Страница 99 из 114
— Кто вы? — спросил он Крутикова, когда тот в сопровождении бойца Клепушевского вышел вперед.
— Советские партизаны, — ответил Крутиков, глядя крестьянину в глаза.
— Откуда идете?
— Из Цуманских лесов.
Сутулый начальник отряда самообороны недоверчиво шевельнул густыми бровями.
— Куда?
— На запад, — прямо и просто ответил Крутиков.
— На западе нет Красной Армии, — резко сказал сутулый. — Говорите, что вы советские партизаны, а почему на шапках у вас трезубы?
— Нельзя ли зайти куда-либо в дом? — не отвечая на вопрос, сказал Крутиков. — Там легче будет говорить. — И добавил, улыбаясь: — Мы слышали о вас.
— От кого?
— О вас говорил пан Владек, лесничий…
На строгом лице сутулого блеснуло что-то похожее на улыбку. Он более доверчиво посмотрел на Крутикова, но сказал по-прежнему сухо и коротко:
— Идите за мной!
Сопровождаемые крестьянами, партизаны пошли в село. Их отвели в пустующее помещение школы. Здесь сутулый, оказавшийся на самом деле руководителем сельской обороны, назвал себя Казимиром Войчеховским и продолжал свои расспросы. Его интересовали сообщения с фронтов, положение в стране, а также сведения о польской армии в Советском Союзе, причем во всех этих вопросах он казался более осведомленным, чем Крутиков. Позже выяснилось, что у него был радиоприемник. Крутиков догадался, что Войчеховский продолжает «прощупывать» гостей, все еще не веря, что имеет дело с советскими партизанами.
К Клепушевскому подошел молодой крестьянин и спросил, не учился ли тот в львовской гимназии. Клепушевский повернулся и ахнул: он узнал товарища по гимназии! Хотя учились они в разных классах, так как Клепушевский был старше, но знали друг друга. Среди вновь пришедших в школу крестьян нашлись двое, которые узнали в Дроздове товарища, работавшего одно время вместе с ними в Бродах. Недоверие рассеивалось.
В школу собирались крестьяне. Появились женщины. Приносили хлеб и другие продукты. Женщины принялись готовить обед. Крутиков сидел около топившейся печи и беседовал с Войчеховским. Женю Дроздову и Наташу окружили женщины. Слушали рассказы о жизни партизан, о том, как фашисты бегут из Ровно, о наступлении Красной Армии.
Степан Пастухов затеял возню с набравшимися в школу ребятишками. Степан любил детей, и игра с ними доставляла ему истинное удовольствие. Крестьяне осаждали Крутикова просьбами отпустить к ним партизан в гости: «Хоть на полчаса, пускай хоть он у меня хату посмотрит…»
После постоянной настороженности, в какой люди были в пути, после противных «приветствий», ненавистных песен и всей той напряженной игры в бандеровцев, которую скрепя сердце вели партизаны, какое облегчение чувствовать себя снова самим собой, жить не таясь, говорить то, что думаешь, зная, что собеседник твой тебя не предаст.
И когда звонкий голос Наташи начал песню, хор голосов отозвался и подхватил ее так дружно, словно люди, собравшиеся здесь, давно живут вместе. Пели, отдавая песне всю душу. То была песня, сложенная крестьянскими девушками, увозимыми на чужбину, в Германию.
Сейчас эта печальная песня забыта, как забываются многие песни. Был и ответ на нее, сочиненный одним из наших партизан. Ответ этот тоже пели тогда в Гуте-Пеняцкой. Смысл ответа тот, что на голос девушки идет ее возлюбленный, находит ее и освобождает из неволи. Конец получался, таким образом, оптимистический. С другим концом, печальным, невозможно было примириться.
Подпевая хору, Крутиков следил за лицами крестьян. Он радовался, что советская песня так волнует и трогает людей, которым годами прививали ненависть ко всему советскому. «Нет, — думал он, — какая, к черту, вражда, все это придумано нашими врагами…»
И вместе со всеми подтягивал слова:
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На рассвете десятого января ко мне в чум вбежал Кузнецов, накануне приехавший из Ровно.
