Страница 7 из 40
— Это верно, Клавдия Ивановна. А как вы сами думаете, мог Гусев жену убить?
— А вы его видели?
— Видел. Сейчас он болен, постарел, изменился.
— Изменился? Вот уж не представляю. Кулак он был, жила. Не столько Татьяну любил, сколько себя.
— Во время следствия столько говорилось о ревности!
— С Танькиных слов говорили. Это она, чтобы мы его за мужчину держали, распространялась. Зудел он, а не ревновал, нотации читал, в свою веру обратить хотел. Нет уж, суд, видно, правильно решил. Скорее всего, бандит убил…
Третий визит Мазин нанес в старинный, дореволюционной постройки, дом на одной из центральных улиц. Первый этаж его занимал реконструированный недавно рыбный магазин, за щедро остекленными витринами которого виднелись мозаичные стены, изображавшие царство Нептуна с его экзотическими обитателями — осьминогами, лангустами и даже несъедобными медузами, которые, однако, не отпугивали народ от прилавка. Но не дары соленых пучин интересовали Мазина. Миновав витрины, он нашел подъезд, откуда лестница вела на верхние, жилые, этажи. На одном из них к двери была привинчена медная табличка с изящно выполненной надписью: «Инженер А. Ф. Витковский». Звонок отозвался мелодичным перезвоном, и Мазин увидел на пороге моложавую даму в брюках..
— Простите. Я хотел бы повидать кого-нибудь из семьи Витковских.
— Я Витковская.
— А кем вам доводится Станислав Андреевич?
— Это сын моего мужа. Но он здесь не живет.
— Может быть, ваш муж сможет уделить мне немного времени?
— Пройдите, пожалуйста.
Она оставила его одного в большой комнате. Начищенный паркет, прикрытый в центре мягким ковром, просторный, сделанный на заказ, а может быть, и по проекту самого хозяина, письменный стол, удобные кресла, не новый, но хорошей марки телевизор говорили о привычке к негоняющемуся за модой комфорту. Комната составляла часть обширной квартиры, и потребовалось время, прежде чем вошел в нее пожилой сухопарый человек в очках, с вытянутым узким лицом и коротко, ежиком, остриженными седыми волосами. Одет был хозяин квартиры в плотный халат, схваченный завязанным на боку поясом с кистями. Сняв очки, он опустил их в карман халата, а оттуда достал другие, в более тонкой оправе, и надев их, взглянул на Мазина.
— Витковский, Андрей Филиппович. Прошу…
Он указал рукой на кресло, и Мазин сел, предварительно представившись.
— Хочу заверить вас, Андрей Филиппович, что в намерения мои не входит обременять вас хлопотами и вообще осложнять вашу жизнь. Речь пойдет о вещах формальных. Ваш сын может оказаться свидетелем по одному весьма старому делу.
— Мой сын работает в поселке Энергострой.
— Я знаю, но в то время он еще учился и жил в городе.
Витковский пожал плечами:
— Сомневаюсь, что смогу быть полезным. Сын не из тех молодых людей, которые делятся с близкими.
В голосе его Мазин не почувствовал горечи. Инженер констатировал факт.
— К тому же он со студенческих лет живет отдельно.
— Простите, вы не ладили?
— Если вас интересует, он не ладил с нами.
— Станислав не пожелал находиться под одной крышей со мной.
Это сказала жена Витковского.
— Вера Александровна упрощает вопрос, — поправил инженер сухо. — Однако чем вас заинтересовали мои семейные отношения?
— Мне бы хотелось знать одно: была ли в числе знакомых вашего сына молодая женщина по имени Таня Гусева?
— Гусева? Татьяна? Первый раз слышу. Может быть, ты, Вера…
— Нет. Это имя мне ничего не говорит.
Мазин развел руками:
— На нет и суда нет. На всякий случай, впрочем, взгляните на фотокарточку.
Инженер посмотрел фото, вновь сменив очки, и подтвердил удовлетворенно:
— Впервые вижу эту особу. А какое, собственно, отношение имеет она к моему сыну?
— Если они не были знакомы, то никакого.
— Это я понимаю.
— Посмотрите, пожалуйста, и вы, Вера Александровна.
