Куда боятся ступить ангелы

-    Что случилось? - повторял он. - Что вас напугало?

Он и сам испугался, на загорелой коже выступили капли пота. Не очень-то хорошо, когда за тобой незаметно наблюдают. Все мы рас­крываемся, источаем что-то необъяснимо интимное, когда думаем, что одни.

-    По делу, - наконец выдавила она.

-    Дело - ко мне?

-   Очень важное. - Побледнев, она безвольно откинулась на спин­ку пыльного стула.

-    Сперва вам надо прийти в себя. Вино отличное.

Она слабо отказалась. Он налил стакан. Она выпила. И тут же опомнилась. Каким бы ни было дело важным, не следовало прихо­дить сюда, а тем более пользоваться его гостеприимством.

-   Вы, вероятно, заняты, - проговорила она, - а так как я неважно себя чувствую...

-    Значит, уходить вам пока нельзя. Да я и не занят.

Она нервно поглядела на открытую дверь комнаты напротив.

-   А-а, теперь понимаю! - воскликнул он. - Я понял, что вас напу­гало. Почему же вы не заговорили сразу?

Он повел ее в комнату, в которой жил, и показал ей... ребенка. Она столько думала о нем, о его благополучии, о душе, нравственности, будущих недостатках. Но, как для большинства одиноких людей, он был для нее всего лишь словом, подобно тому, как для здорового че­ловека смерть - лишь слово, а не реальное событие. Реальный ребе­нок, спавший на грязной подстилке, привел ее в замешательство. Он перестал быть отвлеченной проблемой. Перед ней была плоть и кровь, дюймы и унции жизни - восхитительный, не подлежащий со­мнению факт, который произвели на свет мужчина и женщина; к не­му можно было обращаться, со временем он станет отвечать, а впос­ледствии может и не отвечать, если ему не захочется, и станет ко­пить где-то внутри себя собственные, одному ему принадлежащие мысли и удивительные переживания. Он-то и был тем механизмом, к которому последние месяцы она и миссис Герритон, Филип и Ген­риетта заглазно примеряли свои многообразные идеалы: решали, что в свое время он будет двигаться в ту или иную сторону, обязан совершать такие-то, а не другие поступки. Должен принадлежать к евангелистской церкви, обладать высокими устоями, быть тактич­ным, воспитанным, артистичным - превосходные идеалы, ничего не скажешь. Но сейчас, когда она увидела младенца, спящего на гряз­ной тряпке, у нее возникло большое желание не навязывать ему ни одного из этих идеалов, не оказывать никакого влияния, разве ровно столько, сколько содержится в поцелуе или в неопределенной, смут­ной, но искренней молитве.

Но путем длительных упражнений она научилась управлять со­бой, и ее чувствам и поступкам не полагалось пока совпадать. Для то­го чтобы восстановить уверенность в себе, она попыталась вообра­зить, будто находится в своем приходе, и соответственно повела себя.

-    Какой замечательный ребенок, синьор Карелла. Как мило, что вы с ним разговариваете. Правда, я вижу, неблагодарное маленькое создание спит! Ему семь месяцев? Нет, восемь, конечно, восемь. Поразительно крупный ребенок для своего возраста.

Невозможно говорить свысока по-итальянски. Поэтому покрови­тельственные слова выговорились искренне приветливо, и Джино улыбнулся от удовольствия.

-    Не стойте. Посидим в лоджии, там прохладно. В комнате такой беспорядок, - добавил он с видом хозяйки, которая просит извине­ния за то, что на ковре в гостиной оказалась нитка.

Мисс Эббот прошла в лоджию и села на стул. Джино устроился неподалеку, верхом на парапете, так что одна нога у него стояла в ло­джии, а другая свешивалась наружу, на фоне пейзажа. Красивый профиль четко обрисовывался на туманно-зеленом фоне холмов. «Позирует! - подумала мисс Эббот. - Прирожденный натурщик».

-    Вчера сюда заходил мистер Герритон, - начала она, - но не за­стал вас.

Он пустился в затейливое грациозное объяснение. Он на один день уезжал в Поджибонси. Почему Герритоны ему не написали заранее, он бы принял их как следует. Поджибонси бы подождал. Правда, дело у него там довольно важное... Угадайте какое!

Ее это не очень интересовало. Не для того она приехала из Состона, чтобы угадывать, зачем он был в Поджибонси. Она вежливо от­ветила, что не имеет представления, и попыталась вернуться к сво­ей миссии.

