Месть Атлантиды

Циничная, жестокая улыбка заиграла на ее пухлых губах. Словно не веря в содержание письма, женщина шепотом повторила эти слова, пробуя их на вкус с особо извращенным удовольствием.

" Я, Аларикс Фланигус Непревзойденный, император, прославленный богами, спешу засвидетельствовать свое глубокое почтение прекрасной матриархЭлике Непримиримой, милейшей дочери Лаэртии Справедливой, с тем, чтобы иметь честь донести свою пропозицию мира и взаимной военной и торгово-экономической поддержки, а также втайне надеюсь, что посол Атланты, прославленный воин Латима Беспощадная окажет мне честь почтить своим присутствием Спаркалию с целью проведения переговоров в качестве уважаемой почетной гостьи... "

—Да уж, Латима будет счастлива! — презрительно хмыкнула Элика, откладывая свиток. — Мы тогда с остатками твоей флотилии не разобрались, Фланигус - Превзойденный-Атлантой!

Расслабленный взгляд матриарх скользнул по стопке оставшихся папирусных свитков. Большая часть уже была просмотрена и завизирована, проигнорирована, разорвана, отложена доя лучших времен − в зависимости от смыслового содержания. Неожиданный блеск привлек ее внимание. Полая туба, служившая футляром для очередного письма, была усыпана мелкими ограненными слезами пустыни. Причем так искусно, что четко просматривалась незнакомая эмблема в полукруге − посреди глади воды остроконечные шпили прозрачной скалы, предположительно, изо льда, с изогнутым ликом зарождающегося Фебуса в черном небе с россыпью достоверно переданных созвездий. Чей это герб? Незнакомый, манящий и пугающий своей суровой красотой одновременно? Неужели привет с неизведанных просторов северных земель, лежащих за сотни километров от земли Белого Безмолвия?

Матриарх не успела удовлетворить вспыхнувший интерес. Детский заливистый смех, похожий на перелив сотни искрящихся колокольчиков, разорвал тишину сада отреставрированного дворца павшей столицы вместе с топотом обутых в сандалии ножек по мощеным мраморным плитам дорожки. Миг, и маленькое счастье, искорка яркого света, отрада всех потерянных дней, самый лучший дар Антала-Лаки, смеясь, обвила шею королевы маленькими пухлыми ручонками, сжимая в сильном даже для ребенка объятии. Тиара слетела с волос Элики под этим искренним, ошеломительным натиском счастья, и самая теплая и светлая улыбка стерла отголоски цинизма и серьезности с красивого лица.

—Фламмия!

Запыхавшаяся молодая служанка, подбежавшая следом, выглядела утомленной, но улыбалась, не в силах отвести глаз от представшей взору картины.

— Моя королева, прости... Я пыталась ее удержать...

— Оставь, Лаксия, — тепло улыбнулась матриарх, подхватив дочурку вытянутыми руками и приподняв вверх. Малышка залилась новым приступом счастливого смеха. — Моя маленькая Фламмия − будущая воительница Священного Антала, а еще самое непослушное создание из всех, кого я когда-либо встречала!

Серые глаза девочки заискрились непревзойденным лукавством, ручки потянулись к длинным серьгам матери, потянув на себя.

— Вся в отца, — не замечая боли в натянувшихся мочках ушей, изрекла Элика. Платина серой радужки огромных детских глаз заиграла радужными переливами. — Садись рядом, дочь моя. Что мы ответим злому дяде Алариксу? Не отдадим ему тетю Латиму?

— Нет! Мы вылвем ему зубки и подалим их тете Латиме! —Фламмия соскочила с софы, едва устояв на ножках, и с гордым видом, чеканя шаг, прошлась вдоль стола со свитками, повторяя мамины жесты и движения. — Я, злой и плохой Алаликс, бууу!

Элика, едва сдерживая смех, наблюдала за гордо вышагивающей фигуркой дочери в белом платьице в пол, с уложенными в косички каштановыми волосами. Эти смеющиеся глазки иногда могли становиться холоднее ледяных глыб, особенно когда малышка не получала то, что хотела. Тень Кассия безмолвно присутствовала в девочке, которой почти миновало три зимы, зачатой среди опаленных пламенем руин в ту самую ночь, когда из пепла войны восстал светлый лик грядущего перемирия. Даже имя, которое дала ей Эл − Фламмия, «рожденная огнем», было словно призвано, чтобы всегда напоминать о нем и окончании войны на пепле сожженной империи.

