Страница 101 из 114
В этот день в рейхскомиссариате подготовка к эвакуации приняла особенно лихорадочные темпы. Валя возвращалась домой в хорошем настроении, испытывая необыкновенный подъем; она не шла, а бежала, как бы ускоряя этим время. Не сегодня-завтра она будет во Львове, а там…
В десять часов вечера к ней постучали. Она услышала голос Лео Метко, того самого Метко, который был одним из ее первых «знакомых» в Ровно и помог с пропиской. Что могло ему понадобиться?
С Метко вошли в комнату четверо военных гитлеровцев и двое гражданских. Эти гражданские сразу же прошли в кухню.
— Чем могу служить? — по-немецки спросила Валя, стараясь не терять самообладания.
Обер-лейтенант, очевидно, старший, подошел к ней вплотную и сказал по-русски, приставив пистолет:
— Где Пауль?
— Не понимаю, — ответила Валя, ежась от прикосновения дула. Гестаповец не отнимал пистолета.
— Где? — нетерпеливо повторил он.
— Какой Пауль? — притворяясь ничего не понимающей, спросила Валя. — У меня есть несколько знакомых, которые носят это имя.
В квартире начался обыск.
— Одевайся! — приказал обер-лейтенант.
Гитлеровец все время говорил по-русски. Он, видимо, хотел подчеркнуть, что знает ее происхождение, и ждал, что она от неожиданности тоже заговорит по-русски. Но Валя была упряма.
— Я эвакуируюсь с рейхскомиссариатом. Вы не имеете права меня задерживать, — продолжала девушка по-немецки.
— Не беспокойтесь! — переходя на немецкий, сказал обер-лейтенант. — Мы вас эвакуируем именно туда, где вам надлежит быть.
— Но я лучше знаю… — начала было Валя, но не закончила.
— Всех взяли, эта последняя, — услышала она из кухни, где, что-то ломая, чем-то грохоча, возились жандармы.
Разговор был бесполезен. Им нужно знать, где Кузнецов, а она этого никогда им не скажет.
Ее вывели на улицу. Там у каждого из окон квартиры стояли автоматчики. За углом Валя увидела три легковые машины. Девушку втолкнули в одну из них. Валя знала, какими улицами ее повезут в гестапо. Она ни о чем не думала, следя лишь за поворотами. На улицах безлюдно. После восьми хождение было запрещено. На одном из перекрестков машины остановил патруль. Валя вспомнила, что город объявлен на угрожаемом положении. И хотя это не являлось для нее новостью, она несказанно обрадовалась этому. Впервые так ясно и неопровержимо ощутила она торжество приближения своих.
В два часа ночи начался допрос. Какой-то незнакомый ей майор, тоже с пистолетом в руке и тоже тыча дулом в лицо, потребовал назвать место дислокации партизанского отряда и фамилию командира. О Пауле пока не было речи. Видимо, это берегли на конец.
— Какой отряд? — недоумевала Валя. — Какой командир? Вы меня принимаете за кого-то другого!
Она много раз слышала, как ведут себя на допросах партизаны. Она знала, что нужно молчать и отвечать одним словом «нет». Но надежда на то, что, может быть, не все потеряно, а может быть, и хитрость, выработанная месяцами опасной игры в «немку», вошедшая уже в привычку, побудили ее сейчас говорить и доказывать, что ее арест недоразумение, доказывать и требовать немедленного выяснения и освобождения.
— Я не понимаю, что вы мне говорите, господин майор, — убеждала она гестаповца, стараясь смотреть ему прямо в глаза. — Как я, немка, могла позволить себе связаться с партизанами! Мой отец погиб от рук негодяев.
При этом в голосе ее, вероятно, звучали нотки глубокой искренности. Именно память отца, дорогая сердцу дочери, привела ее к партизанам, и ради этой памяти она сейчас, как никогда еще, ненавидела подлинных убийц своего отца, один из которых стоял перед ней.
Вале показалось, что майор склонен поверить ей. Поэтому она все тверже настаивала на своем требовании немедленно отпустить ее и дать возможность эвакуироваться.
Но майору, очевидно, было известно и кое-что другое.
