Страница 95 из 100
Когда оба придурка вышли, Тополев встал и сделал шаг в мою сторону.
— Оп-ля! — этот дурацкий возглас вырвался у меня как бы сам по себе. Словно его произнесла душа, начиная отделяться от тела.
— Это начало какого-то нового анекдота? — без тени улыбки поинтересовался Матвей.
— Не обращайте внимания, гражданин подполковник. Это была не я…
— Инструктаж слышали?
— Я не знала, что имею на это право со связанными руками.
— Слышали? — повторил Тополев.
— Не глухая.
— И что поняли?
— Что в полночь мне нечем будет взять бокал шампанского, чтобы встретить семьдесят восьмой год.
— Почти верно.
— Почему «почти»?
— Потому что вам нечем будет это сделать уже через… — Матвей взглянул на часы —…через четырнадцать минут. И не только «нечем», а и не для чего. Шампанское в трупе, даже в зимних условиях, способствует быстрому разложению.
— Пристрелите?
— Пристрелю.
— Н-да, карьеру в КГБ я так и не сделала… А маме моей что скажете?
— На дорогах гололедица… В Голландии вообще жуткое количество автокатастроф. Зажрался народ, нет никаких проблем с эксплуатацией автомашин.
— Что, целый автобус с туристами из-за меня гробить будете?
— Обойдетесь легковым автомобилем, Мальцева! Не графиня.
— Наутро там нашли два трупа… — тихо процитировала я незабвенного «Луку Мудищева», но Тополев, очевидно, сей шедевр раннего советского порноромана не читал и развил идею с другой стороны:
— А коллеги вашего редактора охотно подтвердят, что он при жизни был весьма скверным водителем.
— Бедный мой редактор… — я с удивлением почувствовала, что действительно так думаю.
— Да будет вам, Мальцева, — хмыкнул Матвей. — Обычное номенклатурное насекомое среднего звена. Разве что с образованием, и по заграницам, благодаря нам, пошлялся…
— Значит, все разговоры вашего педерастического шефа об ознакомлении с полотнами Ван Гога и благополучном возвращении на родину — наглая ложь?
— Не будьте кретинкой, Мальцева. И потом, если он говорит это нашим космонавтам, то обычно слово свое держит.
— Так и планировалось с самого начала?
— Да.
— Вами?
— Не имеет значения.
— Тоже верно… А может, не стоит ждать так долго? — мои губы настолько пересохли, что я вдруг испугалась, что порежу о них язык. — Я сейчас в прекрасной форме для физического уничтожения: опустошена, обезвожена, обескуражена и, главное, чрезвычайно устала от ваших игр. Давай уж лучше сразу, Матвей…
— Торопимся, гражданка! — он неодобрительно покачал головой. — Непростительно для работника идеологического фронта. Чувство гражданского долга должно жить в советском человеке до последней секунды, до последнего вздоха.
— Побойся Бога, Матвей, — искренне возмутилась я. — Неужели кроме того, чтобы плюнуть в твою поганую рожу и попросить не трогать мою маму хотя бы после моей смерти, я еще что-то должна?
— У тебя остался один, но очень серьезный долг, Валентина Васильевна! — Тополев выключил свет, затем подсел ко мне и дальнейшее говорил уже на ухо, жарким шепотом, как бывалый и темпераментный мужчина, переборовший наконец страх и изливающий постылой любовнице всю глубину своего презрения: — Твой долг — это Витяня. Он придет сюда, вот увидишь. Я слишком давно знаю его, чтобы ошибиться. Он придет. Он помнит правила нашей игры и явится туда, где без него великий праздник — просто бытовая пьянка. И вот когда я нашпигую его поганую голову свинцом и увижу, что глаза его стали стеклянными, а зубы прикусили длинный язык, я освобожу тебя от твоих мучений, Мальцева. Я подарю тебе легкую смерть. Это будет как сон, Валентина, как дуновение ветерка, как касание руки, убирающей со лба прядь…
— Матвей, — таким же шепотом спросила я. — Скажи, ты женат?
— Нет.
— И никогда не был?
— Никогда.
— Это хорошо.
— Почему?
— Потому что такие люди, как ты, Матвей Тополев, не должны размножаться. Даже после моей смерти…
32
Волендам. Отель «Дам»
31 декабря 1977 года
Никогда не спорьте, если в вашем обществе вдруг заговорят о маниакальном кокетстве всех без исключения женщин на свете. Потому что промахнетесь. Потому что это святая правда, если таковая вообще существует в нашем изолгавшемся мире. Я поняла это на собственной шкуре, в ситуации, когда самообман — столь же бесполезное занятие, как попытки изобретения вечных колготок, — под черным дулом пистолета гражданина Макарова в руках гражданина подполковника.
Возможно, к тому моменту я уже просто устала бояться и мой измочаленный организм в знак протеста перестал вырабатывать адреналин. Как бы там ни было, вместо мыслей о вечном и нетленном, вместо лихорадочного обратного отсчета оставшихся на мою горькую долю минут и секунд, я думала только об одном: как объяснить Юджину столь двусмысленную ситуацию — я на диване, помятая и без косметики, а рядом пышущий жаром, шепчущий что-то невнятное Тополев… Мне почему-то казалось, что, появись Юджин в номере, Матвей тут же спрячет пистолет, примет непринужденную позу и скажет какую-нибудь глупость, чем сразу придаст трагической ситуации пошловато-будуарный оттенок. Смешно, но о более реальной перспективе — появлении Витяни со всеми вытекающими последствиями — я даже не помышляла. Бывалые люди, возможно, заметят, что перед смертью в голову лезут всегда невероятные глупости, но я тогда страшнее именно такого развития событий ничего себе представить не могла. Воистину, женщина зачата в кокетстве, и путь ее — от девичьего зеркальца до холодного отражения в патологоанатомическом скальпеле…
— А ты везучая, Мальцева, — шепнул прямо мне в ухо Матвей.
— Этим я могла бы поделиться даже с тобой, говно в мундире, — пробормотала я. — Не жалко…
— А что, разве нет?.. — Тополев продолжал шептать, как начинающий суфлер, не опуская пистолет и не отрывая взгляд от двери. — По моей прикидке, ты уже получила в подарок как минимум месяц жизни. И какой!
— Господи, — вздохнула я. — Если бы я действительно была везучим человеком, ты бы, Тополев, чаще посещал дантиста…
— Грезишь, Мальцева? Это запах смерти.
— Не ври, подполковник: это запах трех или четырех кариесных зубов, истосковавшихся по врачу-еврею и мятной пасте за семнадцать копеек. Так что запомни, урод, мое слово: вместе с пистолетом в кобуру нужно класть не бутерброд с балтийской килькой, а зубную щетку. И пользоваться ею. Если не знаешь, как чистят зубы, попроси инструкцию в кремлевской аптеке. И не сопи так! Это просто совет незамужней женщины. Мотай на ус, пока я жива…
— Ты знаешь, — Тополев придвинулся еще ближе и практически запечатал влажными губами мое ухо, — порой, когда я представляю себе, сколько же вас развелось в России, скольких вы успели обдурить, обсмеять, оболгать, мне становится по-настоящему страшно…
— Ты не оригинален, Тополев. Гитлеру тоже было страшно.
— Он был идиотом.
— Он был таким же, как ты, Матвей. То есть мерзавцем и психом. Разница между вами лишь та, что у него власти было побольше…
— Но и моей власти, Мальцева, хватит с избытком, чтобы ты навсегда заткнулась.
— Ну и что? Моя смерть приведет к развалу мировой системы сионизма? Евреи перестанут поступать в вузы и повалят в ПТУ? Доклады Брежневу будет писать Расул Гамзатов?..
— Тсс! — Мой рот, нос и часть подбородка мгновенно оказались погребенными под горячей ладонью Тополева. Конечно, с широкой дланью незабвенного бровеносца Андрея его руку сравнить нельзя было, однако сила, с которой мне зажали рот, вызывала уважение.
В дверь коротко стукнули.
— Я же говорил, что ты везучая, — буквально прошелестел над моим ухом Матвей. — Бог дарит тебе еще несколько минут. С таким счастьем лотерейные билеты покупать надо.
— Как же! — прошипела я. — Выиграешь у нашего государства!
— Ответь!
Этот приказ Тополев сопроводил болезненным тычком ствола в мои ребра.
— Кто? — сварливо осведомилась я.