— Артиллерия! — крикнул он. — Наши! Наши!
Набросив на плечи шинель, я устремился за ним. Артиллерийские залпы были четко слышны в тишине леса. Люди высыпали из землянок. Все взволнованно слушали этот то нарастающий, то утихающий гул. Красная Армия шла, сметая фашистов.
Подошел запыхавшийся Лукин.
— Как бы не опоздать, — сказал он.
Мы зашли в чум и, подождав замполита, передали через связных приказ о немедленном выступлении отряда.
С нами были теперь и ровенские товарищи — группа человек в пятнадцать во главе с Новаком. Соловьев и Кутковец продолжали оставаться в Гоще. Новак привел лишь тех, кому непосредственно угрожала гибель, в том числе и трех девушек, организовавших взрывы в казино, — Галю Гнеденко, Лизу Гельфонд и Иру Соколовскую.
Сам Терентий Федорович явился с забинтованным лицом, виднелись одни глаза. Жена встретила его испуганным криком. На руках у нее был двухмесячный ребенок, сын, которого Новак увидел чуть ли не впервые.
— Ничего, — отвечал он, сверкая глазами и протягивая жене толстые от бинтов, несгибающиеся руки, — ничего. До свадьбы заживет. Показывай героя.
Одна из женщин, пришедших с Новаком, худенькая, с усталым, бескровным лицом, обратилась ко мне:
— Товарищ командир! Что же будет с моими детьми? — Губы ее задрожали. Глаза затуманились слезами. Это была Лиза Гельфонд. — Их у меня трое. Оставила у соседки. Теперь ничего о них не знаю. Что же будет?!
— Мы постараемся найти ваших детей, — сказал я. — Дадим радиограмму.
— Куда радиограмму?
— В Москву. Попросим, чтобы наши, как только займут город, разыскали ваших ребятишек и позаботились о них.
— Да?! — Лиза посмотрела на меня недоверчиво. — А можно это?.. Если можно, то пусть сделают, я дам адрес… Боже мой, только бы знать, что они живы… А как вы думаете, скоро наши туда придут?.. — И сама же ответила: — Теперь-то уж скоро…
К вечеру десятого января мы достигли железной дороги Ровно — Луцк.
Нам предстояло решить ту же задачу, что и Крутикову, с той только разницей, что в группе было двадцать один человек, у нас — около тысячи четырехсот. Но дело даже не в этом. С нашим обозом мы могли перейти железнодорожный путь только через переезды, а не через кюветы и насыпь дороги, по которой часто курсировали вражеские бронепоезда.
Итак, мы вынуждены искать переездов. Первый, который мы обнаружили, был завален камнями, землей, деревьями. Это постаралась фельджандармерия. Идем дальше. Та же картина: завал на переезде, а подступы к нему заминированы. Наконец разведка донесла: есть свободный переезд, но перейти дорогу будет трудно.
— В чем же дело?
— А в том, товарищ командир, что охрана большая.
Вместе с разведчиками я поехал посмотреть, что за охрана.
Сани, как назло, ползут медленно, натыкаясь в темноте на кочки и коряги.
— Здесь, товарищ командир.
Оставили сани, прошли немного вперед.
— Здесь бункеры, тут кишмя кишат гитлеровцы.
Двое разведчиков пробрались почти к самой дороге. Скоро они вернулись и сообщили:
— У фашистов тут пушки, пулеметы. Видно, как дула торчат из амбразур.
Когда мы вернулись к отряду, там уже зажгли костры.
— Утро вечера мудренее, — как бы подтверждая то, что сейчас мы ничего не решим, сказал Стехов, — подождем.
Наступило утро. С первыми лучами солнца с востока вновь донеслась канонада. Но утро, а за ним и вечер не изменили нашего положения. Несколько суток мы бродили всем отрядом вдоль линии железной дороги. Много раз разведчики пытались скрытно подобраться к бункерам и забросать их гранатами, но всякий раз гитлеровцы встречали партизан шквальным огнем своих пулеметов.
Все серьезнее нам угрожало «окружение» своих.
Стехов, Лукин и я сидели у небольшого костра и обсуждали положение.
Вдруг из темноты раздалось: