Финт покойной тети

В Катиной квартире я оставила все без изменений. Не с моим инженерно-строительным образованием менять то, что сделала женщина с великолепным художественным вкусом. Я только сожгла коврик, на котором умерла Катя. Специально в день похорон взяла этот пестрый четырехугольник с собой, положила в небольшую корзину, поставила ее у свежей могилы, бросила в нее ветки елок с венков и подожгла. Родственники и близкие знали, что именно я делаю, а те, кто не понимал, меня не интересовали.

Как рассказал Аркадий, соратник тети по производству художественных ценностей, в тот злополучный вечер у Кати происходил очередной богемный сабантуйчик с распространителями ее картин. Все здорово упились и обкурились, а Катя еще тайком от других укололась. В два часа ночи она решила повторить дозу. Пока все пересматривали в десятый раз «Титаник» и «Особенности национальной охоты», она ушла на кухню, развела героин и, по врожденной жадности, вколола себе полуторную дозу. Или она забыла, что сегодня уже приняла норму, или по пьянке решила, что «проскочит»… Когда ей сразу после укола стало плохо, она смогла доползти из кухни до прихожей и вышедшему к ней Аркадию сказала: «Перебрала, дура». В этот вечер гуляли четверо. Она и трое менее удачливых художников, из которых двое ее бывшие однокурсники, подрабатывающие продажей картин на рынке в Измайлово. Катя любила мужские компании, женщин она выносила с трудом.

Вызвали «Скорую», но уже было поздно. «Скорая» вызвала милицию. С Катей остался только Аркадий, не употребляющий наркотики. Остальные, откупившись от двух медиков, уехали домой.

Сейчас я смотрела на эскизы Петрова-Водкина. В спальне у Кати висели две его картины маслом. Своих картин тетя не любила и называла их «открытки». Малевала она их на даче, в подвальной мастерской, а здесь не рисовала принципиально, чтобы «не засорять». Я не знаю всех тонкостей, по которым определяется, почему одна картина висит над столом секретарши директора продовольственного магазина и стоит сто рублей, а другая радует глаза публики в музее, прикреплена к сигнализации и стоит около миллиона. Этих нюансов мне не понять до сих пор. У меня свой критерий: нравится — не нравится. Петров-Водкин мне нравится, так же как и Кате.

Я с удовольствием ночевала одна в этой квартире, но сегодня настроение было такое… тревожное, что ли? Мне хотелось, чтобы приехала Мила, моя подруга, но у нее было решающее свидание. Она попыталась напроситься ко мне в гости вместе с воздыхателем, то есть по нему вздыхала она, но я в корне пресекла эту попытку оккупации. Я-то знала, что стоит поддаться один раз и приличные апартаменты мои знакомые и их приятели превратят в караван-сарай, не отмываемый никаким «Кометом».

Хотя предчувствие «томило младую грудь», ночью мне не было жутко и Катю в гости в виде привидения я не ждала. Она и не пришла. До часу ночи я смотрела телевизор, ела чипсы, которые мама запрещала есть из экономии и из-за фигуры, пила мартини. Запасов мартини и всего остального алкоголя при разумном использовании хватило бы до Нового года. А сейчас был только сентябрь.

Стерва занималась любимым делом. Она стащила с моей ноги тапочку, потрепала ее, рыча тенором, и отволокла в самый дальний угол. Теперь она примеривалась ко второй тапочке. Стервозность ее характера проявлялась во многом, но особенно в отношениях с тапками. Катя к этому привыкла, я тоже, а гости поначалу не понимали, почему их обувь через пятнадцать минут оказывалась под тумбочкой на гнутых ножках.

Наказывать Стерву было бесполезно. Размером она меньше стандартной кошки раза в полтора, но упрямства в ней на целого осла, да и стоит слишком дорого, жалко зашибить.

Во втором часу ночи я почувствовала, что засыпаю. Засунув под подушку с шелковой наволочкой записки со всеми известными мне мужскими именами, я прошептала: «Сплю на новом месте, приснись жених невесте» и легла на водный матрас, обнявший меня со всех сторон с трепетом и нежностью. Давно надо было заняться устройством личной жизни — первый шаг, считай, сделан, список составлен.

