Извилистые тропы

Снова начались увеселения и танцы, маленький принц Генри по-прежнему всех восхищал. Зрители шептались, что готовится договор о брачном союзе между принцем и дочерью испанского короля Филиппа III инфантой Анной. К счастью для склонных к апоплексии придворных-пуритан, эти слухи не имели под собой никакого основания. Забавы продолжались, травили медведя борзыми, мастифы терзали быка. Это зрелище устроили явно для того, чтобы доставить удовольствие испанским гостям, и все были от него в восторге, кроме принца Генри, который очень любил животных; рассказывали, что в прошлый раз во время такой же забавы в Тауэре, когда в клетку ко льву впустили трех собак и только одну лев растерзал не до смерти, принц велел привезти собаку в Сент-Джеймсский дворец и сам помогал ее выхаживать. Такое сострадание к больным и беспомощным было одной из самых прекрасных черт этого доброго мальчика. Он, без сомнения, пришел бы в ужас, если бы ему рассказали о торжествах в Осло по случаю свадьбы его отца-шотландца и матери-датчанки, когда король Яков приказал четырем негритятам плясать обнаженными на снегу перед королевской каретой на потеху публики. Негритята умерли от воспаления легких.

Возможно, когда Фрэнсис Бэкон трудился над «Временем мужского рода», обращенным к юному ученику, и над своим «Валериусом Терминусом», он думал о том, как сформулировать столь важные для него идеи и внушить их будущему принцу Уэльскому, наследнику двух королевств.

И как раз во время визита испанских дипломатов в августе 1604 года королю Якову было благоугодно наконец-то официально утвердить сэра Фрэнсиса в должности ученого советника, которую он до сих пор занимал лишь согласно устному распоряжению. Одновременно он назначил ему содержание размером 60 фунтов в год. Небольшая сумма, по сравнению с расходами на содержание Горэмбери не более чем капля в море, но все равно это была королевская милость, стимул написать следующее сочинение, на сей раз пространное исследование — «Некоторые положения или соображения касательно объединения королевств Англии и Шотландии». Комиссия, которая была назначена в июле перед роспуском парламента для изучения этого вопроса, состояла из сорока одного англичанина и тридцати одного шотландца. Собралась комиссия в конце октября, и хотя обсуждения продолжались до начала декабря, ее члены пришли к единодушному согласию по всем пунктам, и это безусловно заслуга Фрэнсиса Бэкона. Не было ни ссор, ни стычек, все доводы принимались с большим тактом и уважением друг к другу, был решен вопрос титулования или величания короля, по поводу чего все это время кипели самые яростные страсти: отныне монарх именовался королем Великобритании, Франции и Ирландии.

На этом деятельность комиссии временно завершилась. Доклад должен был пройти обсуждение в парламенте, но слушания были отложены до следующего года. Возникла угроза новой вспышки чумы, и 24 декабря парламент распустили на десять месяцев, так что его член от Ипсвича, завершив работу по объединению королевств, мог забыть на время о делах политических.

При дворе снова начались празднества. Брат королевы Анны Ульрик епископ Шверинский и Шлезвигский приехал погостить в Англию, и его надлежало развлекать, к тому же Филипп Герберт — тот самый молодой человек, которого король так игриво потрепал по щеке во время коронации, — женился на леди Сьюзен Вир, внучке первого лорда Берли. Король сам выступил в роли посаженого отца невесты, венчались они в часовне Уайтхолла, после чего грянуло, как и положено, свадебное веселье. Одна из масок продолжалась три часа, веселились так бурно и самозабвенно, что некоторые из дам не только порастеряли драгоценности, но им вдобавок еще и юбки разорвали. Более привлекательное зрелище можно было наблюдать в последний день крещенских святок, когда маленького принца Чарлза, которому едва исполнилось пять лет, произвели в кавалеры ордена Бани, но поскольку он плохо ходил — у него была болезнь суставов, — его во время церемонии держал на руках лорд-адмирал, а клятву за него произнес кто-то из знатных сановников.

Фрэнсис знал, что палата общин не призовет его до октября, что о его матери хорошо заботятся в Горэмбери, а Элис Барнем, которой еще не исполнилось тринадцати лет, играет со своими сестрами под присмотром матери и «распутника» Пэкингтона в Суффолке или в Вустершире, и потому мог спокойно отвлечься от насущных дел и, уединившись в своей уютной квартире в Грейз инне среди книг, стопок бумаги и верных помощников, снова взяться за сочинение. На сей раз это будет большой труд, и Фрэнсис доведет этот труд до конца — «Усовершенствование наук».

