Страница 15 из 82
«Не живу дома. Ну и что? Я не салажонок. Взрослые забывают или прикидываются, что они в молодости были другими. А если так — они многое потеряли в жизни».
«Драмкружок, самодеятельность. Смешно все это. Я просто опередил вас. Мне с вами скучно, дети!»
«С самого начала не доверяю Н. Если-бы не это — все было бы прекрасно. Я и Г. Как в сказке! Но так будет. Это я решил твердо».
«Целый вечер вдвоем. Она ребенок. Умница, а иногда беззащитна. Одной ей дважды два погибнуть. Думаю о тебе, мой малыш!»
«Законы придумывают те, кому их не надо выполнять. Может быть, я осторожный, но не трус! Как удивились бы А. и С. Пусть будут в неведении».
«Только последняя любовь женщины может удовлетворить первую любовь мужчины. Истина!!!»
«Неужели тебе бывает хорошо одной? Или как я? Почему невозможно всегда вдвоем?!»
«Я начинаю бояться?! Черта с два! Все вы у меня в руках. Не я у вас, а вы!.. Галчонок, Галчонок... Видно, моряку не миновать... Завтра рву к ней, плевал я на химию!»
«Когда тает, когда весна, зачем надо думать еще о чем-то? Несправедливо!»
Все записки поначалу были приблизительно такого рода. Но затем они стали все более распространенными, хотя в большинстве случаев такими же сумбурными. Однако иногда Лешка, словно бы очнувшись, начинал писать внятно. Вот две последние записи.
«Я изменил А. и С.? То все было не серьезно, игра, смешно вспомнить. Если бы можно обойтись, конечно, обошелся бы лирики ради. Но когда не нужно, кажется, где угодно можно притырить: дома, в огороде, в лесу. А когда по-настоящему — мать дома каждый уголок вышаривает, там — ненадежно, там — могут увидеть, там — не доберешься потом. Все ерунда. Зря уговорил слазить Г. Не понравилось. Пыль! Но все же послушалась. Больше не буду. Это так — из принципа. Самому стало жалко».
«Письмо от А. Раньше ждал. А теперь... У каждого из нас своя жизнь. Я спешу, а они — наоборот. Алена — хороший парень. Но парней много, а женщина должна быть одна. Женщина! Чтобы сам был около нее мужчиной. Было бы честнее написать ей обо всем. Но ведь я ничего не обещал, и никакие обязательства нас не связывают. Сереге надо бы стать поживее. Зря я финтил. Казалось, приятно — скажу: А, идем — А. слушает. Не хватает ей женственности. (В тетради подчеркнуто!!) Даже вместо того, чтобы сказать прямо, пишет: «Соскучилась по озеру... Как там усадьба... Будем вместе выбирать, где учиться…» Читаю, а думаю о Г. Через пятнадцать месяцев совершеннолетие. И все концы отрезаны! Позвольте! Я человек самостоятельный! Что-то финтят они все, меня на мушку не поймаешь. Напишу А. как всегда. Так и так, в Сосновск надо. Черт с ним. Последний раз. Будто я нанятый. Завтра скажу: хватит. Потом отвечу А. Как приедет — что-нибудь придумаю. Г. в отпуск не отпущу. (В тетради подчеркнуто). Черт возьми, лучше бы все-таки не связываться мне. Теперь было бы спокойней. Алене скажу...»
Что скажет Лешка, Сергей не узнал. Видимо, побоялась узнать это и Алена — между страницами лежала промокашка.
* *
*
Она встала, когда он дочитал до намеченного, прошлась к двери, потом обратно, постояла за спиной Сергея, глядя в тетрадь перед ним. А Сергей, чьи мысли в эту минуту были предельно вязкими, как тесто, заметил, что делает из промокашки голубя. Покосился на Алену через плечо, но занятия своего не бросил.
Алена прошла и села на угол кровати. Подперев голову кулаками, облокотилась на стол.
Они оказались теперь лицом друг к другу, и в свете лампы, что была между ними, глаза Алены заблестели. Сергей подумал ― она что-нибудь скажет. Но Алена передвинула лампу на край стола, и глаза ее потускнели, а когда она убавила огонь до крошечного — потухли вовсе.
Доделав голубя, Сергей расправил промокашку. Заметил, что ею не пользовались, спросил:
― Из чистой тетради?..
― Из чистой, — ответила Алена, глядя ему в лицо и не обращая внимания на то, чем занимаются его руки.
Сергей смял промокашку и щелчком отправил ее в угол, за тахту.
― Зачем соришь? — сказала Алена.
