Imperium

– Именно, Гай. Мы не знаем, родит ли эта матрона нового маленького минотаврика, но посмотрим, как это будет делать с ней бык. Великий миф – это будет поучительно.

– Цезарь, а кто она – эта новоявленная критянка?

– Что-то, вероятно, жуткое. Она приговорена к смерти. Но так гораздо театральнее.

Появился бык. Его подманивали к цели. Запах… запах притягивал его. Там был и какой-то другой… Что-то было еще… Шум отвлекал… Но запах… Глаза быка налились кровью. Ему помогли служители…

Принцепс заинтересованно комментировал инсценировку мифа.

– Великий царь был мудр. Но это ему не помогло. При чем тут мудрость. Тут надо… А вот бык. Бык – молодец. Да, мудрость… Арбитр, в чем может помочь мудрость?… Миносу она явно не помогла. Хм-м… Помнишь Сенеку?… О, какой мудрец!… Был. Я припоминаю Речи сосланного на Балеарские острова Публия Суиллия. Как это остроумно звучало: «Благодаря какой мудрости, каким наставлениям философов Сенека за какие-нибудь четыре года близости к цезарю нажил триста миллионов сестерциев?» Бесполезная вещь, оказывается. Возможно, мораль?… А, Гай?

– Что же есть мораль? И где она? Император велик – и, наверное, это – и мораль, и мудрость Рима.

– Ты льстишь мне?

– Вовсе нет. Это – правда.

– Хе-хе… Да, волей нашей семьи стоик Сенека, прелюбодей, осужденный за любовную связь с дочерью Германика Юлией Ливил-лой, был признан образцом морали. А почему бы и нет?

– Видишь, Цезарь, я говорю правду, но запах ее сродни запаху деревянной коровы.

– Всего лишь, Гай?

– Что я могу, принцепс?

– Судя по всему, бык уже кончает, Арбитр.

– С Пасифаей?

– И с ней тоже, ибо короток век человеческий.

____________________

Ибо… Ибо… Мой роман в отличие от быка, я, вероятно, не… О чем я?… Какой роман?… И жаль, но… Красный – царский – цвет. Это безвкусно. Я бы сказал – неизящно. Красиво… Когда красиво… А когда?…

____________________

– Послушай. Петроний, у меня возникла мысль… Рим… Звучит как-то так… А если, например… Нерополь! А?

– По-гречески, цезарь, по-гречески…

– Арбитр, месяц нероний в Нерополе?…

– Чудно, государь, и все пусть будет пурпурно-красного цвета.

– Х-ха… Я думаю, что ни один из моих предшественников не знал, какая власть может быть в руках принцепса. Какая сегодня в моих руках. Да, Гай?…

– Мне рассказали, цезарь, что Дат, актер из ателланы, поет песню, в которой есть слова: «Будь здоров, отец, будь здорова, мать». При этом он сделал вид, что ест, а потом плывет. В конце же, показывая рукой на сенат, пропел: «К смерти путь ваш лежит.»

– Тебе понравились слова? Или исполнение?… Скучно тебя слушать, Арбитр, ты скучен.

____________________

Икар летел на огромных крыльях. Он летел!… Маленький человечек был испуган – его сумасшедший крик-кри-ик! – не сумел смутить цирк, не смог поразить цирк, не заглушил цирк…

– Всех обманули… Всех, но не Рим. Вот он – Икар. Ну, и что?… Ему дали возможность летать, а он вопит в великом Риме на весь мир. Посмотри, Арбитр, вот лучи солнца Рима – посмотри же, Гай – и где крылья Икара?…

На опилках лежало то, что вопило, летало… Еще недавно проносилось на могучих крыльях… Раздавленная изуродованная масса… Сухие красно-черные опилки.

____________________

– Миф красив, Цезарь.

– А это?

– Здесь мало изящного.

– Забавно ты говоришь, сенатор. Вот что. В заговоре Сцевина многое еще неоткрыто, но твои рабы… Твои рабы, арестованные… Знаешь ли, что они говорят?… Народ меня любит – о эта любовь римского плебса – как меня любят! – но кто любит тебя?… Ты можешь подумать о любви до завтрашнего утра. Если нужно будет, тебе окажут помощь. Центурион!

– Мне хватит ночи, император.

____________________

Громадный стол сверкал, блестел.

– Дуче! Клара Петаччи.

Муссолини кивнул. Она вошла. Дверь закрылась. Стук ее туфель. Легкая походка. Запах волос.

