Страница 22 из 40
Он понимал, что объясняться с Татьяной лучше не дома, где они обычно встречались, потому что размагнитит его привычная обстановка. Страшился остаться наедине, и слез боялся и соблазнов, не был уверен, что не кончится объяснение в кровати, и снова начнется мочало сначала. Нет, встретиться нужно было на людях, в таком месте, откуда можно уйти, сбежать, чем бы разговор не кончился, куда бы не повернулся. И он вспомнил, что Татьяне хотелось посмотреть еще раз «Бродягу», картину невиданную по своей популярности среди народа, истосковавшегося от фильмов суровых и нравоучительных и рвавшегося на драмы чувствительные, пусть даже происходят они в далеких землях, известных, в основном, по отгремевшей в свое время «Индийской гробнице».
Энергия, вернее, не энергия, а лихорадочный ажиотаж захлестнул Мухина, он не пошел на семинар, где должен был выступать (впрочем, к выступлению он не готовился), а вскочил в ветхий, довоенной постройки, дребезжащий трамвай с капризным, поминутно срывающимся роликом, и поехал на набережную, в кинотеатр «Волна», огромное и холодное сооружение, переделанное из портового склада. Билеты на все сеансы были уже распроданы, однако Мухин, начав действовать, остановиться не желал, и взял билеты на следующий день, хотя помнил, что по четным числам Татьянин муж работал в поликлинике с утра, и уходить из дому вечером было для нее затруднительно.
С билетами в кармане Мухин еще раз пересек полгорода и появился в буфете, где молодые и проголодавшиеся студенты захватили все столики. Алексея это не смутило, он перехватил Татьяну, возвращавшуюся с пустым подносом, посреди зала, чего раньше никогда не делал, но решимость окончательно освободиться была столь велика, что он уже видел ее чужой, ничем с ним не связанной, и потому не побоялся подойти прямо. Двадцать раз произносил он мысленно фразы, которые скажет ей в кино: «Знаешь, Татьяна, нужно нашу историю кончать, заигрались мы, ребенок, про которого ты сказала, уверен я, не мой. Обеспечить тебя, как муж твой, я не смогу, да и, вообще, проходит все, жизнь диктует свои законы, нужно подчиняться. Спасибо тебе и не поминай лихом. Тебе со мной тоже плохо не было…» Так он скажет вечером, а пока, схватив ее за локоть, проговорил негромко:
— Я билеты взял на «Бродягу».
Татьяна удивилась, потому что Леха редко баловал ее выходами в свет. И она понимала, что это рискованно, всегда знакомые встретиться могут, но, с другой стороны, какой же женщине не хочется, чтобы взял ее мужчина смело под руку и повел на глазах у всех как жену, как невесту.
Татьяна обрадовалась:
— Погоди, сейчас я.
Он вышел в коридор и дождался ее.
— На какой сеанс? — подбежала она, улыбаясь.
— На завтра.
— Завтра я не могу. Ты же знаешь.
Знал, конечно, однако такой уж степени озлобления достигло отношение его к недавно любимой Татьяне, что вспыхнул: «Ишь, как мужа боится! Все мне врала, сама его ни за что не бросит. Больно богатая кормушка. Все врет. Тем лучше. Конец так конец. Хватит с меня бабских штучек. Нарочно меня изводит».
— Дело хозяйское. Не хочешь — не ходи.
— Да не могу ж я.
— Не хочешь.
И зашагал по коридору, как будто уже объяснился. Собственно, для него объяснение это давно состоялось.
Она сделала шаг следом, но много людей толкалось в коридоре, и не было никакой возможности догнать, поговорить.
А Муха тут же на улице зашел в кабину телефона-автомата и позвонил Ирине:
— Иринка! Хочешь «Бродягу» посмотреть? Я достал билеты.
— Я видела, Леша, и мне эта картина не особенно понравилась.
— Не понравилась? Точно, ерунда, — согласился Муха охотно, хотя сам смотрел «Бродягу» с удовольствием. — И чего только народ ломится…
— Ты долго простоял за билетами?
— Да нет, пустяки. У нас через профком брали, — соврал Мухин с ходу. — Я взял на всякий случай. Отдам. Из рук вырвут. Разве мне кино нужно? Не виделись мы с тобой давно.