― Хочу быть живее... — натянуто сострил Сергей.
― У тебя не получится, — сказала Алена.
Говорила она вызывающе, а лицо было беспомощным. Уголки сомкнутых губ опустились и время от времени напряженно вздрагивали.
И Сергей почему-то вспомнил складной охотничий нож, что Алена везла в подарок Лешке.
― Ничего не поймешь, — сказал Сергей про тетрадь. — Дневники у всех глупые. Я читал у некоторых...
― Глупые — если для кого-то. А для себя — нет. У меня тоже есть дневник, — сказала Алена, и голос ее дрогнул. — Я тоже глупая?
Перегнув тетрадь пополам, Сергей зачем-то пошелестел страницами, отпуская их одну за другой. Взгляд его задержался на первом афоризме: «Хорошо море с берега...» И Сергей стал перечитывать его, потому что не хотел смотреть в глаза Алене, потому что знал ее другой — уверенной в себе, дерзкой, «хуже сотни правонарушителей», а не такой пришибленной, и подумал, что это останется у нее навсегда... Лешка свинья, конечно. Это у него с училища всякие штучки начались: «Хорошо море с берега...»
Алена захлопнула тетрадь перед ним, резко поднялась и отошла к окну. Волосы тяжело переместились на спине, когда она взялась рукой за верхнюю перекладину рамы и, глядя в окно, склонилась головой к плечу.
Минуту или две она молчала, потом спросила в темноту:
― Почему ты ничего не скажешь, Сережка?
― А что говорить?.. — вопросом на вопрос ответил Сергей.
Когда она оглянулась, ему показалось, что глаза у нее влажные.
― Это правда, Сережка, что только последняя любовь женщины может удовлетворить первую любовь мужчины?..
― Откуда я знаю! — Сергей отпихнул от себя тетрадь. — Когда узнаю — скажу.
Алена подошла к нему, взяла тетрадь и аккуратно выправила ее ладошками.
Ты же все читал, а молчишь... — упрекнула она. И добавила движением головы подчеркивая каждое слово: — Его, Сережка, запутали.
Сергей хмыкнул, не совсем уверенный в том, кто кого запутал, и что Алена имеет в виду.
― Смотри! — наугад открыв тетрадь, Алена перевернула несколько страниц! — Ведь он что-то скрывает! Его кругом обманывают! Чего он боится? Что такое «притырить надо»? С кем он хочет порвать? Здесь все очень запутано!.. Теперь понимаешь, Сережка; зачем мы ходили к ним?
Он понял это, прочитав несколько первых заметок в тетради, и как раз думал о своих новых открытиях. Но ему был чуточку неприятен этот слишком рациональный со стороны Алены подход к делу. Хотя, если вопрос стоял лишь таким, образом, если углубляться в иную тонкость Лешкиных записей не вменялось, ему в обязанность, задача Сергея значительно упрощались...
― Иди спать, Алена! Утро вечера, мудренее.
Алена в; упор смотрела на него, и по лицу ее было видно, что уходить она не собирается.
― Ты не замечал, Сережка, что, когда хочешь схитрить, у тебя плаза бегают? Вот так. — Алена показала: из стороны в: сторону:. — Если ты. задумал: что нибудь — я с тобой. Понял?
Это Сергей понял без объяснений. Но возразил:
― Не твое это дело, Алена... — И с досадой; заметил, что действительно глянул при этом, чуть-чуть в; сторону от нее. Пересилил себя. — Я ведь отлично все понимаю.
Ничего ты не понимаешь, Сережка, — строго; как бы даже с укором, сказала; Алена;. — Ведь он же нам друг? ― Значит, это наше дело: твое и; мое. Ты думаешь, что он обидел меня? Пусть... Думай! — она вдруг повысила голос. — Сейчас, Сережка, не это главное; и ты не имеешь права думать об этом! — Губы ее задрожали. Но Алена все же умела владеть собой. — Совсем не имеешь права!.. Понял?..
Теперь она могла бы заплакать, Не заплакала. Сергей покаялся, что затронул: эту скользкую- тему. Но следить за изломами настроения Алены ― ни на что другое в жизни времени не останется.
* *
*
Чем ближе подходили к усадьбе, тем осторожнее ступали кедами по влажной хвое. Разглядеть тропинку было невозможно. Шли, ориентируясь по памяти, от ствола к стволу, что еще угадывались в темноте. Луна теперь вовсе не показывалась; тучи проплывали где-то ощутимо низко над землей, а в кронах кедров шуршал ветер; и пахло близким дождем.