Страница 44 из 65
Вздыбился волос его.
Дух его пьяный безумит меня,
Он же не знал ничего.
Ветер плясал для себя самого,
Всюду цветилась пыльца.
Ветер, он знает, я верю в него,
Жить я хочу без конца.
ВЕСЬ КРУГ
В первичной светлой влаге
Мерцание ресничек,
Невидимых глазам.
В ковре сплетенной ряски
Бесчисленность хотенья,
Зеленый цвет огня.
Исполнены отваги
Журчанья ранних птичек,
Скользящих по ветвям.
И ласковые глазки,
Твои, мое стремленье,
Лампады для меня.
Раскрылось Мирозданье,
Тяжелое алоэ,
И лотосы цветут.
Плывут гиппопотамы,
Летят в лазури птицы,
Веселье без конца.
Ты — радость и страданье,
И мы — одно и двое,
Мы сердцем — там и тут.
Мы выстроили храмы,
И звездные ресницы
К нам тянутся в сердца.
РАДУГА
Ты встала меж мною и Солнцем,
Ты стала моим Новолуньем,
Я вижу сияющий призрак,
В глазах многозвездится сон,
Персты в ослепительных кольцах,
В душе перегудные струны,
Одежды твои словно ризы,
Люблю я, цветочно влюблен.
С тобою весной быть и летом,
И в осени быть многоспелой,
А Серп загорится ущербный,
Мы вместе изменим мечты.
Хочу я быть бабочкой светлой,
Хочу я быть птичкой запевшей,
Хочу быть сережкой на вербе,
А верба душистая — ты.
ЗВЕЗДНАЯ
Она была бледна, как звездные снега,
Она была нежна, как осень золотая,
На шее у нея мерцали жемчуга,
В ней греза дней жила, как лед, что спит не тая.
И то она была колдунья молодая,
И то была волной, что точит берега,
Всегда с собой одна, для каждого другая,
Забудет каждый с ней и друга и врага.
Улыбка у нея, скользя неуловимо,
Зарею нежила румяные уста, —
Глядишь, и с ней ли ты? Глядишь, она не та?
Живут созданья так из облачного дыма,
Так в ветре млеет зыбь весенняго листа,
Так Млечный Путь для нас горит неисследимо.
НАД ЧЕРТОЙ
Расцветилась ограда
Над последней чертой.
Красный лист винограда,
Клена лист золотой.
Нет зеленого сада
Над сафирной водой.
Лишь тяжелого бора
Зеленчак темноцвет,
До ложбин косогора,
С незапамятных лет,
В ту же краску убора
Многохвойно одет.
ПРЕСТОЛ МОЛНИИ
Я был листок,
Гонимый бурей.
Был в пляске ног
Блаженных гурий.
Я был как гром,
Огнем одетый.
Был водоем,
Грозой пропетый.
Как луч к лучу,
Я мчался к чуду.
И все лечу!
И чем я буду?
НА БАШНЕ
После лютиков весною,
Чуть зима падет на крыши,
Вновь себе я мыслью строго
Замок строгий, выше, выше.
Там, на башне одинокой,
Жду под Солнцем смерти света,
Говорю я с Тьмой стоокой,
Жду от Полночи ответа.
После ласковых блужданий,
Между легких горных склонов,
Я опять хочу рыданий
Человеческих циклонов.
И тогда мне знать отрада,
Что придет еще Аттила,
Что жива страстей громада,
И не вычерпана сила.
СТАЛЬ
Упружить сталь. Ковач, познай металлы,
Чтоб гнулось и прямилось лезвие.
Тогда, взмахнув мечом, отметь: — «Мое!»
Тебе уступят Римляне и Галлы.
Построй дракон, Варяг. Ищи Валгаллы.
Кто хочет дали, тот пройдет ее.
В чужих морях узнает забытье.
Увидит лесовидные кораллы.
Сигурд, будь смел. Сигурд, срази врага.
Перед тобою карлики и гномы.
Пусть плуги на полях быком влекомы.
Но клад — тебе. Раздвинув берега,
Сожги дома, амбары, и стога.
Тебе — моря, и, в злате молний, громы.
В ГОСТИНОЙ
Я в гостиной стоял, меж нарядных, утонченных,
Между умных, играющих в чувства людей.
Средь живых мертвецов, меж романов оконченных,
Я вскричал всей душой потрясенной своей: —
«Есть ли где еще звери в могучем количестве?
