Imperium

Но нет – я сжигаю все?… Я?… Ну, да – пожар!…

Был пожар. И погас огонь. Чего я больше хотел?…

Люблю ли я кого-нибудь?… Забавный вопрос для меня. Говорят, что нужно. Я плохо вижу.

Можно ли попробовать исправить?… Одной жизни мало. Много жизней! Тогда… Много жизней, как у актера! Возрождаться и снова. И снова!… Мать рождает один раз – родит ли она еще? Я сам себя возрождаю!… Роль! Роль! Роль! Сто Эдипов – тысяча царей – Я!!!

Это лучшая из ролей – император!

Цезарь – солнце Рима – и все это – я. И я все осуществил – все сны. Все?… Роли ждут меня. Их много.

Овация… Триумф…

Я осуществил, а это признание увидевших такое зрелище – я его

заслужил.

Тайна. Тайна…

Я сорвал все покровы – смотрите! Все смотрите и аплодируйте! Рабы, боящиеся вины! Вы смотрите! Эдип жалок. Наказанный Эдип, Рок дотянулся до него, как в цирке лапы львицы с длинными когтями… Но не до моей ложи. Это высоко. Это преимущество, недоступное простому народу. И не всем царям. Но главное – возродиться. Театр, в отличие от цирка, это может дать. А какое забвение: эта роль исчерпана, все! конец! тени ушли! их и не было, и им не дано возродиться.

Тайна. Тайна…

____________________

Громадный стол вытерли. Он опять был чистым, не заплеванным.

Золотое перо американской ручки «Паркер» писало легко и приятно. Ручка было тяжелой. Что он писал?., какую-то бессмыслицу. Дуче посмотрел в зеркало. Желтое… нет, зеленое лицо… Ему было плохо…, Плохо… Плохо!… Кто ему поможет?… Люди… Люди?… Его передернуло: по коже пошли мурашки – он представил рукопожатие – дуче стал трястись в ознобе – он же сам запретил рукопожатия и заменил его на более гигиеничное приветствие римлян! – живот крутило, он болел… Прошло… Это не смешно! Великий человек велик во всем – во всех своих ролях – нет, я не актер – я и есть мои роли – спортсмен, музыкант, журналист, полководец, отец народа, любовник – -я – это они. Я и белый, и черный – я вечный! Я!!!

Он успокоился стал думать о том, что он пишет – битва… борьба… битва…

битва за мир… битва за хлеб… против воробьев… мышей… комнатных мух…

Что за чушь?… Никакая это не чушь – Муссолини всегда прав. Я – непогрешим. Когда я выступаю с речью, весь мир замирает от страха и восхищения… от страха и восхищения… Смерть мухам!., комнатным!

Время уходит… уползает… Я – величайшая личность в Европе. Нет, я скромен, застенчив. Кто? Я?…

Время… время… Бегом, все бегом – пусть все бегут – от дверей к моему столу – каждую секунду – бой за каждую секунду!

Ой-йй… как болит живот!… Прошло…

Наро-од… Стадо! Глупое, грязное стадо! Они должны верить! и подчиняться! Надо только не забыть дать им хлеба и зрелищ. Поразить их воображение – вот то, то самое! Я люблю театр. Да! Великий человек, которого предали друзья: Наполеон, Цезарь, Кавур-Тсс-сс… О Нероне ни слова.

– Тсс-сс… Тайна… Тайна…

Рим Муссолини – Новый Рим – я величайший зодчий Рима – я – его разрушитель – я превзойду Нерона! Тайна… Тайна… Ой-й… Я побежал…

Пыль… Земля иссыхает в пыль. Тлен.

Сапог легионера зацепил жука…

Гигантская смерть удалилась. Я остался один… одиннн…

Жук – то, что от него осталось – забился, забился!…

Он замер.

Я одиннн… одиннн…

Он забился. И замер. Муравей вернулся. Их было много. Ма-енькие черненькие многоточия живо кружились и бежали; возвра-ались; уходили; множество черных точек, мелькающих, уносящих частичку – каждый. Маленькие черные собаки.

Черная скорлупа – внушительная и пустая – там больше ничего не было.

Солнце садилось. Красное. Сухая земля была пуста. Трещины, наполненные пустотой. Никого.

____________________

Как стол, мой стол, в кабинете!

____________________

Муссолини погладил огромную ступню своей будущей статуи. Ступня была больше его в несколько раз.

