Страница 4 из 6
(5) В это же время запятнавшие себя подлостью и развратом люди, которым злоречье твоих недругов внушило надежду на захват власти в государстве, устремлялись в твой лагерь и открыто угрожали мирным гражданам смертью, грабежами — словом, всем тем, на что их толкала испорченность. (6) Большинство из них, увидев, что ты не отменяешь долгов и не обращаешься с гражданами как с врагами, покинули тебя; оставались немногие, которые в твоем лагере чувствовали бы себя гораздо спокойней, чем в Риме, где со всех сторон им угрожали заимодавцы. (7) Но страшно сказать, как много и какие видные люди по тем же причинам впоследствии примкнули к Помпею и в течение всей войны, как должники, видели в нем священное и неприкосновенное прибежище.
3. (1) Итак, поскольку тебе как победителю предстоит решать судьбу войны и мира — чтобы первую закончить, как подобает гражданину, а второй был, возможно, более справедлив и продолжителен, то прежде всего, раз ты будешь этим заниматься, подумай, что именно лучше всего сделать? (2) Сам я полагаю, что всякая жестокая власть скорее сурова, чем долговечна[43], и что того, кто внушает страх другим, в конце концов самого охватит ужас; что так жить — значит вести непрекращающуюся войну, причем с переменным успехом, ибо ни спереди, ни с тыла, ни с флангов ты не найдешь защиты и всегда будешь пребывать в опасности и страхе. (3) Напротив, тем, кто правил мягко и милосердно, все казалось радостным и светлым, и даже враги — к ним благожелательными больше, чем к другим их сограждане.
(4) Пожалуй, найдутся люди, которые станут говорить, что я подобными высказываниями склонен умалять значение твоей победы и чересчур доброжелателен к побежденным — разумеется, потому, что нахожу нужным даровать согражданам то, что мы сами и предки наши не раз предоставляли чужим народам, своим прирожденным врагам, и не воздавать, по обычаю варваров, убийством за убийство и кровью за кровь.
4. (1) Предано ли забвению то, за что незадолго до этой войны резко упрекали Гнея Помпея и Суллу после его побед: злодейское убийство Домиция, Карбона, Брута[44] и других, погибших без оружия и не на поле битвы — по закону войны, — а уже потом, когда они умоляли о пощаде;[45] истребление римского народа, словно это был скот в государственной усадьбе?[46] (2) Увы! Сколь ужасны и жестоки были эти тайные убийства граждан, случившиеся еще до твоей победы, никем не ожидавшаяся резня, бегство женщин и детей под защиту родителей или сыновей, разорение домов![47] (3) К этому тебя склоняют те же люди; разумеется, борьба шла из-за того, кому из вас двоих[48] творить противозакония. Можно подумать, что ты не брал в свои руки власть в государстве, а захватил ее, и что самые лучшие и опытные воины, отслужив свой срок, сражались с братьями и отцами (другие — с сыновьями) ради того, чтобы отъявленные негодяи находили в чужих несчастьях средства для удовлетворения своего чревоугодия и низменных страстей и были позором для твоей победы и чтобы из-за их гнусностей легло пятно на заслуги честных граждан. (4) Я думаю, ты хорошо знаешь, каковы были образ действий и воздержность каждого из них даже тогда, когда победа была сомнительна, и как, руководя военными действиями, развратничал и кутил кое-кто из тех, кто по своему возрасту даже в мирное время без позора для себя не должен был бы знать таких удовольствий.