Два этих разговора если и не решили, то отодвинули, упростили проблемы, стоявшие перед Мухиным, внесли кажущуюся ясность и известное успокоение. Вечером он сказал Курилову:
— Знаешь, с Танькой все само собой получается. Пригласил ее в кино, не захотела идти.
— Везет тебе, — откликнулся Вова сдержанно.
— Это, точно, я везучий. Главное — не психовать. Вот сдали чуть нервы, и мы уже с тобой в панику ударились. Нужно уметь ждать, все и образуется, как Лев Толстой говорил. А ты, Вова, заводной, сразу такое придумал!
— Для тебя ж, дуралея.
— Да хоть и для меня? Некрасиво мы спланировали.
— Ну, если с мещанской точки зрения…
— Почему — с мещанской?
— С точки зрения предрассудков.
— А без предрассудков, что?
— Если без предрассудков, то не вижу ничего предосудительного. Чего твоя Татьяна добивается? Связать с тобой жизнь, так?
— Ну, так.
— Значит, о всей твоей жизни речь идет. Так?
— Ну…
— Так почему же ты не имеешь права, прежде чем свяжешь себя, проверить, с кем тебе жить придется?
— Постой, разве мы о проверке говорили?
— Я, например, подразумевал это.
— Может, и подразумевал, а говорил не так.
— А как с тобой, с ослепленным, самовлюбленным болваном можно разговаривать? Ведь ты убежден, что она в тебя влюблена до смерти, и мысли не допускаешь, что тебе рога наставить могут.
— Считаешь, могут?
— Не знаю, но вопрос о будущем нельзя решать в жеребячьем восторге. Тут головой думать нужно. Знаешь лозунг — «доверять и проверять»?
— Это, Вова, в политике. А вообще, врешь ты все. Не так говорил. И не веришь наверняка, чтобы она со Стасом могла…
— Ну, опять привязался, как банный лист. Верю — не верю… Меня это не касается и не интересует. Сам пристаешь, а потом я ж и не хорош! «Некрасиво спланировали…» Спланируй лучше!
— Ладно, Вова, ладно. Не серчай, печенка лопнет. План твой, конечно, провокационный, а методы эти осуждены.
Уев таким образом Вову, Мухин захохотал и довольный собой ушел.
А на другой день, двенадцатого, когда сидел он в читалке и просматривал что-то бегло, Вова опустился бесшумно на стул рядом.
— Долбишь гранит науки? — шепнул он насмешливо.
— Грызу.
— Притормози-ка челюсти на минутку.
И Вова протянул маленький клочок бумаги, протянул без пояснений, но с видом довольным и почти торжествующим.
Муха развернул записку и прочитал:
«Л! Освободилась. Буду ждать возле кино. Т»
Алексей швырнул на открытую книгу карандаш, которым делал выписки:
— Ты что, в рассыльные нанялся?
— Я по дружбе, — усмехнулся Вова издевательски.
— Чего скалишься? Зачем взял бумажку?
— Не в службу, а в дружбу, Леша.
— Дал бы я тебе по одному месту.
— Идиот. Не брал я ничего.
Муха понял, что происходит нечто требующее ориентировки, и поднялся.
— Пошли покурим. Не будем людям мешать.
Вышли. Мухин смотрел выжидательно. Курилов не торопился.
— Не тяни. Где Татьяну видел?
— Не видел я ее. Она записку в замок сунула.
— Не застала, значит?
— Не застала.
— Ну и черт с ней, я эту записку тоже не видал. Соседские мальчишки утащили, понял?
И, смяв бумажку, швырнул её в урну.
Вова пожал плечами. Муха затянулся, выпустил дым, молчал, ждал, что скажет Курилов, но тот тоже молчал.
— Вот и все дело, — повторил свою мысль Муха, но неуверенно.
— Да, привязалась она к тебе, — посочувствовал Вова.
Еще помолчали.
— Все равно не пойду.
— А где билеты-то?
— Стасу я отдал.
Оки переглянулись. Вова выглядел равнодушным, Муха на этот раз не насмешничал:
— Слушай, Вова, может, попросить его, пусть сходит с ней, а? Отдаст ей билет и скажет, чтоб не рассчитывала на меня, а?
— Смешно.
— Почему?
— Легко отделаться хочешь. Без личного объяснения тебе не обойтись. Сам видишь, как привязалась.
Муха затушил окурок, сплюнул:
— И как к ней подойти, чтобы поняла!?
— Не надейся, не поймет.