-   Нет, догадайтесь! - настаивал он, хлопая по парапету ладонями.

Она мягко, но не без яда, предположила, что он ездил туда в по­исках работы.

Он намекнул, что дело далеко не столь важно. А искать работу - затея почти безнадежная. «Е manca posto!» (не хватает этого!) Он потер большой па­лец об указательный, желая показать, что у него нет денег. Затем вздохнул и выпустил еще одно кольцо дыма. Мисс Эббот скрепя сердце решила проявить дипломатичность.

-    Дом очень велик... - проговорила она.

-    Вот именно, - сумрачно подтвердил он. - И когда умерла моя бедная жена... - он встал, прошел через комнату и площадку и бла­гоговейно прикрыл дверь гостиной. Потом захлопнул дверь своей комнаты ногой и деловито вернулся на место. - Когда умерла моя бедная жена, я думал пригласить сюда родственников. Отец мой го­тов был отказаться от практики в Эмполи, мать, сестры и две моих тетки тоже охотно соглашались жить здесь. Но это невозможно. У них свои привычки. Когда я был моложе, меня все устраивало. Но теперь я взрослый мужчина, и у меня свои привычки. Понимаете?

-    Да, - ответила мисс Эббот, думая о собственном отце, чьи по­вадки и выходки после двадцати пяти лет совместного житья стали действовать ей на нервы. Она тут же спохватилась, что пришла не для того, чтобы сочувствовать Джино, и, во всяком случае, не для то­го, чтобы проявлять сочувствие.

-    Дом велик, - повторила она.

-   Огромен! А налоги! Но здесь будет лучше, когда... Да, но вы так и не отгадали, зачем я ездил в Поджибонси, почему меня не было до­ма, когда он заходил.

-   Я не могу гадать, синьор Карелла. Я пришла по делу.

-    Все-таки попробуйте.

-    Не могу. Я вас недостаточно знаю.

Ну как же, мы с вами старые друзья, - возразил он. - Мне будет приятно ваше одобрение. Однажды я заслужил ваше одобрение. За­служу ли теперь?

-   В этот раз я приехала не как друг, - ответила она холодно. - Ед­ва ли я склонна одобрить какой бы то ни было из ваших поступков, синьор Карелла.

-   Ох, синьорина! - Он засмеялся, как будто находил ее пикантной и забавной. - Но ведь вы одобряете брак?

-    Когда он по любви. - Мисс Эббот пристально на него посмот­рела. Лицо его за последний год изменилось, но, как ни странно, не к худшему.

-    Когда он по любви, - подтвердил он, из вежливости вторя анг­лийскому взгляду на вещи. Он улыбнулся ей, ожидая поздравлений.

-   Должна ли я понять, что вы снова намерены жениться?

Он кивнул.

-    А я вам запрещаю!

Он озадаченно поглядел на нее, но, приняв ее реакцию за иност­ранную манеру шутить, засмеялся.

-   Я запрещаю вам! - повторила мисс Эббот со страстью, вклады­вая в свои слова все негодование женщины и англичанки.

-    Почему? - Он нахмурился и спрыгнул на пол. Голос его зазву­чал пронзительно и нетерпеливо, как у ребенка, у которого отняли игрушку.

-    Вы уже погубили одну женщину. Я запрещаю вам губить вто­рую. Еще не прошло года, как умерла Лилия. Позавчера вы притво­рялись, будто любили ее. Вы лгали. Вам были нужны только ее день­ги. У этой женщины тоже есть деньги?

-   Ну да! - ответил он досадливо, не понимая, чего она от него хо­чет. - Немного есть.

-    И вы, надо полагать, станете утверждать, будто любите ее?

-    Не стану. Это была бы неправда. А вот мою бедную покойную жену... - он остановился, сообразив, что сравнение вовлечет его в за­труднительные объяснения. И в самом деле, ему частенько казалось, что Лилия ничем не лучше других женщин.

Его намерение жениться - последнее оскорбление, нанесенное ее покойной приятельнице, - привело мисс Эббот в совершенную ярость. Она даже порадовалась, что способна так сердиться на этого мальчика. Она метала громы и молнии, язычок ее так и работал. Ес­ли бы миссия ее уже была выполнена, она могла бы величественно выплыть из дома. Но с ребенком еще не было улажено.