Никодимово озеро

Когда он вернулся, Алена ждала его в черном, с широким кожаным поясом платье. Волосы она опять заколола справа, и эта вызывающая асимметрия и загнутые к вискам брови делали ее взгляд холодным, почти отрешенным.

Сергей принес тщательно отмытый от следов грязи фанерный сундучок, взял «болонью» и (аккуратно — для тех, кто знает, как это делается, небрежно — для всех остальных) обмотал ее вокруг руки с чемоданчиком.

Алена наблюдала со стороны, пока он занимался этой нехитрой операцией, словно ждала объяснений. И так как он молчал, спросила:

— Что это?

— Хочу узнать у вашего с Надькой кавалера... где он балык берет! — ответил Сергей.

Она сдержала дрогнувшие брови и сказала ровным, без тени шутки голосом:

— Не надо, Сережка. Хорошо? Больше об этом никогда не надо.

Ответить ему было нечего. Любая перемена в Алене — это всякий раз необходимость как-то по-новому держать себя с ней. И ему не часто удавалось разгадать направление этих перемен.

Вышли рано, чтобы, если не подвернется машина, пройтись до Южного пешком. Но в каком-нибудь километре от Никодимовки их догнал грузовик с крытым возле кабины кузовом. В дороге Алена была такой же замкнутой. Глядела на убегающий по бокам дороги лес, молчала, прямая, невозмутимая, как сфинкс.

День предстоял жаркий, и солнце катилось в чистой, без единого облачка синеве.

Завихряясь под козырьком крыши, ветер трепал длинные волосы Алены, перепутывал их, но за все время она не подняла руки, чтобы удержать или поправить прическу. Она выглядела на несколько лет старше себя той, что была недавно. А может, и Сергей стал тоже старше за последние дни, этого он видеть не мог.

Их ждали. Сегодня, как и накануне, многое можно было предугадать заранее. Сергей еще от кедровника разглядел вишневую «Волгу» против дома тетки Натальи, двух мужчин рядом с нею, Анастасию Владимировну у ворот, скользнул взглядом по затихшим дворам Николая и Кости с растерзанно открытыми калитками обоих. Не было только признаков Гены и Владислава. Но Гена должен был появиться чуть позже, Владислав — если это заблагорассудится ему.

А от больницы навстречу им уже спешила тетка Валентина Макаровна. Вынужденная колготиться эти дни, она, понятно, забыла, что беготня и спешка при ее статности не к лицу.

Тетка Валентина Макаровна спешила к Алене, но была рада обоим. Взволнованная, Окончательно разбитая за последние сутки, она все же заметила и, должно быть, оценила их праздничный вид.

— Оленька! (Из всей ее речи самым понятным было это многократное «Оленька».) Я вчера... Ты поймешь меня, не серчай, Оленька! (Всех Алена должна была понимать, черт возьми.) Я не знаю, что творится со мной!.. Он хочет видеть тебя, Оленька!.. Там сейчас эта... — Она осторожно убрала с плеча Алены заблудшую жесткую прядь. — Он сказал... Он мне сказал: не нужна она ему!.. — И тетка Валентина Макаровна заглянула в глаза Алены, словно бы та должна сразу просиять или запрыгать на одной ножке от радости. — Пойди к нему, родная! Он все утро тебя спрашивал...

Алена слушала ее, не прибавляя шагу, и была так же невозмутима, как утром.

Сундучок вместе с «болоньей» оставили в комнате сестры-хозяйки.

Лешка опять лежал под одеялом. Постель, тумбочка, бинты на его голове были на этот раз в порядке. Но Лешка тоже стал совсем не похож на себя. Он казался надломленным и безвольным, как после изнурительной, многомесячной болезни.

И Галина, сидевшая на его постели, тоже стала другой. Смотреть на нее было просто неприятно. Если большим, солидным людям не к лицу мельтешить, суетиться — таким вот миниатюрным, как она, точеным и аккуратненько отшлифованным, нельзя ни на минуту забывать о своей рисованности, тем более злиться... Сразу не замечаешь цвета волос, кожи, а видишь искаженное лицо, неряшливо сбитую прическу, мятый подол. Будто лопнула изящная упаковка и наружу выскочил гаденький, неопрятный зверек...

— Оля! — Она вскочила с Лешкиной кровати. — Мы ждем тебя, Оля! — Шагнула навстречу им, но натолкнулась на холодный Аленин взгляд и остановилась.