Он не торопясь подошел к столу, сел в кресло и занялся какими-то бумагами. Фашист долго сидел, углубившись в свое занятие, и, казалось, забыл о существовании девушки. Валя продолжала стоять, не зная, ждать, пока он вспомнит о ней, или заговорить самой. Рядом стоял табурет. И вдруг, почувствовав непреодолимую усталость, Валя села. «Это даже хорошо, что я сижу, — подумала она. — Это даже хорошо, я ведь ни в чем не виновата, я честная немка, и мне нечего бояться».
Майор продолжал читать.
Но вот он поднял глаза от бумаг и заорал:
— Встать!
Валя встала.
Майор закурил, откинулся в кресле и, испытующе глядя, спросил:
— С кем вы были на приеме у гаулейтера?
Валя поняла, что теперь-то и начинается допрос.
— С одним офицером, — сказала она спокойно. — Знаю его с сорок второго года, познакомилась в поезде, а здесь мы случайно с ним встретились. Он земляк господина гаулейтера, очень заслуженный офицер, имеет награды; господин гаулейтер очень благосклонно его принял, — быстро говорила она, все время боясь, что вот-вот ее перебьют и последует новый вопрос. — Это очень достойный офицер, он сражался во Франции и в России. — Она немного перевела дух. — Но у меня есть еще знакомый, тоже Пауль… Если бы я знала, кого из них вы имеете в виду…
— Я имею в виду советского разведчика, — сказал майор.
— Да?.. — спросила она, изо всех сил стараясь показаться наивной. — Тогда… тогда не знаю.
— Не зна-аете? — протянул майор. — Я вам советую знать. Подумайте!
И Валю увели в подвал.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
От Гановического леса, в котором предполагала остановиться группа Крутикова, ее отделяло километров сорок. Но на пути были, однако, серьезные препятствия, как железная дорога и шоссе. Крутиков рассчитывал перемахнуть их в следующую ночь, а сейчас сделать остановку в каком-нибудь одиноком хуторе, отдохнуть и накормить лошадей. От разведчиков он знал, что хутора находились неподалеку, за большим селом Ремизовцы, в которое они как раз въезжали.
Партизаны миновали мельницу и повернули влево, как и намечалось по маршруту. Внезапно навстречу вышли трое полицаев. Это были мельниковцы.
Хлопцы атамана Мельника отличались от бандеровских тем, что своей службы у немецких захватчиков не пытались скрывать. Несмотря на столь малое различие во взглядах, те и другие находились между собой в постоянной вражде.
«Удостоверение» Крутикова, «подписанное» бандеровскими властями, произвело здесь совсем не то действие, какого он ожидал. Мельниковцы начали окружать партизан.
Крутиков быстро разбил отряд на три отделения, назначил командовать ими Корня, Шевченко и Харитонова, дав каждому свою задачу.
Шевченко надлежало подавить пулемет, выставленный на дороге, и затем проводить вперед коней; Корню — нанести быстрый удар с правого фланга; пистолетчики Харитонова должны были гранатами обеспечить тыл и двигаться вперед за отделениями Шевченко и Корня.
Не успел Крутиков закончить указание, как возле пулемета появились те же трое, что и вначале. Один из них, видимо старший, издалека громко прочел по бумажке:
— Предлагаю сдать оружие. В случае неисполнения будете уничтожены. Даю пятнадцать минут.
Крутиков решил использовать эту четверть часа для лучшей подготовки к бою.
Когда три бандита снова появились, он крикнул, что, как командир, желает сдать оружие первым. Смотреть на сцену сдачи пришло еще несколько молодчиков из той же шайки.
Крутиков вышел вперед, ближе к бандитам, демонстративно снял гранату и автомат, нагнулся, будто кладет их на землю. Не дав бандитам опомниться, он метнул в них гранату. Это было сигналом к атаке.
Кругом открылась стрельба. Партизаны выкрикивали бандеровские лозунги, о чем в случае стычки с противником в группе заранее было условлено. Где-то рядом Крутиков слышал звонкий голос Наташи. В темноте ничего нельзя было разобрать. Все кричали одно и то же. Тогда Крутиков сам закричал во весь голос:
— К черту игру!.. Вперед, за Родину! Ура!..