«Я сделал своей вотчиной все ветви науки», — написал Фрэнсис в возрасте тридцати одного года своему дяде лорду-казначею; и вот теперь, двенадцать лет спустя, он пожелал хотя бы отчасти доказать это не только людям ученым и образованным, но и своему государю. Труд будет состоять из двух частей или книг, и на каждой будет значиться посвящение королю.

Во Фрэнсисе жило глубочайшее убеждение, что наука — удел не одних только ученых затворников, напротив, она доступна всем; и он стремился показать, какое богатство интересов откроется перед читателем, чей ум не закоснел в приверженности схоластическим традициям прошлого, но готов исследовать весь новый мир мысли с той же страстью, какая побуждала его современников плыть на край света через океан и открывать там новые земли. «Какой позор для человечества, если оно откроет гигантские пространства материального мира, материки, моря, звезды и распространит знание о них среди всех людей, и на фоне этих великих достижений ограничит свой интеллектуальный мир тем, что люди знали еще в древности».

Ему, в частности, хотелось доказать, что с самого начала истории человечества всех великих героев, полководцев, государственных мужей, правителей вдохновляло истинное знание. Вначале Бог сотворил свет, и этот свет, как представлял себе Фрэнсис, был не только светом солнца над землей, но светом знания и понимания, которые превратили дикого зверя в существо, способное мыслить и осознавать, что в том саду, где он живет, т. е. в окружающем его мире, есть все, что ему необходимо. Благодаря божественной искре, одухотворившей человека, все, что он видит, все, к чему прикасается — волны, накатывающиеся на берег, растения и деревья, которые приносят плоды, — все чему-то его учит. «Ничто не скрыто от пытливого, изобретательного ума», был убежден Фрэнсис, и в первом томе, несомненно, начатом и, возможно, законченном в конце 1604 года, он перечисляет множество библейских персонажей и исторических личностей, которые не только вели суровую и в высшей степени деятельную жизнь, но и с помощью света, который даровал им Господь, способствовали развитию познания: «первый секретарь Господа» Моисей, принесший людям десять заповедей; царь Соломон, Ксенофонт Афинский, Юлий Цезарь, Александр Великий. Воины и ораторы — Фрэнсис обращается к их примеру снова и снова, причем особенно часто цитирует Юлия Цезаря. В первом томе, рассуждая о досуге и о том, как надлежит его проводить, он приводит ответ греческого оратора Демосфена на выпад его противника Эсхина: «Этот человек, превыше всего на свете ценивший удовольствия, заявил ему, что от его речей издали разит чадом ночного светильника. Верно, согласился Демосфен, мы с тобой по-разному проводим ночи». Это был, несомненно, замаскированный выпад самого Фрэнсиса против некоторых своих друзей.

Он строго разграничивал исторические факты и укоренившиеся представления, которые слишком часто оказываются ложными; в первом томе он показал, как возникают подобные искажения — в них по большей части повинны те ученые, которые «давно перестали наблюдать природу и осмысливать опыт и самодовольно погрязли в своих собственных измышлениях». Человек, искренне ищущий истину, должен обладать всеохватной жаждой познания и без страха заглядывать в глубины самого себя, осознавать свои пороки и искоренять их, чтобы добрые качества, которыми он обладает, могли полностью развиться. «Слишком долго было бы перечислять разнообразные средства, с помощью которых знание исцеляет все недуги сознания», — замечает Фрэнсис, и в памяти простого читателя что-то отзывается, фраза кажется знакомой. «Придумай, как исцелить недужное сознанье, как выполоть из памяти печаль, как письмена тоски стереть в мозгу…»[5] Да, «Макбета», как говорят, играли во дворце только в следующем году, а напечатан он был, как и «Юлий Цезарь», лишь через семь лет после смерти Шекспира. «Слишком долго было бы перечислять разнообразные средства, с помощью которых знание исцеляет все недуги сознания; иные освобождают наш организм от дурных жидкостей, иные отворяют запоры, способствуют пищеварению, улучшают аппетит, заживляют раны».

5

Шекспир. «Макбет», акт V, сцена 3. Пер. Ю. Корнеева.