Давняя история

— Давняя, — согласился комиссар охотно. — Был я помоложе, сам понимаешь. Увлекся своей версией. Хорошо, суд поправил, а то мог бы невинный человек загудеть лет на десять с гаком… Выходило у меня, что Татьяну эту Гусеву муж убил из ревности. Убежден я был. Понял? Но ошибся. Улики все косвенные! Короче, суд с обвинением не согласился, оправдали мужа. Тогда я их формалистами счел, а потом понял, позицию они заняли правильную. По закону поступили… Однако убийца-то ускользнул!

— Что же выяснилось теперь?

— Если откровенно, не бог весть что. Задержали наши ребята одного практичного юношу, которому деньги позарез требуются, а работать очень не хочется. Он этой брошкой торговал. Смотрю я: «Татьяне Гусевой…» Вмиг все вспомнил, хоть и годы пробежали. Что значит неудача! Ну да волосатый не при чем, конечно. Он тогда в штанишки мочился. Однако попала же эта штука как-то к нему, а?

— Несомненно.

— А муж, между прочим, уверял, что Татьяна от руки грабителя погибла, и показал, что в тот вечер был на ней медальон, который при трупе не обнаружили. Уловил связь?

Мазин вздохнул.

— Понимаю, понимаю… Цепочка длинная. Но ведь в цепочке звено за звено цепляется? Да я тебя не неволю. Дело, конечно, не из тех, чтобы среди ночи по тревоге вскакивать. А, с другой стороны, справедливость-то торжествовать должна? Как Ленин говорил? Неотвратимость наказания! Ушел сегодня — не радуйся! Завтра найдем, послезавтра. Не зря народный хлеб едим.

— А сроки давности?

— Я не кровожадный. Не за мерой наказания гонюсь. Справедливость важна, вот что я тебе толкую. Да и с моих плеч камушек скинешь.

— Скину ли? Исходные данные уж больно расплывчаты. Гарантий никаких.

— При чем тут гарантии, Игорь Николаевич? Не пылесосами торгуем. Были бы гарантии, я б к тебе не обратился…

И тогда-то, опустив медальон на стол, Мазин согласился осторожно:

— Мне потребуется помощь Трофимова.

— Следопыта? Говорят, он вещдоки нюхает, а потом преступника по запаху находит…

— Немножко преувеличено, но интуиция у него действительно чертовски развита. Я на него полагаюсь.

— Ну, и в час добрый!

И, хотя после доклада Трофимова очередной шаг вроде бы напрашивался сам собой — выяснить, были ли бывшие студенты знакомы с погибшей, — Мазин начал не с него.

Начал он с деликатного и полуофициального визита на засаженную акациями улицу, в дом, из которого много лет назад ушла, чтобы никогда не вернуться, двадцатилетняя женщина, которую сейчас, будь она жива, называли бы по имени-отчеству, а тогда просто Татьяной, Таней, может быть, Танечкой или Танюшей… Дом на зеленой тенистой улице не пустовал, в нем все еще жил со старухой матерью бывший Танин муж, зубной техник по профессии, Вилен Иосифович Гусев, человек переживший и пострадавший, хотя давно, наверно, утешившийся и, по предположению Мазина, вряд ли склонный ворошить неприятное прошлое. Однако, помимо субъективных переживаний Вилена Гусева, существовала и такая категория, как справедливость, о которой не зря упомянул Скворцов, и потому Мазин, несмотря на все нежелание беспокоить зубного техника, счел это необходимым и надеялся лишь на то, что беспокойство окажется небольшим.

Искать собственный дом Гусева было легко — новенькие квадратики номеров четко смотрелись на кирпичных стенках, и каждый приближал Мазина к цели — вот сто второй, за ним круглая цифра, и рядом нужный — девяносто восьмой. Номер этот был прибит не к стене дома, а к забору, возле высоких, давно не крашенных металлических ворот, обезображенных ржавыми бурыми потеками. На воротах была приклеена бумажка с почти размытой дождем надписью: «Звонок не работает. Стучать в окно». Мазии так и сделал. За стеклом, задернутым занавеской, промелькнул чей-то силуэт, и калитка вскоре отворилась. Вышла пожилая женщина:

— Если вы насчет зубов…

— Нет, мне нужно поговорить с Виленом Иосифовичем.

