Страница 33 из 38
— Кажется, ты уже осудил всех, кого мог, — сказал я. — Кончай это самоедство.
— Самоедство? Нет. Расплата.
— За что?
За слабость. За то, что не понял, что слаб, а брался… Я не смог спасти Веру. Простой человек, который никогда не видел столько книг, — Сергей взмахнул руками, показывая на шкафы, — стал её последним утешением. Он, а не я. А я? Снова взялся за непосильное. Растить детей. Конечно, я старался, хотел как лучше. А результат? Оказался таким же никчемным отцом, как и мужем. А теперь я ругаю их…
— Как с Андреем, кстати? — прервал Игорь. — Учится?
— Вы не знаете? Провалился.
— Ты не говорил.
— Стыдно было…
С Андреем складывалось по-своему сложно. Парень мечтал о живописи. Конечно же, о своей, отвергающей «официальную пошлость». Ничем другим заниматься не хотел, стоило огромного труда дотянуть его до школьного аттестата. Осенью он уехал в Ленинград поступать в Суриковское училище и вот, оказалось, не поступил.
— Почему он не вернулся?
— Наверно, потому, что я проел ему печёнку, пытаясь сделать человеком.
— Чем же он занимается?
— О! Андрей прекрасно устроен. Так пишет, во всяком случае. Он дворник. Живёт в какой-то конуре и погружён в творчество. Вы представляете, как он живёт? И что я чувствую, когда думаю о нём?
— Ты и перед ним виноват?
— Вера оставила его мне.
— Вместе со своей наследственностью, — заметил Игорь.
— Что такое наследственность? Даже машина, которая с конвейера сходит, в разных руках по-разному ведёт себя. А эти руки, — Сергей вытянул длинные пальцы, — не справились. И плечи, и голова. Я чужой в семье. Вера виновата только в том, что она не захотела обмана, не захотела жить с человеком, которого не любила. А я живу.
И, предваряя наши ненужные слова, предостерегающе протянул руки:
— Да, живу с женой, которую не люблю, которая не любит меня, и, как последний дурак, годами прикрываю эту ложь высокими соображениями — во имя детей! Но жизнь не обманешь. Она мстит за обман.
— Прекрати!
В дверях стояла Лида с трефовым тузом в руке.
Мы не заметили, как она вошла, но слышала, наверное, многое.
— Прекрати балаган! Сколько можно одно и то же — «ты меня не любишь, я тебя не люблю?.. Ты же мужчиной считаешься. Постыдись!
— Мне здесь некого стыдиться. Это мои друзья.
— Они тебя плохо знают.
— Я ничего не скрываю.
— Вот как? И это?
Лида стукнула тузом по стеклу одного из шкафов.
Сергей оторопел.
— Ты знаешь? — спросил испуганно.
— Невелика тайна. Спрятал выдуманную жизнь.
Она протянула руку к дверце.
— Не смей! — закричал Сергей. — Это не выдуманная жизнь. Это настоящая жизнь. Воздух мой, кислород. Я бы задохнулся без него.
— Ну подыши. Не буду мешать.
Лида сказала это презрительно, повернулась и вышла, швырнув на диван своего туза.
Туз попал на лицо спящему Диме, тот дёрнул головой, будто сгонял муху, и приоткрыл глаза.
— Я, кажется, отлучился?
— Всё в порядке, — успокоил Игорь. — Восстанавливай силы.
— Уже восстановил. Мне стоит заснуть на пять минут, и я в порядке. Главное заснуть, а сколько спишь, неважно. Отключаюсь намертво. Зато сейчас как огурчик. Бал продолжается?
— В разгаре.
— А моя сеньорита?
— Блистает красотой, — заверил Игорь.
— А вы почему в кулуарах? По-английски? Портвейн в мужской компании? Кстати, прекрасный анекдот. Два алкаша в тёмном подъезде. Один спрашивает другого: «А что мы пили?» — «Нормально, за руб-две». — «Подумать только! А как пошёл хорошо. Я думал, за руб-семь!»
Все засмеялись кроме Сергея.
— Зачем ты это рассказал? Ведь ты писатель, а рассказываешь пошлости! Чехов ненавидел пошлость.
— Что это он, ребята? — спросил Дима удивлённо. — На людей бросается.
— Суров он сегодня, — сказал Игорь.
— Но несправедлив.
Дима одёрнул свой кожаный пиджак и провёл расчёской по волосам.
