Прекрасная посланница

— Не притворяйтесь, Огюст. Вас должны были предупредить о моем приезде.

— Кто мог меня предупредить? Я пленник, Николь! — он поправил забинтованную, неправдоподобно толстую ногу, которая лежала на подушке, поморщился, то ли от боли, то ли от собственного непрезентабельного вида, шумно вздохнул и откинулся на пуховики.

Если бы у Ксаверия достало терпения и любопытства, и он въехал бы в Варшаву вслед за каретой, и не поленился бы петлять по извилистым улицам с тем, чтобы добраться до незаметного особняка, примостившегося на задах монастыря бернардинцев, он, несомненно, узнал бы в приехавшей мадам де ля Мот красавицу, которую мысленно прозвал «безутешной вдовой».

Она решительно вошла в комнату, сбросила плащ и подошла к топившейся печи.

— Устала, замерзла, — проворчала она негромко. — Прикажите принести чего-нибудь горячего.

— Я здесь не приказываю. Я только подчиняюсь, — весело отозвался Шамбер, однако позвонил в крошечный колокольчик.

На дребезжащий призыв тут же явился слуга — косая сажень в плечах. Через несколько минут он уже вновь вошел с подносом, на котором стояла жаровня с кипятком, чашки, уже заваренный чай и соблазнительного вида булочки с маком. Через минуту он добавил к натюрморту еще пузатую бутыль вина и два бокала со старинной чеканкой.

Шамбер смотрел на гостью с насмешливой улыбкой, но видно было, что он рад ей несказанно. Даже худые с прозеленью щеки его если не порозовели, то приняли какой-то теплый, живой оттенок. Он был болен, очень болен, и ему немалого труда стоило играть в беспечность.

Разумный читатель и без авторского объяснения догадался, а проще сказать, вспомнил, что на Шамбера ночью в лесу напали представители двух могучих польских кланов, которым он так опрометчиво послал одинакового содержания письма. Письма эти разнились только фамилией адресатов. Вельможному пану Вишневецкому сообщалось, что предназначенные для выбора короля деньги переданы в руки вельможного пана Стадницкого, пана же Стадницкого из Каменца в свою очередь уведомили, что Франция не рассчитывает на его услуги и сочла за благо передать всю сумму (двести тысяч в золоте и алмазах) более надежному пану Вышневецкому.

Оба адресата поверили этим письмам. Им бы встретиться и поговорить начистоту. Но время было трудное. Как берег с берегом не сходится, как не сливаются в одном русле Висла и Одра, так и не могли встретиться пан Вишневецкий с паном Стадницким. Да и о чем говорить, если один борется за свободу и счастье родины (и это истина!), а другой есть продажная шкура и вор! Примерно такими же категориями мыслил и оппонент.

Но судьбе все-таки было угодно, чтобы паны сошлись. Не в разговоре, а в драке, и под звуки сабельных ударов прокричали в лицо друг другу все обидные слова. Тут все и разъяснилось. Поборники справедливости тут же написали общее гневливое письмо в Париж, но на этом не успокоились, а провели собственное расследование. Князь Гондлевский подсказал им имя — Шамбер.

Сами паны из-за солидных лет в засаду не пошли, послали сыновей с охраной.

«Убить подлеца, кожу с живого содрать!» — грозились молодые паны. «Да я вот этой рукой сам всажу нож!»

И кто-то же всадил, а потом охал всю дорогу, пока вез бездыханного Шамбера в крестьянской телеге — только бы не помер, сердечный, и не унес собой в могилу тайну пропавших денег.

До Варшавы француза довезли живым, но он был плох, очень плох. Догадались только посадить у одра человека, чтобы он слушал и записывал горячечный бред. Но ничего толкового не услышали. Шамбер все время твердил о покойном Викторе де Сюрвиле, просил у него прощения и даже упоминал о грядущей встрече. Оно и понятно. Все мы там встретимся.

Мог бы кое-что разъяснить спутник Шамбера, захваченный в ночной стычке. Но по дороге в Варшаву негодник сбежал. Как выяснилось позднее, он был всего лишь камердинером, а со слуги какой спрос. Когда Шамбер пришел в себя и смог, глотая живительный бульон, осознать, что случилось то, узнав о побеге негодника, не выказал ни радости, ни огорчения. Стало быть, и для дела невелика пропажа.