Она посмотрела на Мазина, ничего не спросила, закрыла калитку у него перед носом и исчезла, так, что трудно было понять ее намерения. Но он не ушел и поступил правильно. Старуха вернулась и сказала:

— Зайдите, если не надолго. Болеет он.

Мазин перешагнул порог и очутился во дворе, где росли фруктовые деревья с побеленными сучковатыми стволами. Между ними, на подставках из старых, выщербленных кирпичей, стоял остов некогда голубой «Победы». Под останками машины расположилась собака незнакомой Мазину породы. Увидев пришельца, она оскалила старые желтые зубы.

Дом Гусевых оказался многокомнатным, но комнаты были мелковатыми, тесными, и только пройдя две или три, Мазин попал в большую, зал, как называли такие помещения раньше, хотя и здесь было тесно, повсюду громоздились вещи, и все крупные, беспощадно отнимающие площадь и воздух. Выделялись рояль на пузатых ножках-тумбочках и огромная китайская ваза, рисунок на которой рассмотреть было затруднительно: в доме царил полумрак. Светло было лишь у окна, там, где в кресле-качалке сидел бледный, худощавый человек с темными, зачесанными поперек лысеющей головы волосами. Одет он был в пижамную помятую куртку и эластиковые синие брюки, обтягивающие острые коленки. Рядом, на круглом столике, лежала книга, обращенная названием вниз, и стоял стакан в серебряном подстаканнике с чаем или похожим по цвету на чай каким-то отваром.

— Вилен Иосифович?

— Он самый, — ответил Гусев, глядя вопросительно, хотя и без особого любопытства.

— Оказывается, вы нездоровы, Я постараюсь…

— Можете не стараться. Что за дело у вас?

Мазин невольно глянул на старуху. Гусев заметил взгляд:

— Вы, мама, оставьте нас с товарищем.

Мать вышла беззвучно, а Мазин удивился тому, как ничего не подозревающий Гусев сразу почувствовал, что разговор предстоит не обычный.

— Садитесь, говорите, — предложил он, посмотрев удостоверение Мазина.

— Взгляните, Вилен Иосифович, пожалуйста, на эту вещь.

Мазин достал медальон, и поднял за цепочку. Гусев разглядывал украшение с минуту и постепенно взгляд его менялся, но что выразилось в нем, понять было трудно.

— Кажется, вещь эта вам принадлежала?

Медальон качался между ними, Гусев не спешил протянуть руку, и взять его, а смотрел и смотрел, и уголки его рта кривились, будто разжать рот и начать говорить было ему трудно и даже не под силу.

— Жене моей вещь эта принадлежала, — сказал он наконец, не то согласившись, не то поправив Мазина.

— Вы наследник жены по закону.

Гусев протянул руку. Медальон исчез, прикрытый его худыми пальцами, только конец цепочки остался наруже, обвившись змейкой вокруг запястья.

— Да уж никуда не денешься… Как же мне понять ваш визит?

— Просто, Вилен Иосифович. Видимо, медальон был утерян. Кем, не знаю: вашей ли покойной женой, или тем… — Мазин старался быть деликатным, — кому попал в руки. А теперь нашелся.

— Случайно нашелся?

— Его обнаружил экскаваторщик во время прокладки траншеи.

— И отнес в милицию?

— Нет, продал, но это уже несущественно. В конце концов штука эта к нам попала.

— А вы, значит, помните?

— Приходится, пока преступление не раскрыто.

— Пока? Я думал, похоронено давно.

— Нет, к таким делам возвращаются по мере возникновения обстоятельств.

— Вот как? И возникли? Обстоятельства?

— К сожалению, определенного ничего сказать не могу, хотя и понимаю вашу заинтересованность.

— Заинтересованность? — переспросил Гусев.

— Я полагаю, вам не безразлично, кто совершил преступление.

— А… Вот что… — Гусев посмотрел на медальон: — Да нет, какая уж заинтересованность? Время проходит — все проходит. Это я раньше заинтересован был, когда ваши сослуживцы перестарались… Ну, да разобрались. У вас там тоже не все за «галочками» гоняются, есть и понимающие. Так что не беспокойтесь. Прошло все. И медальон этот мне не нужен. Сдайте его, куда следует, государству в прибыль.

— Я думал, вещь эта дорога вам.

Гусев откинулся в кресле, сказал издалека: