Приключения Жихаря

Оставаться стало плохо?

Велимир Хлебников

Если долго–долго смотреть на полный месяц, можно разглядеть там целых двух человек в довольно интересном положении. Один поднял другого на вилы и задумался: брякнуть оземь или еще так подержать? Жители Чайной Земли, впрочем, усматривают там только жабу и зайца, но это, скорее всего, от узости взгляда.

Кто эти двое – в точности не известно, хоть некоторые и утверждают, что родные братья, чего–то там не поделившие. Таким образом, боги постоянно напоминают людям, какие они, человеки, сволочи: двое всего останутся, и то между собой передерутся. А на другой стороне, говорят, зрелище еще похлеще, только его до поры видеть не положено…

Так раздумывал Жихарь, уставившись на упомянутое прискорбное изображение, причем двойное: вода в реке текла ровно и спокойно, там и месяц отражался, и все прочие ночные светила, даже беспокойная бродячая звезда Зугель, которая в небе ходит не просто так, а носит вокруг себя кольцо, и разглядеть его может только самый зоркий человек на свете. Многие кичливо вызывались потягаться за это высокое звание при дворах сильных мира сего:

расписывали, какие узоры на этом кольце, какие тайные знаки выдолблены, да только зря. Те, кому положено, знают, что кольцо самое простое, каменное и вовсе даже не целое, а из отдельных кусочков. Дерзнувших же похвастать необыкновенной зоркостью и простого–то зрения лишают.

При полном месяце человеку ночевать под голым небом негоже. Всякая нечисть и нежить, которая и белым днем не очень прячется, в такую ночь распоясывается окончательно, не ставит ни во что ни охранительный чеснок, ни окаянную травку полынь. Она, пожалуй, и через железную цепь осмелится перешагнуть. Вон как мавки–то в реке плещутся, скоро полезут на берег чесать зеленые свои кудри и просить Жихаря позычить им для этого дела свой гребешок. Гребешок у него за тем же голенищем, что и ложка, но он пока еще не золотой, а все равно жалко. Если дать его наглым и мокрым девкам, они расчешутся и вернутся в реку с миром, а гребень придется выбросить, иначе потом облысеешь. Если же не дать, пожадничать, тут такое начнется…

Мавки вообще–то красивые, такие красивые, какими при жизни сроду не были.

Иные страхолюдины как раз для этого и топятся. Только красота эта обманная.

Бывает, снаружи дом весь покрыт резьбой, а внутри грязь, пыль, плесень. Так и мавка. Повернется к тебе спиной, и увидишь позеленевшие без воздуха легкие, небьющееся сердце, сопревшие кишки – такая гадость! Находчивый парень от мавок, правда, может отшутиться, только на это вся и надежда.

Костра Жихарь разводить не стал: уж лучше померзнуть, чем снова попасть Жупелу в лапы. Но когда потянет с реки туман, то за ним могут поползти и все как есть лихорадки: и Трясея, и Огнея, и Ледея, и Гнетея, и Грудея, и Глухея, и Ломея, и Пухнея, и Желтея, и Корчея, и Глядея, и самая страшная – Огнеястра–Невея. Против двенадцати сестричек имеется крепкое, надежное заклинание: помянуть Белого Аспирина да Горького Трациклина, только это тому помогает, у кого и так здоровье хорошее.

Может вылезти погреться под светлым месяцем и сам царь Водяник. Царского в нем только борода, а так просто большая лягушка. Тот любит донимать людей вопросами: «Что у нас без умолку? Что у нас безответно? Что у нас без кореньев? Что у нас чаще рощ? Что у нас выше лесу? Что у нас краше свету?

Семь без четырех, да три улетело – сколько всего?» Ответы известны даже малым детям.

А самого его следует осаживать такой загадкой: «Птица без голоса в гнезде из волоса, сама села, а яйца наружу – кто такой?» Водяник устроен не как человек и нипочем не догадается, от обиды навяжет на шею камень и в очередной раз утопится, ему не привыкать.

Прогнать всех этих речных обитателей можно очень даже просто и недорого, если окажется под рукой обыкновенный козел. Козла они не любят, да ведь и людям он не больно приятен. На всякий случай козла можно вылепить из глины, только духу в нем необходимого не будет…

Но никто не лез на берег, не пускал из воды шумных пузырей, а мавку по плеску не отличишь от сома или налима. Жихарь задумался, загляделся на светлый диск, который покачивался на воде… Покачивался, покачивался, да вдруг и сдвинулся со своего места, словно лист кувшинки с оборванным стеблем, и поплыл, поплыл по речному стрежню, пока не скрылся за поворотом…

Жихарь помотал головой, поглядел на небо. Все было на месте – и месяц, и звезды. Звезды отражались и в реке, а вот месяц куда–то подевался. Жихарь затаил дыхание и на всякий случай взял в руку камень. Ничего не происходило. Потом на воде появилось светлое пятнышко, стало потихоньку расти, расти и наконец достигло положенного размера. Жихарь облегченно вздохнул и положил камень на место. Но в этот самый миг отражение снова оторвалось от своей невидимой основы и устремилось вслед за предыдущим вниз по течению, в те края, где Месяц называют Луной…

Да, место он выбрал самое дурное. Хотя кто выбрал–то? Зверь Индрик! Значит, будут не мавки, не лихорадки и не царь Водяник, а будет нечто вовсе скверное. Вверх по обрыву в темноте карабкаться не станешь, да и куда?

Обратно в Столенград? Верно говорят, что возвращаться – плохая примета: сей же час голову отрубят.

Вода уже теплая, и не раз случалось Жихарю переплывать широкие реки, только не в ночь полного месяца. В воде он сделается слаб и беззащитен, и, может статься, очередной желтый круг, сорвавшись с предназначенного места, перережет ему шею или грудь…

Правда, если опорожнить кожаный мешок и покрепче его перевязать, можно плыть и на нем. Но тогда придется волей–неволей доесть все припасы, а плавать на полное брюхо умные люди не советуют.

«Никто меня еще пальцем не тронул, а я уже все страхи перебрал, – укорил себя Жихарь. – Сам ведь хвастался гулящим девкам, что царю Водянику бороду оборвал, и речную тину в доказательство показывал. Вот и нахвастался».

Руки как–то незаметно для него потянулись к мешку, достали оттуда здоровенный печатный пряник и несколько каленых яиц. Созревающие луны продолжали скользить по реке одна за другой, но уже было не так страшно.

«Знать бы, куда они днем–то денутся – пропадут или станут дальше плыть, к Соленому Морю?» – задумался детина. На всякий случай решил о виденном никому не рассказывать, чтобы не засмеяли. Потом вспомнил, что рассказывать никому не придется, и загрустил. Грусть незаметно перешла в дрему, и ласковый голос над ним запел колыбельную, только напев стал как–то странно меняться, а голос опускаться все ниже и ниже, и знакомые слова превратились в чужие, рычащие и скрежещущие, и начали попадаться среди них полузабытые и давно заклятые имена истлевших идолов и околевших чудовищ, и от упоминаний этих застыла кровь…

«Варяги плывут, – сообразил во сне Жихарь. – Только вот почему они ночью плывут, не дурное ли задумали? Видно, все же придется наверх корячиться, предупреждать людей…»

Он открыл глаза, пришел в себя и понял, что поет один–единственный человек, и никакой лодки с драконьей головой на воде нет, хотя что–то и чернеется…

Детина вскочил и отбежал под самый обрыв, надеясь, что не заметят.

Неведомый певец плыл посередине реки, озаряемый бледными лучами, плыл он, стоя на стволе вывороченного с корнем дерева. Дивно, при этом он вовсе не перебирал ногами, чтобы удержаться, – ведь на круглом–то не очень поплаваешь. В руке певец держал не то посох, не то шест, которым он вроде бы и отталкивался, но этого никак не могло быть – на стрежне самая глубина.

«Водяник», – подумал сперва Жихарь, а зря: певец нимало не походил на речного царя. Был это высокий и прямой человек в длиннополом плаще, и плащ бился и развевался, хотя даже малого ветерка не веяло, да и двигалось бревно не скорее, чем вода. Потом стало видно, что развевается не только плащ, но и седые кудри, и длинная борода.

Тут Жихарь признал и напев: жуткое додревнее заклинание, поднимавшее мертвецов из земли, но не всех подряд, а только проклятых, заклейменных, голодных и рабов, с тем чтобы они разрушили до основания весь мир, а затем…