— Выйди... — сказала ей Алена. — Нам нужно поговорить с Лешкой.

— Нет, вы должны при мне! Вы не можете, Оля!.. — торопливо заговорила Галина, встряхивая головой и нервно ломая руки. — Вы не должны!.. — Хотя что «не должны» и что «не можете», было не совсем ясно. — Подумайте, Оля!.. Сережа! Подумайте обо всех нас!

Лешка, до подбородка натянув одеяло, переводил настороженный взгляд с Галины на Алену, с Алены на Сергея, который опять облокотился на кровать у входа и смотрел в обрамленное белоснежными простынями одеяло перед собой. Чего ждал Лешка?

— Скажи, Оля, что ты не сделаешь ничего плохого! Скажи, что ты будешь благоразумна! — торопилась Галина. — Сережа, я умоляю вас!..

Алена сделала шаг мимо нее к Лешке:

— Почему ты молчишь?

Он стиснул в побелевших пальцах кромку одеяла.

— Выйди, Галка... — Нелегко дались ему эти два слова, ибо они означали, что он вверяет свою судьбу бывшим друзьям, теперешние уже не могли ему помочь.

— Нет! — тряхнула головой Галина. И повторила громче: — Не-ет! (Сергей побоялся, что она закричит во весь голос.) Если ты виноват перед ними—ты перед всеми виноват! А я чиста перед ними! Чиста! И я буду умолять их! Оля! Сережа! Она долго бы продолжала в том же духе. Но Алена оставалась равнодушной к ее призывам. А Сергей глядел в одеяло перед собой и как бы вовсе отсутствовал.

— Иди... — хрипло повторил Лешка, его опять начало лихорадить.

Надо отдать должное Галине: прежде чем выйти за дверь, она пригладила волосы, обтянула на себе халат и глянула на Лешку с откровенным презрением. Может, она хотела разжалобить их своим прежним видом?.. Но с гладкими перышками она, что бы там ни было, вызывала определенную симпатию, растерзанная — нет.

Алена отошла и остановилась у окна. После истерических выкриков Галины нетягостным казалось установившееся молчание. Все ждали чего-то друг от друга.

— Ты сказал своим приятелям, где ключ лежит? — спросил Сергей.

Лешка тревожно пошевелился.

— Они должны были взять двевник и там... больше ничего! Я же мог записать, чего и не было никогда! Я иногда злился на Галку.

— Ты и сегодня был не очень с ней вежлив... — заметила. Алена.

Лешка не понял ее.

— Зачем было так выгонять? — спросила Алена.

— Но ты... сама сказала... — Лешка растерялся.

— Если тебе человек был дорог, надо не забывать этого... — сказала Алена.

Лешка приподнялся на подушках. Вся его прежняя порывистость свелась теперь к этим нескольким движениям: привстать на подушках, лечь, опуститься, подняться выше, повернуть голову вправо, влево, переместить одеяло. И его лихорадило опять — он уже не скрывал этого.

— Она предательница... Она мне не нужна больше...

Алена посмотрела вприщур мимо кроватей, мимо Сергея, куда-то в стену у двери.

— Там ты лучше писал, Лешка, красивее... Там тебе нельзя было не верить... И завидно было, ты знаешь... — Голос ее за все утро единственный раз дрогнул при этом. Но закончила она равнодушно: — Там ты казался лучше, Лешка.

Он подвинулся, неуверенно показал рукой на постель.

— Сядь, Алена...

Она какое-то время еще стояла, прислонясь к подоконнику, потом оторвалась от него, подошла и села напротив Лешки, спиной к Сергею.

— Почему ты не поинтересуешься, что у меня с рукой?

— Что?.. помедлив, испуганно спросил Лешка. Догадался? Или решил, что она сама себя полоснула по запястью?

— Меня хотели зарезать сегодня. Ночью, — добавила она. — Как цыплят режут.

Лешка долго пытался уловить в ее глазах, что она шутит. Ему хотелось, чтобы это оказалось шуткой. А может, Сергей придумал для него такое желание. Может, ничего он, Лешка, не хотел...

— Ты врешь... — наконец сказал он.

— Я не вру, Лешка, — спокойно возразила Алена. — Ты знал, что они захотят сделать это?.. Только честно.

— Нет, Алена, нет! — Лешка весь приподнялся на локтях. — Серега! Клянусь вам!