– Ты опять плохо себя чувствуешь? Ты зеленый. Что говорят врачи?…

____________________

Какая разница, что кто говорит?… Плохо… Все плохо… Я чувствую, что конец. Звуки аккордеона… повороты танца… Аккорд… Аккорд… Я устал жить… Что она думает обо мне?… Я повернусь к ней лицом… или лучше в профиль?… Что она думает?… Запах волос… Он сводит с Ума… Но почему-то нет сил… или есть…

____________________

– Рим будет великим городом. Я добьюсь этого. Нет ничего важнее, чем воля к власти. О-о, Ницше, еще он, заметил это! Моя воля сильнее всего!

Ты видишь, я откровенен. Я уничтожу старые постройки, я построю новый вечный город!

Он жестикулировал в своем сером мундире, махал руками… кричал… Он завораживал – она молчала и слушала… эта речь… впивающиеся в нее, раздевавшие, глаза… эти великие слова… Родина… Рим… Италия… Она возбуждалась все больше и больше – глаза еe засверкали… дыхание стало частым…

____________________

– Живи опасно! – он встал.

– Римляне, как и все итальянцы, развращены – но победа придет! Действие, убийство обеспечат ее!

Он кричал – о, это был восторг! – он кричал о свободе, о победе… он приближался к этой женщине, не отрывавшей от него влажных глаз…

Дуче сжал зубы, выпятил подбородок. «Она безумно меня любит – меня все любят… Рим у моих ног… да, я вершу судьбы!»…

____________________

– Важнее всего дать народу веру – пусть верят – потом это может стать реальностью!

Петаччи соскользнула со стула, подползла к нему…

____________________

Телефон звонил долго. Он, не выдержав, снял трубку, прикрывая ее, сказал вниз: – Тихо – тихо… – затем, не вслушиваясь и не понимая, что ему говорят, прокричал: – Природные, языковые и расовые границы Италии – это не понять германцам!…

Он дернул ее за волосы, закрыл глаза и с трудом выговорил: – Свобода воли – вот что нас отличает… Но дисциплина, повиновение – важнее всего.

____________________

Они оба молчали. Клара смотрела на Бенито с обожанием. «Как это здорово, – думала она, – это преступление – не быть сильным – это – фантастика!»…

Дуче, опустив голову, уперся застывшим взглядом в пол; замер на какое-то время и вдруг тихо оказал:

– Меня убьют. Я бросил вызов миру, и это оказалось мне не по силам. Я презирал других людей, и теперь они платят мне тем же… Меня убьют… Рим похоронит нас, как и императоров… Меня, мой дух не понимают и не поймут. Это – смерть…

____________________

Огромное черное небо со сверкающими звездами было над четырехногим. Он знал, что небо такое. Оно было таким и осталось. Или и оно?… И над ним?… Неужели и ему нужен отец?…

Какие-то медицинские инструменты звякали за спиной; центурион тупо глазел на Петрония, не отрываясь ни на мгновение и ничего не понимая; какие-то женщины рыдали – смерть вошла в дом и ждала.

____________________

Смерть-смерть-смерть. Все-е. Все. Я много раз смотрел на обреченных в цирке. – Почему они не сопротивляются? – думал я. Вот как думал я. Если бы на их месте… Оказывается, это… Иначе… Не так. Вот меч на стене. Всего один безмозглый центурион. И сомнительные слова, обрекающие меня… Может, он пошутил, не так выразился – я не понял его!… Я!… Я не обречен. Действительно. Ты уже мертв. Вот секрет арены. Ты мертв. И роман не окончен. Какой роман?! О чем я?… Лучше, лучше… Пожалуй… Сме-е-ерть… Бедный козленок – я блею, как он, с тем же успехом. Сме-е-ерть. Жизнь – это наслаждение. Да? А смерть?… А если тоже?… Тоже насладиться. Насладиться всем, чем можно? В последний ра – ааз. В последний раз… Сме-е-ерть… Какой дивный вкус у смерти – совершенно неповторимый – спасибо, императору за заботу – какая прелесть – это насилие – слава диктатуре! Слава…

____________________

Он смаковал эти фразы. Эти последние фразы, которые он напишет. Это было чудесно! – Как это звучит, милая?…

– Сейчас… Вот: «…Притворившись, будто ей необходимо сходить в храм для того, чтобы принести Богам обеты, она ушла, а прелестнейшую дочку…»

– Да. Итак… наверное… «оставила в опочивальне…» Нет, дочки мало. Я еще подумаю… Послушай, пока я думаю, брось это, иди ко мне, присядь на мою безусловную добродетель, а потом мы допишем… И цекубского налей – благодать женщины с вином и литературы – я уйду, не почувствовав!… Давай! Давай, милая!…