5. (1) О войне сказано достаточно. Что касается укрепления мира, раз ты и все твои сторонники заняты именно этим, то прежде всего продумывай, пожалуйста, свои решения; так, отделив благо от зла, ты пойдешь прямым путем к своей истинной цели. (2) Сам я думаю так: коль скоро все однажды возникшее погибает[49], то, когда для города Рима настанет роковой час гибели, граждане скрестят мечи с гражданами и, таким образом, обессилевшие и истекшие кровью, станут добычей какого-нибудь царя или чужеземного народа. При ином положении ни весь мир, ни все народы не смогут общими усилиями ни поколебать, ни, тем более, сокрушить нашу державу. (3) Укреплять, следовательно, надо благо согласия, а зло разногласия — изгонять. (4) Это и будет достигнуто, если ты покончишь с расточительностью и грабежами, не восстанавливая древних обычаев, которые уже давно ввиду порчи нравов стали предметом насмешек, но установив для каждого гражданина в качестве предела расходов размеры его имущества[50]. (5) Ибо вошло в обыкновение, что молодежь проедает свое и чужое достояние, не знает удержу в разврате и считает это доблестью и величием духа, а совестливость и умеренность — его слабостью. (6) И вот люди необузданного нрава, вступив на дурной путь, когда обычных средств уже не хватает, бросаются то на союзников, то на сограждан, колеблют установленный порядок и, ниспровергнув все старое, ищут нового. (7) Поэтому в будущем надо уничтожить ростовщиков, дабы каждый из нас заботился о себе[51]. (8) Вот правильный и простой путь — быть магистратом для народа, а не для заимодавца, и проявлять величие духа, обогащая государство, а не лишая его его средств.
6. (1) И я знаю, сколь трудно будет это вначале, особенно тем, кто надеялся как победитель пользоваться неограниченной свободой. Если ты будешь заботиться об их благополучии, а не потворствовать их страстям, ты обеспечишь прочный мир им самим, нам и союзникам; но если у юношества сохранятся такие же стремления и наклонности, то, право, твоя исключительная слава вскоре померкнет вместе с падением города Рима. (2) Словом, мудрые ведут войну ради мира[52], несут труды в надежде на спокойствие. Если ты не укрепишь этой надежды, то какое будет иметь значение, побежденным оказался ты или победителем? (3) Поэтому — во имя богов! — берись за государственные дела и, по своему обыкновению, преодолевай все трудности, потому что или ты сумеешь принести исцеление, или всем надо отказаться от этой заботы. (4) И никто не ждет от тебя ни жестоких наказаний, ни суровых судебных приговоров, которые не столько исправляют, сколько опустошают государство; от тебя требуют лишь ограждения юношества от дурных вкусов и скверных страстей. (5) Ты позаботишься о том, чтобы граждан не изгоняли из отечества, хотя они этого и заслужили, ты их удержишь от неразумия и мнимых наслаждений, упрочишь[53] мир и согласие, — в этом и будет истинное милосердие, а не в том, чтобы, потворствуя гнусностям, допуская преступления, позволить гражданам предаваться радостям, за которые им вскоре придется поплатиться.
7. (1) Сам я целиком полагаюсь именно на то, чего другие страшатся: на величие твоей задачи и на то, что ты должен установить порядок одновременно на земле и на всех морях. Ведь малыми делами заняться столь великий ум не смог бы, а великую заботу ожидает и великая награда. (2) Итак, ты должен предусмотреть меры, направленные на то, чтобы народ, развращенный подачками и раздачами зерна из казны, имел занятие, которое не позволило бы ему причинять ущерб государству; юношество должно стараться быть честным и деятельным, а не расточительным и богатым. (3) Это и произойдет, если ты лишишь деньги, это величайшее из всех зол, их значения. (4) Ибо сам я, часто размышляя о том, каким образом прославленные мужи достигали высокого положения, что именно возвеличивало славными деяниями народы и племена, каковы были причины падения огромных царств и держав, всюду находил одно и то же благо, одно и то же зло: все победители богатство презрели, а побежденные его возжелали. (5) Ведь каждый может возвыситься и, хоть он и смертен, приобщиться к божественному лишь в том случае, если, отказавшись от радостей, доставляемых деньгами, и от плотских наслаждений, станет заботиться о душе, если он не будет, угодничая и удовлетворяя чужие желания, приобретать дурное влияние, но станет испытывать себя в труде, терпении, добрых делах и храбрых поступках.