Омут

— А вы, Танюша?

— Да. Я тоже.

— Вот видите! Мы все согласны. И мы будем мирно жить. Каждый найдет себе место в новой жизни. Говорят, скоро будет прием в университет?

— Так решено, — подтвердил Воздвиженский.

— Замечательно.

— Набор будет с классовых позиции, я думаю.

— Я понимаю. Конечно, Юру сейчас не примут. Придется поискать другое приличное занятие. Пока. А потом наладится. Он же был совсем мальчик! Ему обязательно дадут возможность получить образование. Я уверена, они поймут, кто был врагом, а кто попал к белым по сложившимся обстоятельствам, случайно. А Танюшу примут. Тут не может быть и речи. Ведь ваш брат, Таня, влиятельный партиец?

Таня покачала головой.

— Не понимаю, душенька.

— Он вышел из партии.

— Как — вышел?

— Сам. Сейчас у них разногласия по поводу экономической политики. Максим не согласен.

— Странно. Неужели он против того, чтобы мы были сыты, одеты?

— Я не дружна с братом. Мы всегда по-разному понимали многие вещи. Он очень упрям.

— Как жаль! Я подозревала, что он максималист.

— Даже по имени.

— Очень жаль… Но не беда. Все равно вы из рабочей семьи. Вас должны принять.

— Кем вы собираетесь стать, Таня? — спросил Воздвиженский.

— Я всегда хотела быть учительницей.

— Вечная и благородная профессия, — сказала Вера Никодимовна.

— Да, это достойная цель, — согласился Роман Константинович. — Я надеюсь, вы сможете начать учебу еще в этом году.

— Очень хочется.

— Большевики уделяют огромное внимание народному образованию. Им нужна пролетарская интеллигенция. Это так понятно. Целиком одобряю ваш выбор, Танюша, — болтала, прихлебывая чай, Вера Никодимовна.

А Таня думала:

«Как легко они смирились с моим горем!»

В это время взвинченный Юрий подходил к дому. Радостный хмель уже прошел, а мысли все еще метались. Меньше всего ему хотелось сейчас видеть Таню. Что он скажет ей? Нужно что-то придумывать, лгать… Ему это никогда не удавалось.

«Ладно, — решил он про себя. — Утро вечера мудренее. Завтра прояснится голова, и я найду выход».

Он обогнул дом и увидел на веранде Таню.

— Юра! Вы посмотрите!. Вот и Юра. Как кстати. Мы ждем тебя, Юра! — воскликнула обрадованная Вера Никодимовна.

— Что случилось, мама?

— Ничего, Юрочка, ничего. Мы только говорили о вас с Таней, о вашем будущем.

«Очень вовремя!..»

— Здравствуйте, Роман Константинович. Здравствуй, Таня.

— Здравствуй, Юра. Ты немного бледен.

— Может быть.

— Откуда ты, Юра? Что с тобой?

— Я был на кладбище. Немного устал.

— Почему на кладбище? Зачем? Что тебя занесло?

Юрий пожал плечами.

— Стихи вспомнились:

— Ах, как я не люблю декадентов!

— Что за минор, Юра? — спросил Воздвиженский.

— Минор? Ну, нет. Мы провожали в последний путь большевика, застреленного бандитом. Так что особенного повода огорчаться не было. Скорее, наоборот.

— Юра! — ахнула Вера Никодимовна. — Зачем ты так?

— Как? По-твоему, я должен быть в самом деле огорчен?

— Такие слова опасны. Мы только что говорили…

— Потом, мама, потом, — перебил Юрий.

— Подумайте! Он не хочет слушать.

— Я же сказал: я устал.

— Вера Никодимовна! — вмещалась Таня, — Юра действительно устал.

Говоря это, она искала его взгляд, но Юрий все время смотрел куда-то в сторону.

А Вера Никодимовна упорно продолжала:

— Юра! Мы решили, что Таня должна переехать к нам.

«Кажется, меня сегодня сведут с ума».

— Раз вы решили, я покоряюсь.

— Ты говоришь как-то странно.

— Он ведь с кладбища, Вера Никодимовна, — снова вступилась Таня.

Юрий принял помощь:

— Да, я с кладбища.

— Но зачем ты туда пошел? На эти похороны.

— Меня затащил приятель.

— У тебя есть приятели среди большевиков?

