Счастье жить

— А зачем?

— Как зачем? Ну просто ради приличия…

— Не хочу я ради какого-то там приличия тащить тебя за сто верст, показывать матери с отцом, тем более что их мнение меня не интересует. Я уже большой мальчик, сам выбрал жену. Мне с тобой жить.

Иветта не особенно спорила. Клановость ее собственных родичей, их любовь к общению и большим сборищам раздражали с детства. Почему-то, когда большинство окружающих жили нормально порознь, каждый собственной жизнью, ее родня лезла друг к другу. То звонили и звали на какие-нибудь поминки (обычно Иветта человека не знала при жизни, но разговор шел таким образом, что не пойти становилось оскорблением). То собирали денег очередной матери-одиночке или жертве домашнего насилия. То пытались устроить кого-то на работу и просили помочь. То надо было идти на свадьбу какой-нибудь троюродной племянницы или семиюродного брата. Родственники неоднократно пытались наставить отца Иветты на путь истинный, водили его к каким-то специалистам, даже кодировали — но он все равно пил. Отчаявшись справиться с его зависимостью, переключились на Иветту, возжелали вернуть ее в лоно большой и дружной семьи. Иветта мужественно отвечала на звонки своих сводных бабушек, ходила на свадьбы и поминки, отдавала деньги на помощь, но в глубине души мечтала иметь родственников, которые не лезут в ее дела.

— Это просто какая-то сицилийская мафия, — шутил Саша.

— Издеваешься?

— Нет, радуюсь. Если нам понадобится кого-то убить — нам всегда помогут спрятать труп. Не у каждого есть такая сплоченная семья.

— Тебе бы такую сплоченную семью, — вздыхала Иветта.

— Спасибо. Свого гадючника хватило.

Саша редко рассказывал о детстве. Но по обрывочным фразам Иветта сделала вывод, что любимчиком родителей он не был. Не был он и пай-мальчиком. Может, поэтому так легко расстался с родиной и семьей, ограничивался редкими письмами и редкими денежными переводами. Иветтина кипучая родня его не раздражала — скорее забавляла.

Узнав от отца Иветты, что девушка собирается замуж (Сашу уже видели, когда они вместе приходили на очередные поминки, его кандидатура была одобрена), родственники категорически запротестовали против отсутствия торжеств.

— Веточка, деточка, так нельзя, — уверяла по телефону одна из тетушек, — это просто нехорошо. Принято, чтобы невеста была в белом платье, чтобы отмечали в ресторане — зачем отказывать себе в празднике?

— У нас денег нет, — вяло отбивалась Иветта.

— Ничего страшного. Для этого есть родственники. Мы сделаем подарки деньгами и заранее — как раз хватит на свадьбу. Это будет правильно.

Иветта и Саша сдались. Тем более что и друзья, услышав о женитьбе, дружно объявили о своих мечтах «поесть салатиков». Началась подготовка к торжеству. Иветта вместе с родственниками ездила по магазинам выбирать платье, туфли, букет, какие-то ленты, бокалы, подушечки для колец и прочую дребедень — она не подозревала, что понадобится так много ерунды. Саше поручили аренду ресторана, машины, переговоры с тамадой и музыкантами, и он страшно злился.

За два месяца свадебных приготовлений Иветта и Саша ссорились больше, чем за три с лишним года совместной жизни. Они бросали друг другу в лицо злые обвинения, потом мирились, но какой-то осадок оставался. Масла в огонь подливали друзья, слишком часто шутившие на тему попадания под каблук, пропадания из активной жизни, пеленания по рукам и ногам семейной бытовухой. Все Сашины друзья были холостыми и при одной мысли о ЗАГСе покрывались красными пятнами. Один из таких холостяков и сманил Сашу на горнолыжный курорт в Словению по горящей путевке.

— А то потом ты уже не выберешься. Семья, дети, жена не пустит. Надо погулять напоследок.

Иветтины уговоры не дали результатов. Саша настоял на недельной поездке, сказал, что лучше отменит свадьбу, чем станет подкаблучником, который без разрешения бабы не ступит шагу. Кое-как помирились перед отъездом, но Иветта ходила мрачная, утратила интерес к меню и приглашениям, а все платья казались ей безвкусными и глупыми в своей белой пышности. Ночами ей снилась цыганка с родинкой у виска.