— Пойду лучше к девушке.
— Чао!
Сергей закрыл за ним дверь.
— Здесь, в шкафу письма. Письма женщины, которая меня любит. Я для этого и привёл вас сюда.
Он подставил стул, взобрался на него и начал снимать книги с верхней полки.
— Держите. Держите.
Мы взяли по паре томов.
За книгами у стенки шкафа рядами стояли конверты, много конвертов. Сергей сгрёб их в пачку и спрыгнул на ковёр, прижимая письма к груди.
— Вот! Возьмите любое. Читайте!
— А нужно ли? — спросил Игорь.
— Нужно. Чтобы вы поняли, что между людьми могут быть и человеческие отношения. Не постельные, не корыстные, не взаимопоедание, а человеческие!
— Стоит ли? — повторил Игорь. — Может быть, лучше не читать? Ведь это тебе писали, а не нам. Сергей стоял молча, протягивая нам письма.
Игорь взял пачку и положил на стол.
— Мы пойдём, а ты успокойся.
— Нет! Вы должны прочитать. Хотя бы одно письмо. Любое. Я сам прочитаю.
Он взял верхний конверт.
Письмо было на листке из обычной ученической тетрадки, с дырочками от скрепок на сгибе. Сергей покрутил листок в руках, поднёс к глазам и опустил:
— Сам не могу.
— И не нужно, — сказал Игорь. — Мы пойдём.
— Я не могу оставаться один.
— Хорошо, я с тобой посижу, — предложил я.
Игорь вышел.
Сергей сник, присел к столу и начал механически перебирать конверты.
— Опять не так… опять. Всю жизнь не так. А хочется как лучше. До старости не научился. Но хоть ей я жизнь не испортил. Помнишь, она встречала с нами Новый год? Давно. Лет пятнадцать. Она совсем молоденькая была. Студентка первого курса. Случайно к нам попала…
Я вспомнил, как Серёжка беспомощно прижимал её руки к своему галстуку, а она сказала: «Вы очень хороший человек…»
И как Лида вошла и вынула её руки из рук Сергея.
А оказалось, не вынула.
— Она учительницей стала. В Сибири. У нас с ней ничего не было, кроме писем. Только письма, одни письма. Но это моя настоящая жизнь. Прочитай всё-таки.
Я взял письмо.
«Дорогой Сергей Николаевич!
Как плохо жить на свете без Ваших писем. Каждое из них я жду в отчаянье, что не получу его, каждое для меня больше, чем праздник, бесценный и удивительный дар судьбы. У меня нет слов, чтобы выразить Вам горячую благодарность за то, что Вы есть, за то, что Вы чудесный и удивительный человек. Вы для меня звезда, Вы для меня море, чуткое и нежное, огромное и величественное».
Я прервался и посмотрел на Сергея.
Он мотнул головой.
— Читай, читай.
«Но разве можно взять себе море? И разве можно не тосковать по морю, не стремиться к нему? Хотя море бывает не только ласковым и сияющим, оно бывает и грозным и злым… Но от этого оно ещё краше и дороже. Разве мы спрашиваем, можно ли прощать море? Море не бывает без бурь. Всё, что оно несёт нам, прекрасно.
Я очень хорошо понимаю Вас. Именно поэтому мне не надо объяснять, почему „нам нельзя встретиться на юге“. Я поражаюсь доброте и чуткости Вашего сердца. Милый, хороший человек! Мне так понятно, „как трудно под одной крышей, когда порвались нити духовного общения“. Но во сто крат труднее обкрадывать, строить своё счастье на беде другого, пусть даже ставшего чужим человека».
Читая эти чётко, убеждённо написанные строчки, я невольно вспомнил Ивана Михайловича. И он, и эта женщина совсем иначе видели людей, которых я знал всю жизнь. Кто же из нас заблуждался? Они, смотревшие издалека, или мы, глядевшие в упор, лицом к лицу? Кто прав? А может быть, никто, потому что многолик человек. Не как двуликий Янус, а как часть самой природы, где одному подавай солнышко, а другой считает, что нет лучше плохой погоды…
Одно было несомненно: она его любила так, как ни Вера, ни Лида не любили.
И я сказал:
— Это настоящая любовь.
Сергей усмехнулся грустно.
— Ты не мог представить, что найдётся человек, который может полюбить меня по-настоящему?
— Брось, Серёжка. Я о другом. Неужели вы так никогда и не встретились?