Это – я!… Это – тоже я…

Он заплакал, чтобы никто-никто, никто не видел. Недаром ему говорили, что он похож на Лойолу. Великий иезуит. Ну! Что он написал? «Бога нет!» Я написал это? Какая разница! Фашизм – вне условностей. Кто смеется? Кто? А! Смех от дьявола, и истинно верующие не станут улыбаться, разве что с горьким сарказмом.

Ступня холодила. Дуче поежился.

– Счастливая мать, – он опять с трепетом прикоснулся к ступне самого себя, то есть своей статуи, но это его ступня – без сомнения! – величие, истинное величие.

Он топнул. Взвилась и осела пыль.

– Все – пыль передо мной…

Он произнес это про себя, с горечью. Что там Данте! Ха-ха… Никаких улыбок! С выпяченной челюстью, топоча по пыли, дуче удалился.

____________________

Обезьяны сидели в клетках. Некоторые бессмысленно метались за тяжелыми решетками. Визжащий крик резал уши. Человеческие глаза, опороченные мехом? В клетку! Обезьяны. Прыгать! Визжать!

Воля судеб… Что это?… Все остальные там – мечутся. И лишь избранные…

____________________

Что-то стучало: тик-так, тик-так… Серый дождь; туман; грязь… Все рушилось. Огромный стол сошел с места… Сошел… Лаковая поверхность поцарапана. Изо рта хозяина стекла полоска слюны – руки дрожали – он не заметил императора – ему было все равно – ему было плохо – капли пота падали на стол – запах был неприятный, гнилой – кто-то умирал…

Император молчал, хотя ему хотелось сказать: – Ты что? обезьяна? Ты уже даже не зеленый, а темно-серый. Как покойник. И воняешь. Ты что, сдыхаешь?…

В потной тишине серый голос дуче бессильно прошептал: – Онии… не любят… даже… ненавидят меня… И я их тоже.

____________________

Зеркало было новым. Зеркало не лгало. Он выздоровел. Дуче не был зеленым, желтым или серым – но все равно было плохо… так плохо!… – Я выздоровел. Я. Выздоровел. Я? Да-да! Я! Я! Я…

____________________

Врач диктатора проглотил успокоительное, но легче ему не стало. Белый халат пах крахмалом и вонью дуче, но как сказать, как? как сказать об абсолютной потере им сил и способности соображать? Муссолини – идиот? У него болезнь. Он болен. У него идиотия. Стало быть, он – идиот.

Халат скрипел, белоснежно сверкая; это было торжественно и официально, но все портили пятна подмышками и запахи: трусливый пот врача и кислая гниль пациента. В остальном, все было стерильно.

____________________

Огромные белые ступени уходили в небо. Что там ждет? Белое и синее, сине-белое. Что если поставить зеркала? много зеркал… Актер на сцене – зрители там и… А в зеркалах: зрители – это артисты? Нет, артисты станут зрителями – для чего зеркала? Прозрачные, чистые, отражающие.

Зачем нужна власть?… Какой интересный вопрос! Эй, вы все!!! Полюбите меня – я так хочу понравиться!…

Легионы убедят всех. Эти все. Они…

Но… Меня любят. Меня любят просто так. Я… Да, вот та странная зеленая обезьянка с выпяченной челюстью. Как там?… О-оо… Тебя повесили вверх ногами, мартышка… Сколько мух! Эта битва проиграна.

А я тебе говори-ил!… Теперь я один-ннн. Н-нн. Ны-нн… Цезарь в своем величии – один. Н-нн. Не… ро-о…Ха – я их всех обману – я сыграю лучшую роль… А вот какую?… Когда начнут… я вспомню… я вспомню свои слова.

____________________

Раненые лежали под открытым небом. Ярко-синее небо и сверкающее солнце; безжалостные в своем совершенстве, ослепительно холодные и равнодушные, царили, над стонами. Кровь текла из ран… Ее пытались остановить повязками.

Мухи кружили стаями – их привлекал этот запах, сладкий и приторный. Они летали, летали, летали…

Кровь сочилась сквозь повязки. Изумительная красная кровь.

Черные, рыжие, пегие собаки кругами ходили около раненых. Ноздри их раздувались, уши стояли торчком – запах! божественный запах!

Вот рыжий пес с острой мордой, похожий на лисицу… шакала!., подполз и влажным красно-черным языком стал облизывать рану…

Рыжая шерсть… белые острые зубы… запекшаяся кровь… язык! язык, лижущий язык!… глаза, отороченные мехом… красно-черный язык!!!…

Император закричал! его раны лизали собаки!!!., его ра!., никого не было… не было! не было… хх… хх-х… х…