На шестой день позвонили из отеля с таинственным названием «Краньска гора». Мешая словенский язык с ужасным английским и еще более ужасным русским, Иветте сказали, что два дня назад, несмотря на предупреждение, Саша поехал кататься на дальний склон в стороне от туристических трасс и погиб под сошедшей лавиной. Тело, естественно, не нашли и вряд ли найдут, поэтому приезжать не нужно. Свидетельство о смерти отправят родителям, ведь Иветта — не родственница Саши. Ей позвонили потому, что ее телефон, обведенный сердечком, оказался первым в его записной книжке.

Иветта считала себя виновной в Сашиной смерти. Именно ей судьба открыла все карты, заранее объявила час икс — перед свадьбой. Саша не верил гадалке, но она-то знала, что Саше до свадьбы не дожить. И несмотря на это, сочла, что формальности в ЗАГСе и возможность покрасоваться в белом платье важнее жизни любимого человека. Теперь он был мертв, а она, поставившая свои удовольствия выше его, жива.

Иветта хотела покончить с собой, но не смогла. Интересно, кто придумал, что суицид — удел слабых? Иветта на собственной шкуре прочувствовала, что сил для самоубийства требуется много. Она не раз выходила на крышу, перекидывала ногу через барьер и ежилась под пронизывающим ветром, не решаясь сделать шаг вперед. В результате только простудилась и поняла, что панически боится высоты. Вешаться она тем более боялась — вдруг веревка не выдержит, она упадет и сломает позвоночник, да и правильно завязать узел не получалось. Вскрыть вены тоже не выходило — один раз Иветта, предусмотрительно устроившись в горячей ванной, полоснула ножом по запястью (после получаса самоуговоров и добрых трехсот граммов коньяка). Было очень больно, при виде крови Иветту затошнило, повторить этот подвиг она уже не смогла. Понадеялась, что хватит сделанного надреза — но, увы, он оказался неглубоким и вскоре затянулся. Иветта потеряла сознание по дороге к кровати, но ее жизни ничто не угрожало. Даже шрам остался не очень большой и через пару лет в глаза не бросался. Кинуться под машину Иветте не позволила совесть (водитель не виноват, что у нее погиб жених), броситься под поезд помешал все тот же панический страх, перекручивавший желудок и разбивавший параличом при попытке приблизиться к краю платформы. В таблетках Иветта не разбиралась, попыталась выпить пузырек ношпы, провела еще ночь в объятиях белого друга и оставила все попытки суицида, как не для нее предназначенные.

Как-то ночью позвонила по телефону доверия и честно призналась:

— Кажется, я еще слабее, чем обычно бывают слабые. У меня погиб любимый человек, мы должны были пожениться через две недели, а он погиб в горах. И я не хочу жить, мне незачем теперь жить, но я не могу покончить с собой — не хватает силы воли. Разумом я понимаю, что если и будет больно — то очень недолго и надо решиться лишь на один шаг, — и не могу сделать этого шага. Наступает какой-то столбняк, я даже дышать не могу.

Приятный женский голос уверил Иветту, что настоящая сила как раз в том, чтобы остаться жить, и ее организм умничка — подсказывает ей правильный путь. Иветта слушала, поддакивала — но не верила. Ей все время вспоминались отважные женщины Индии, сжигавшие себя на погребальных кострах умерших мужей, она мучительно завидовала этим вдовам и ненавидела себя за слабость.

Проходили дни. Горе Иветты не становилось меньше, и ненависть крепла. Она отказалась от квартиры и вернулась к отцу, вооружилась молотком и разогнала его собутыльников. Втайне девушка надеялась, что кто-то из них в водочном угаре вырвет у нее молоток и решит проблему протокольным «смерть наступила от удара тяжелым предметом». Сашины вещи заняли почетное место в ее комнате. Она постоянно натыкалась то на книги, то на газетные странички с его именем, то на их общие фотографии, то на жалкую свадебную мишуру. Иветта пыталась запить с отцом на пару (напрасное дело — от алкоголя ее быстро начинало тошнить), выла по ночам, а как-то раз даже привела домой незнакомого парня и занималась с ним сексом прямо под Сашиной фотографией на стене, надев подвязку, купленную к свадьбе. Парень, которого Иветта «сняла» в каком-то захудалом баре (имени Иветта не спросила), был шокирован, кое-как дотянул до конца процесса (Иветта плакала и морщилась от отвращения, но привлекала его к себе двумя руками) и обрадовался, когда незнакомка буквально вытолкала его за дверь, не дав зашнуровать ботинки. Он решил, что девица наркоманка или у нее конкретный сдвиг по фазе.