Есть ли тигр королевский и смелые львы?
Есть ли где бегемот, в безмятежном величестве
Как коряга встающей из вод головы?»
СОН
Мой сон, хотя он снился мне как сон,
Был зрением, был чтением страницы,
Где, четкими строками закреплен,
Я жил, а дни мелькали как зарницы.
Там ростом в три сажени были птицы,
Сто красок изливал хамелеон.
Нет, тысячу. Существ живых станицы
Не ведали, что есть для черт закон.
Хвосты у жаб, — хвостаты были жабы, —
Внезапно превращались в жадный рот.
В боках тюленьих видел я ухабы.
Все становилось вдруг наоборот.
И даже мухи не были там слабы.
И даже счастлив каждый был урод.
МАУИ
В те дни, как не росла еще кокоа,
Змеящаяся пальма островов,
Когда яйцо могучей птицы моа
Вмещало емкость двух людских голов,
Жил Мауи, первотворец Самоа,
Певец, колдун, рыбак, и зверолов.
Из песен было только эхо гула
Морских валов, а из волшебств — огонь,
Лишь рыба-меч да кит да зверь-акула
Давали радость ловли и погонь,
Земля еще потока не плеснула,
В котором носорог и тигр и конь.
Тот Мауи был младший в мире, третий,
Два брата было с ним еще везде,
Огромные, беспечные, как дети,
Они плескались с Мауи в воде,
Крюки имели, но не знали сети,
И удили в размерной череде.
Вот солнцеликий Ра свой крюк закинул
И тянет он канат всей силой плеч,
Он брата Ру, второго, опрокинул,
Тот, ветроликий, хочет остеречь,
«Пусти свой крюк!», но Ра всей мощью двинул,
И выудил со смехом рыбу-меч.
Прошло с полгода. Удит Ру, ветрило,
Закинут крюк туда, где темнота.
Вот дрогнуло, пол-моря зарябило,
Не вытащит ли он сейчас кита?
Тянул, тянул, в руках двоилась сила,
Лишь плеск поймал акульего хвоста.
И минул год. Тринадцать лун проплыли.
А Мауи все время колдовал.
И против братьев укрепился в силе,
Велит — и ляжет самый пенный вал.
Пока два брата рыб морских ловили,
На дне морском он тайны открывал.
Закинул крюк он со всего размаха,
И потянул напруженный канат.
Вот дрогнула в глубинах черепаха,
Пловучая громада из громад,
И Ра, и Ру глядят, дрожат от страха, —
То остров был, кораллов круг и скат.
И с той поры плывет в морях каноа,
Певцы поют, и любят рыбаки.
Во мгле земли — скелеты мощных моа,
На небе — ток звездящейся Реки.
За знойным Солнцем нежится Самоа,
И в мелководьи бродят огоньки.
СЛОВО ПЕЩЕРНОГО ЖИТЕЛЯ
В дни как жил я жизнью горца, —
Покидая тайный грот,
Я с обветренных высот
Увидал Драконоборца.
Я шамана вопросил: —
«Как зовется этот храбрый?»
Тот сказал: «У рыбы жабры,
У людей же — звон кадил.
У небесных пташек — крылья,
У зверей свирепый лик.
Этот храбрый мой двойник,
Он сражает без усилья.
Мысль всегда, узнав конец,
Хочет внешнего, отметин.
Этот призрак беспредметен,
Если ж хочешь, то — Боец».
Я ушел в свою пещеру,
Осудив его ответ.
Через двадцать сотен лет,
Как годам познал я меру,
Снова бросив тайный грот,
Глянул оком я дозорца,
И опять Драконоборца
Увидал с своих высот.
Тут я спрашивал сатира,
Как зовется он, — и сей
Мне ответствовал: «Персей,
Меткоруб во славу мира,
Убиватель он Горгон».
Кто-то вдруг вскричал в восторге:
«Лжет Сатир. Боец — Георгий».
И пошел по миру звон.
Воздух горний, воздух дольний
Фимиамный принял чад,
Слышу гномики бренчат,
Гул идет от колокольни.
В ульях бунт: украден воск.
Я ушел в свою пещеру,
Всяк свою да знает веру,
Из костей сосу я мозг.
А кухонные остатки
Я скопляю, как предмет
Изысканий дальних лет.
Знаю, игры мысли сладки.
Лет две тысячи пройдет,