Она глянула мельком, заранее готовая повторить слова мужа, но задержала карточку в руках, посмотрела еще и еще, и осторожно протянула Мазину:
— Нет. Кажется, нет.
— Благодарю вас. Эта девушка была убита пятнадцать лет назад, и я ищу людей, с которыми она была знакома.
— Не поздновато ли? — спросил Витковский саркастически.
— Возможно, — не стал спорить Мазин.
— Да погибнет весь мир, лишь бы восторжествовала юстиция! Так, помнится, у вас говорили? Однако вы совершите большую ошибку, если заподозрите Станислава. Это человек совершенно иного плана. Скорее его можно обвинить в излишнем гуманизме.
— Разве гуманизм бывает излишним?
— Поверьте, бывает, хотя мы и привыкли утверждать обратное. Это как с деньгами, их всем недостает, однако избыток денег опаснее, чем бедность.
— Такая опасность пугает немногих.
— К сожалению.
— Но что вы понимаете под избытком гуманизма?
— У Станислава? Многое. Фактически это присутствует во всех его поступках. А они сплошь нерациональны. Ушел из дома! Учился на историческом факультете и пустил все на ветер. Сменил профессию. Нужно знать его характер, чтобы понять такое.
— Теперь он врач?
— Да. Решил поспешить на помощь страждущим. Впрочем, не сужу. Он доволен, а это, в конечном счете, главное. Можно быть счастливым и в поселке. Мне тоже в свое время предлагали работу в Москве, но я отклонил и не жалею.
— Вот видите. Может быть, независимость решений — черта у вас фамильная?
— Да, мы привыкли идти своим путем, но не шарахаться.
— Ты не справедлив, Андрей, — сказала Вера Александровна.
Мазину казалось странным, что эта, так молодо выглядящая, женщина называет старого инженера ка «ты» и по имени. Лет двадцать пять разницы в возрасте в сочетании с небезуспешными косметическими усилиями создавали наглядный, подчеркнутый контраст, и Мазин заметил, что оба они не стремились его сгладить. Вера Александровна не собиралась уступать возрасту ни одного месяца, а Андрей Филиппович считал, как видно, унизительным молодиться.
— Ты всегда был к нему слишком строг. Мальчик решил, что труд врача наиболее полезен людям.
— Он мог бы прийти к этой спорной мысли на три года раньше. Я говорю — спорной, потому что, на мой взгляд, далеко не доказано, содействует ли развитие медицины прогрессу человеческого общества или увеличивает количество неполноценных индивидуумов, тот самый балласт, который может превысить допустимые размеры.
— К прогрессу человечества вряд ли можно подходить с инженерными мерками.
— Так считается, и глубоко ошибочно. Инженерный труд предполагает точность, и пока гуманитарии не обретут точные методы в своих исследованиях, я, простите, имею право им не доверять.
Мазин знал таких счастливых людей. Они впервые обращаются к зубному врачу в сорок лет, волны горестей и страстей перекатываются через них и убегают, а они остаются, как обкатанные, быстро обсыхающие, гладкие валуны на пляже, остаются сухие и неподвижные, и свысока поглядывают на страждущих, слабых, по их глубокому убеждению, неполноценных индивидуумов.
— Извините за беспокойство. Мне пора.
Он поднялся:
— Вы поедете к Станиславу?
— Обязательно.
— Кланяйтесь.
Ступая по ковру, Мазин направился к двери. На столе, в вазе, лежали краснобокие яблоки, и ему захотелось взять одно и откусить сочный сладкий кусок. Интересно, как бы прореагировал инженер Витковский? Но это было озорство, мальчишество, о котором никто не должен знать. А оставалось сделать другое, серьезное:
— С вашего разрешения я оставлю свой телефон. Иногда в памяти всплывают вещи давно забытые.
— Зачем же? Я на память не жалуюсь, — возразил Витковский.
— На всякий случай, — заверил его Мазин корректно. Рад был познакомиться. Всего доброго.
И увидел, как Вера Александровна взяла со стола оставленную им карточку. А когда она закрывала за ним дверь, обмолвился:
— Послезавтра собираюсь съездить в Энергострой…
Она позвонила завтра: