Страница 57 из 100
За окном уже стояла ночь, а сон к ней не шел. «Как там, — спрашивала себя, — мой Тамаров? Думает ли обо мне?» И сама себе отвечала: «Конечно, думает! Ждет!» И оттого, что это так, что иначе и быть не может, улыбалась и, как когда-то в детстве, жмурила от счастья глаза. И, наверное, долго бы так блаженствовала, но вдруг что-то тревожное властно постучалось в ее успокоившуюся было душу. Она не сразу поняла, что случилось. Ощущение было такое, будто она о ком-то забыла, забыла неправильно, несправедливо, но вспомнить о нем не могла и потому мучилась в догадках. И только потом вспомнила, и близко, совсем рядом увидела лицо этого человека, который в короткое, полное испытаний и тревог время стал для нее дорогим и которого больше, чем других, она была вправе называть своим спасителем. «Как же, — подумала, — я могла о нем забыть? Как могла?..»
С мыслями о Петре Ищенко, о его судьбе она и засыпала. Опасности, его подстерегавшие, казались ей несравнимо большими, чем ее болезнь. Она была здесь, среди своих. А он был там, среди врагов. Они окружали его со всех сторон…
Опасностей вокруг Петра Ищенко и впрямь было столько, что он о них не думал Привык к ним, считал естественными. Такая, в общем, была служба.
Он думал сейчас о жене Тамарова, о порученном ей задании и о том, что делает командование, какое, получив его информацию, примет решение.
Что жена Тамарова добралась до своих — сомнения не было. Сопровождавшие ее бандиты благополучно вернулись назад и получили благодарность от Огульского. Беспокоило только то, как они с ней обошлись, выдержала ли она испытание, не допустила ли в дороге какой-нибудь промашки, не выдала ли подлинную цель побега одним лишним словом. Допросить бандитов ему не удалось — Огульский их от него изолировал, спрашивать же о проведенной операции самого главаря банды не считал нужным — пусть главарь думает, что «агент с Запада» ему полностью доверяет и не сомневается в успехе им задуманного. Петр сознательно принижал свою роль в операции «побега», старался всячески подчеркнуть, выпятить в ней роль Огульского. Это был правильный ход: самовлюбленный пан любил лесть, похвала, да еще если она шла от присланного его могучими хозяевами человека, приятно ласкала слух. И невольно забывался, уходил на задний план настоящий автор удачно сработанного спектакля…
Доверял ли Петру Огульский полностью? Нет, потому что тогда он не был бы Огульским. Подозрительность и настороженность по отношению к высокому гостю не оставляли его ни на минуту. Петр это чувствовал, нервничал, но внешне свое беспокойство ничем не выдавал. Он реально оценивал ситуацию, понимал, что слишком коротким было их знакомство, слишком мал срок его пребывания в банде, чтобы главарь ее успел проникнуться к нему безоговорочным доверием. Да он и не стремился к этому, и если волновался, испытывая на себе пронизывающий взгляд Огульского, то только по причине возможного, нежелательного в данный ответственный момент поворота событий. Хоть какое-то доверие главаря банды ему было необходимо, чтобы выиграть время, ни в коем случае не дать, не позволить хитрому и опытному противнику изменить намеченный план.
Огульский же шел иногда на явную провокацию, и провокация эта выглядела достаточно опасной, потому что имела под собой почву. Например, однажды он сказал Петру:
— Мои люди видели вас в Горске. Как вы это объясните?
Петр был готов к этому вопросу, держал при себе придуманную на такой случай легенду. И ответил:
— Если ваши люди бывали в Москве, они могли меня видеть и там…
— Это очень интересно!..
— Кому-то да, но только не вам и вашим людям.
— Почему?
— Потому что вас это не касается. Мое появление здесь — важный, но эпизод в моей службе. Есть дела и поважнее. Может, вы желаете еще и знать, какие это дела? Извольте, но сначала я запрошу центр и выясню, могу ли я быть с вами столь откровенным…
— Не стоит. Я заранее знаю их ответ. И не надо сердиться, это была просто шутка…
— Хорошо. Но постарайтесь больше со мной так не шутить, пан Огульский. В будущем это принесет вам только пользу.
— Вы верите в свое будущее?
— Да, верю. Потому что я верю в справедливость своего дела.
Огульский помолчал, а потом вдруг неожиданно предложил:
— Выпьем по маленькой? Что-то грустно стало…
— Если по маленькой, не откажусь! — поспешил принять предложение Петр. — А грусть не такая уж плохая штука, Огульский! Во всяком случае, она куда лучше, чем подозрительность, не так ли?
Огульский ничего не ответил. Вероятно, ему было неприятно признаться в том, что подозрительность давно уже вошла в его кровь и плоть и он уже без нее просто не мыслил своего существования…
Капкан на этот раз не сработал, но Петр отлично понимал, что главарь банды одним капканом не ограничится, поэтому ему приходилось быть постоянно начеку, в напряжении, а это изматывало и морально, и физически. В редкие минуты передышки он думал: «Скорее бы развязка! Что там решили наши? Только бы разгадали мой замысел! Банда не должна сделать из логова ни одного шага!..»
Беспокойство Петра усилилось после встречи Огульского с главарями мелких банд. На этой встрече один из главарей предложил Огульскому подтянуть банду поближе к объекту нападения. Петр, естественно, не знал, что возможность такой переброски обсуждалась и на совещании у Капралова, что наше командование уже приняло на этот случай соответствующие меры. И все же интуиция подсказывала Петру, что решающий удар наши планируют нанести здесь, поэтому главная его задача — задержать банду — оставалась в силе, но осложнилась, поскольку Огульский заколебался. Надо было действовать, заставить его поверить в правильность первоначального плана.
Огульский не представил Петра главарям банд, не считал, видимо, нужным: слишком мелкие сошки для «большого человека». Но Петру в сложившейся ситуации терять было нечего, больше того, он решил использовать в своих целях свое «высокое положение» и представился сам. А потом высказал твердое мнение:
— Считаю, что ничего менять не надо. План пана Огульского продуман до мелочей и утвержден центром. Район расположения… наших сил (он едва не сказал «банды») — единственный район, который чекисты не смогли до сих пор засечь. Как мне известно, не смогли они засечь и подъездных путей, ведущих отсюда к объекту нашего нападения. Зачем же осложнять операцию, ставить ее под удар? Полагаю, нам нет необходимости шарахаться из стороны в сторону. Есть план, и его надлежит точно в намеченный срок осуществить. И поможет нам бог!..
После совещания Огульский сказал Петру:
— Зря вы им представились. Если ваше пребывание здесь — только эпизод, то конспирация вам вряд ли бы помешала.
— Благодарю за заботу. Но в данном случае она излишня. Вы же сами прекрасно знаете, что все эти мелкие сошки и руководимые ими группки мы приносим в жертву нашему плану. Убежден, что ни с одним из них мне уже не придется встретиться. И вам тоже…
Огульский опять ничего не ответил, но от Петра не ускользнула пробежавшая по его лицу грустная улыбка. Подумал про себя: «Боится за свою жизнь, не верит, что уцелеет». А вслух сказал:
— Вы опять загрустили, Огульский?
— Да, есть немного. Одолевают иногда предчувствия…
— Навещают они и меня. Но я стараюсь от них побыстрее избавиться. И вам советую. Нам нельзя сейчас раскисать, дорогой пан! Мы еще не исполнили своего долга!..
— Не знаю, как вам, а мне, честно признаюсь, уже надоело быть должником.
— Вы сами избрали свой путь. Пройдите же его до конца.
— Постараюсь. У меня нет другого выхода…
Они говорили на одном языке. Но как же разнились их мысли! Петр тоже сам выбрал свою трудную дорогу. И жить ему хотелось ничуть не меньше, чем Огульскому. Но он сейчас не думал о своей жизни, не боялся ее потерять. Все его устремления были направлены к одному — выполнить порученное ему дело, в справедливости которого он не сомневался. И не долг перед самим собой руководил сейчас им, а долг перед своими товарищами, перед всеми теми, кто скоро вступит в бой с бандой Огульского. Долг перед ними был для него превыше всего, потому что они тоже жили а боролись для других. Их так воспитывали, и никакая сила уже не могла их перевоспитать.