Утром в гости пришел Григорий. Вначале он долго звонил, потом открыл дверь своим ключом. Автоматически, как у себя дома, повесил длинное пальто в шкаф прихожей, поменял туфли на тапки, прошел в комнату и сел на край всколыхнувшейся кровати.

— Настя, ты уже взрослая, можешь сама решать. Зачем тебе квартира на первом этаже? Есть отличное предложение. Двухкомнатная на пятом, переезд оплачиваю я, и пятьдесят тысяч в придачу.

Мне спросонья было не до общения с надменным Григорием, меня больше волновал вопрос «суженого», а для этого надо было достать из-под подушки записку с именем. При взрослом мужчине предаваться подобным детским забавам было неудобно, но записку под подушкой я все-таки нащупала. Развернула…

Я что, вчера слишком спать хотела? Что это за имя — Сигизмунд? Совсем я себя не люблю, если такое могла записать вечером. Настроение упало «на ноль». Григорий все бубнил о квартирах и деньгах, обсуждая вопрос переезда. Он решил, что обмен мы уже обговорили и пришли к соглашению.

— Гриша, но меня больше всего устраивает первый этаж. Если лифт сломается, а ломается он обязательно, например, когда отключается электричество, тогда мне необходимо будет забираться на высокий этаж. Не с моей ногой делать такие альпинистские восхождения.

Григорий, прищурившись, бросил на меня взгляд с видом барина, объясняющего бестолковой дворовой девке алфавит:

— Настя, в тех домах, о которых я говорю, есть собственные подстанции и лифты там не ломаются.

— А разве бывают хорошие двухкомнатные квартиры за сорок тысяч в элитных домах? Насколько я помню, ты платил за эту сорок, а с тех пор недвижимость подорожала.

Григорий думал о своем и мой вопрос сначала не понял. Потом снисходительно улыбнулся:

— Настенька, квартира, которую я тебе предлагаю, стоит не сорок, а почти семьдесят. Но мы столько лет были дружны с тобой, я так любил Катю…

Стерва понюхала тапочки Григория, и он скинул один, чтобы ей было удобнее. Собака поместилась в тапочке почти полностью.

— Квартира в Крылатском, престижный район… И пятьдесят наличными.

Не нравился мне сегодня Григорий. Дергается, смотрит не на меня, а в сторону. Врет. Но в чем врет? Нормальный вроде бы мужчина, то есть не последнее говно, а тут такое… Мутный разговорчик получался.

— Мне надо маме позвонить, посоветоваться.

— Настя, ты же взрослая, тебе двадцать пять лет.

Я сморщилась. Ой как не люблю, когда говорят о моем возрасте и моей несамостоятельности! На самом деле мне двадцать восемь. Ну и что? Я тут же набрала мамин телефон.

— Алло, мам, ставки растут. Григорий предлагает квартиру в два раза лучше и денег полтинник баксов в придачу.

Мама помолчала, я слышала, как она барабанит пальцами по столу.

— Знаешь, мы сегодня с тобой к Илье приглашены, ему полковника дали, вот там и поговорим. Передавай Григорию привет и отсылай его до завтра. Маше не терпится тебя увидеть. Надень скромное черное или однотонное платье, все цацки сразу на себя не навешивай, а только самый дорогой бриллиантовый гарнитур…

— Мам, ну сколько можно. Я же не дура какая-нибудь, соображу.

Григорий старательно следил за действиями собаки, на меня опять не смотрел.

— Она сказала, что мы завтра дадим ответ. Сегодня идем к дяде Илье, ему полковника дали, надо отметить.

— Завтра?

Григорий из всего разговора услышал только это слово, остальное его не касалось. Он встал и ушел без «до свидания» или «пока», вытащив по пути пальто из шкафа. Совершенно на него не похоже. Или он всегда был показушно воспитанным, а мы не замечали? Хотя, если б у меня оттяпали купленную мною квартиру, я бы и улыбаться не смогла… А может, Катя просто бравировала перед знакомыми богатым любовником, может, она дала деньги на покупку? С теткой все могло быть.

Закрыв за Григорием дверь, вернее, обе стальные двери, я села перед трельяжем в спальне. Григорий не услышал, что мы сегодня идем на обмывание звания «полковника», ему это не важно, а вот для меня это событие из ряда вон выходящее.