Поправлялся француз медленно. Рана, которая почиталась смертельной, благополучно затягивалась, но обнаружилась новая напасть. На вторую рану в мякоти ноги лекарь вначале и внимания не обратил. Шпага не задела кость. Членовредительство вроде незначительное, но пошло воспаление. Появилась краснота, которая с устрашающей быстротой поползла вверх. Лекарь после осмотра больного закатывал глаза и твердил про «антонов огонь», то бишь гангрену.

Несмотря на болезнь, пленника допрашивали часто и без снисхождения. Главными вопросами были: где деньги и кто писал известные письма? Шамбер не просто все отрицал, он забалтывал любопытных поляков. Деньги, мол, вез Сюрвиль, а сам он поспешал в Россию и о письмах узнал случайно от посла французского Маньяна. Кем был убит несчастный Сюрвиль, он не знает и думает, что полякам, господам хорошим, это лучше известно. А в местечко N., где он был взят в крестьянской одежде, его привели дела службы. Служба эта секретная, и отчет о ней он даст только своему правительству.

Дело зашло в тупик. Франция сейчас не просто союзник, но последняя надежда Польши. Как же можно требовать отчета у верного агента Парижа? Здесь уже все права на его стороне.

Тем не менее сторожили Шамбера весьма тщательно. В особняке при пленном неотлучно находились три охранника, лекарь и два человека для услуг. У вельможных панов еще не пропала надежда получить свои деньги. Охрана охраной, но связь с внешним миром Шамбер наладил. Один из слуг, соблазнившись подарком (всего-то перстень с неограненным аметистом), а главное — щедрыми посулами, стал выполнять нехитрые просьбы француза. Вначале тайно купил хорошего вина, потом бумаги и чернил, а потом отнес по указанному адресу небольшое, в ладони уместится, но емкое письмо.

Из всех возможных вариантов Шамбер выбрал самый надежный. Он послал пакет аббату Арчелли, скромному итальянцу родом из Пармы. Аббат справлял в Варшаве католические требы, и никто не знал, что год назад он за солидную сумму был завербован как тайный агент эмиссаром Испании. Хочется сразу же рассказать о задании, полученном от эмиссара, но это замедлит наше повествование. Об этом после. Монах Арчелли еще появится на страницах нашего романа.

Послание к аббату состояло из двух писем, вложенных одно в другое. В первом, всего из двух строк, Шамбер умолял Арчелли об услуге. Главное же заключалось во втором послании. Здесь Шамбер описывал свое бедственное положение, случившееся из-за наветов врагов, называл имена обидчиков и взывал о помощи, «дабы и дальше отдавать все силы души и тела на благо отечества». Это письмо Арчелли должен был отослать в Париж.

Париж откликнулся на призыв верного эмиссара и обещал помощь. Шамбер ждал кого угодно, но не обольстительную кокетку мадам де ля Мот. Правда, до него доходили слухи, что среди верных подданных Флери, стяжавших славу на ниве тайного сыска, была некая молодая дама. Что-то она там успешно проделала в Швеции, обвела вокруг пальца самого Бернхарда Горна, но Шамберу и в голову не могло прийти, что этим агентом может быть Николь, незадачливая родственница де Сюрвиля.

— Вы в Варшаве проездом? — спросил он, проверяя свою догадку.

Николь дернула плечиком и промолчала, но по пытливому быстрому взгляду ее зеленых глаз Шамбер понял, что прав.

Ну и дела… В Париже у мадам де ля Мот была веселая слава. Года два назад или около того, еще генерал де ля Мот был жив, Шамбер попробовал волочиться за его хорошенькой женой, но получил отпор. Николь не играла в целомудренность, а без обиняков, хотя и весьма мило, сказала, чтобы он для своих любовных утех искал кого-нибудь побогаче.

— Я бедна, дорогой Огюст, поэтому могу дарить любовь только в обмен на дорогие подарки. Я вам просто не по карману.

Вот такие речи. Николь тогда почти не видели в свете, и генерал был уверен, что женился на скромнице. Это уже потом, похоронив мужа, она являлась в трауре на балах и сводила с ума поклонников. Никакого декольте, шейку подпирает воротник из черных кружев, волосы собраны под тюрбан, как у турчанки, шаль закручена каким-то ловким образом так, что только один локон выбивался наружу. Золотой локон, да еще шаловливая ножка, вдруг мелькавшая в пене черных оборок — все это было так соблазнительно!