое мгновенье я испугалась за свой дневник: неужто нашли, а может, подглядели и наябедничали? Но нет, он тут — на груди моей.
Мегера Ропецкая — от нее никогда не жди ничего хорошего, все бы ей тиранить нас да мучить — указала на дверь и зловещим голосом, будто невесть что произошло, отчеканила: «Madame Feller vous demande!»[16]
Я растерялась… Недоумеваю: зачем я понадобилась директрисе? Но делать нечего, отворяю дверь и… о радость! О счастье! На диване сидит мама. Я бросилась ей на шею.
Красавица! И как молодо выглядит! И всегда со вкусом одета. Мама объявила в моем присутствии мадам Феллер, что соскучилась по мне и просит отпустить на несколько дней из пансиона. Я была на седьмом небе от счастья…
Прямо отказать маме Феллерша не решилась, она только скривилась и кисло-сладким тоном промямлила что-то насчет пропущенных занятий. Но мама — перед ней никто не в силах устоять — обняла ее, и она заткнулась. Мама сказала: мне полезно переменить обстановку, развлечься немного, и она испытывает душевную потребность побыть с единственной дочерью… Старуха Феллерша стала жевать губами — верный признак, что она втайне злится, — но больше не возражала.
Я побежала к себе: зашвырнув в угол книжки и тетрадки, схватила шляпу, перчатки и через минуту была готова. Ах, хоть немного побыть на свободе!.. Мне пришла в голову одна мысль, но об этом потом…
Полночь
Пользуясь тем, что мама заснула, хочу написать о событиях сегодняшнего дня.
Еще по дороге в гостиницу мама не скрыла своего недовольства пансионом мадам Феллер; она находит его недостаточно аристократичным. Я постаралась утвердить ее в этом мнении и рассказала, из каких семей происходят мои товарки. Графинь и баронесс, говорю, раз-два и обчелся, а большинство пансионерок незнатного рода, которые не получили дома надлежащего воспитания. И по-французски только в отведенные для этого часы говорим. А Ропецкая не имеет понятия о хороших манерах и истинной благовоспитанности. Учитель танцев вовсе не француз, как было обещано, а балетный плясун, изгнанный из варшавского театра. Много чего наговорила я в таком же роде. Мама слушала молча и только головой качала. Ее возмутило, что нас называют просто по именам, не прибавляя титулов. И никакого не делают различия в зависимости от происхождения. И рукоделием заставляют заниматься, отчего кожа на руках грубеет…
Мама перепугалась, едва я об этом обмолвилась, велела снять немедленно перчатки и показать ей руки. Заметив на указательном пальце следы от уколов иголки и слегка загрубевшую кожу, она пришла в ужас. Правда, она сдержалась и промолчала, но на лице ее было написано возмущение. «Ради бога, береги руки! — сказала она. — Испортить их легко, а вернуть утраченную белизну и нежность почти невозможно. Неужто мадам Феллер полагает, моя дочь будет горничной или швеей!»
Если мама пробудет в городе несколько дней, я тешу себя надеждой, что сумею убедить ее и она заберет меня из пансиона. В конце концов, если это так уж необходимо, можно нанять англичанку. Ах, этот мерзкий пансион!.. Но терпение… терпение…
11
Это был брак, к которому обязывало положение (фр.).
12
благовоспитанной (фр.).
13
не такая я дурочка… (фр.)
14
Какой изящный стиль! (фр.)
15
Мадемуазель Серафина! (фр.)
16
К мадам Феллер! (фр.)