— Скорее, он нэпман. Возможно, ты помнишь его, мама. Это Андрей Шумов.

— Я не помню.

— Я помню Шумова, — сказала Таня.

— Да? — переспросил Юрий.

Слова Тани неприятно удивили его, но то, что она сказала дальше, было хуже, чем неприятность.

— Он жил недалеко от нас перед войной. На нашей улице мальчишки недолюбливали гимназистов. Я это сама испытала. А Максиму он почему-то нравился. Он заступался за Андрея. Ведь ты его Андреем назвал?

— Андреем.

— Максим старше. Его побаивались.

— Ваш брат защищал гимназиста? — спросила Вера Никодимовна. Вот бы не подумала!

— Они дружили… по-своему. Шумов был начитан. Он носил книги Максиму… Помню, они спорили, прав ли Симурден, приговоривший к смерти Говэна… Это все давно было. Я уже не помню, когда видела Шумова. Значит, он здесь?

— Здесь.

— И нэпман?

— Начинающий.

— Странно. Он мне казался красной ориентации.

— Ах, милая! Революция все поставила вверх ногами. А ваш брат…

«Они могли видеться. Могут увидеться. Просто встретиться», — думал Юрий.

— Ты уверена, что Шумов и Максим…

— Максим даже с партийцами разошелся из-за нэпа. Если Шумов нэпман, у них не может быть ничего общего.

«А если не нэпман?»

— Все это очень печально, — вздохнула Вера Никодимовна. — Все эти споры, разлады. Подумать только, оба сочувствовали революции, а теперь ничего общего! Нет-нет, всем пора положительно примириться. Юра! Тебе покрепче?

— Да. Покрепче. Только не чай.

— Не чай? Но мне кажется, ты уже…

— Представь себе. Мы зашли в подвальчик. Там хозяйничает очень толстый грек. Из тех, что отсиделись и теперь пожинают плоды этой… новой политики. Он хвастался хорошим вином, и мы…

— Вы его попробовали? — улыбнулся Воздвиженский.

— Как видите.

— И оно действительно стоящее?

— Пожалуй. Не вызывает жажду.

Юрий подошел к буфету, открыл дверцу и взял рюмку.

— Юра! Неужели ты еще собираешься пить?

— Оставь, мама.

Он наполнил рюмку.

— Здоровье присутствующих!

После выпитого стало спокойнее.

«Не нужно преувеличивать. Главное, у них разногласия… У кого с кем? У Шумова с Максимом или у Максима с партией? Да не все ли равно! Сейчас они не друзья. Конечно, я наломал дров… В следующий раз нужно быть осторожнее. И всё».

— Итак, вы обсуждаете наше будущее? За чаем? Очень серьезно, да? Что же это за обсуждение? Жомини да Жомини, а об водке ни полслова!

— Юра!

— Я шокирую?..

— Ты не так воспитан!

— Мама, но я кое-что поутратил. В штыковых атаках и разных других… проявлениях дурного тона. Но если общество разрешит еще одну… я не буду шокировать… я прилягу. Я же устал, я говорил…

Вера Никодимовна прикрыла глаза руками, а Роман Константинович сам наполнил рюмку.

— Пейте, Юра, и отдыхайте. Вы устали.

Юрий выпил, чуть расплескав водку.

— Вы тоже думаете, что я… должен покинуть…

— Конечно. Иначе вы сделаете или скажете; такое, о чем будете жалеть.

«Я уже… сказал… нужно лечь…»

— Благодарю. Вы благоразумны и благо… благосклонны… Прошу прощения.

Он вышел, собравшись с силами, чтобы не покачнуться по пути.

Вера Никодимовна открыла глаза.

— Мне стыдно.

— Успокойтесь, Вера Никодимовна!

Таня встала и обняла ее за плечи.

— Он так много пережил…

— Бедный мальчик, бедный мой мальчик! Вы не должны осуждать его, Танюша.

— Я не осуждаю.

— Спасибо, добрая вы наша. Посмотрите, пожалуйста, как он там. Если пойду я, ему это не понравится.

Юрий лежал на диване, но не спал. Широко открытыми глазами он смотрел в потолок, где в кругу над люстрой сошлись в хороводе не то ангелы, не то амуры. Сейчас они тихо закружились, плыли друг за другом.