Две зимы пролетели, словно в один миг. Вспоминала ли она о его обещании вновь прийти в ее жизнь? Иногда. Полагая, что ее жизнь никогда больше не будет прежней. До того самого дня, когда осознала, что под ее сердцем зародилась новая жизнь. Крепла, набираясь сил, здоровья и умиротворения из крови королевы Атланты, результат самой безумной любви, ради которой гибли империи и взрывалось сознание вспышками боли и возвышенного чувства. Дар или же проклятие богов? Именно дар. За право поднять на руки новорожденную дочь, услышать ее смех, ее ломанное "мама", Элика, не раздумывая, прошла бы снова по шагам все эти дни, стирая осколки памяти бунтующего сознания, переживая боль, страх, унижение, пробуждение запретных чувств и огненную вакханалию во имя побега от себя и своей любви. Кассий, лишив ее себя, заполнил пустоту души своим последним подарком. Имя ему − Фламмия.

— А Алаликс − недостойный самец, и ему надо отолвать лысую голову, и еще подвесить за... — напевала девчушка, чеканя шаг, как воительницы Пантер на плацу. Элика непроизвольно закатила глаза.

— Кто ж тебя научил таким словам, мое чадо?

— Это Вилсавия сказала, они с тетей Латимой смеялись и ласстлеливали его чучело из албалета!

...Кассий не появился в ее жизни спустя две зимы. Не сдержал клятвенного обещания. Имела ли она право осуждать его за это? Нет, наверняка, нет. Может, он и сам жалел о своих словах и опрометчивом прощении.

Он был жив. Пульс его крови в ее венах не врал. Иногда эта кровь бурлила, словно океан в грозовые ночи, поднимая бурю противоречивых чувств, сжигая ее тело в огне непроходящего желания близости и единения. Иногда она с этим справлялась, отправляясь на охоту или же на рейд против немногочисленных отрядов уцелевших кассиопейских ополченцев против ее экспансии, безжалостно истребляя или же обращая в рабство. Кассиопейские рабы мужского пола выросли в цене втрое после войны. Иногда брала в постель рабов любовных утех, чтобы погасить пожар плоти, забывая к утру их имена, внешность и ласки, потому что так и не получала основного − душевного единения. Сердце матриарх было навсегда отдано только ему одному. Первой и последней любви. Страдала ли она? Нет. Ей удалось отпустить свои обиды в ту ночь, навсегда прогнав из сердца тьму. Отпустила ли?

Долгие четыре зимы она старалась об этом не думать. Совсем.

...Топот копыт. Заслонив глаза от солнца, Элика пристально наблюдала за двумя женскими фигурами на вороных конях, спешившимися на небольшой площадке. Передав поводья конюхам, величавая брюнетка без возраста и юная блондинка с ликом юной Криспиды, переговариваясь и посмеиваясь, направились к открытому шатру матриарх.

— Латима! Вилсавия! — захлопала в ладошки Фламмия, кинувшись со всех ног навстречу женщинам. Эл прикрыла отрезом шелка заинтриговавший ее свиток папируса и села, вытянув ноги.

Полководица Атланты, ныне посол империи Латима Беспощадная, несмотря на свою веселость, выглядела потрясенной и слегка озадаченной. Элика вопросительно подняла брови, когда смех Вирсавии переключил все внимание на себя.

— Моя королева! — поклонилась изумительно красивая девушка, с ликом, подобным юной богине мира и добра, вытягивая вперед руку с ожерельем, унизанным белыми бусинами знакомой и непонятной на расстоянии формы. — Мое ожерелье воительницы теперь готово!

— Дай! Дай! — завертелась вокруг волчком Фламмия, и ангелоподобная дочь Кассиопеи, улыбаясь теплой улыбкой, ловко надела его на шею малышки. Обняв колени принесшей дар, Фламмия подбежала к матери, демонстрируя ожерелье.

Ровный, блестящий ряд вырванных с корнем передних зубов. Элика закатила глаза. Воинственное бесстрашие Вирсавии уже гремело на всю империю. Повстанцы между собой прозвали ее Мечом Лаки.

Не прошло и зимы, как сестра Кассия в совершенстве овладела каждым видом оружия, превзойдя мастерством многих атланток. Еще полгода − после очередного рейда, в результате которого не дрогнувшей рукой с ангельской улыбкой снесла головы с плеч предводителю диверсионного отряда и двум его близким приспешникам. Школа Латимы не прошла бесследно. Больше ни один поход и набег не обходился без участии Вирсавии, санкционированный Эликой Непримиримой. Ее коварный план, отравить сознание кассиопейской девушки духом свободы матриархального уклада сработал на все сто. Сама Вирсавия, осознав, какая жестокая участь безвольной рабыни ожидала бы ее в павшей империи, пила жизненные удовольствия из самого большого кубка любознательности и независимости, присягнув королеве Непримиримой на верность ради права быть самой хозяйкой своей судьбы. А за жизнь Кассия она простила матриарх абсолютно все.