Страница 13 из 77
Днем со степи тянуло медовым запахом цветущего разнотравья. Над белоснежными садами гудели пчелиные семьи. Все теплее становились лунные ночи.
В одну из таких ночей подле станичного кладбища, куда в сумерки никто никогда не забредал с добрыми намерениями, встретились двое. Высокий, в военной форме, говорил приглушенным, но властным голосом:
— Выметите у него все подчистую. До единого зернышка, чтоб и понюхать нечего было. Но тогда только, когда он будет в эскадроне. Не то — несдобровать вам. Характер у него дурной. Поняли?
— Известное дело, — отвечал собеседник, одетый, как многие станичники, в холщовую рубашку навыпуск и плисовые штаны.
— И тогда он сам окажется у нас в руках. Как миленький на пузе приползет. Да!... Кто там дома окажется, сошлитесь на приказ лично председателя продкомитета Мурзова. Считайте это своим главным заданием. Понятно?
— Чего проще...
Поговорив еще немного, заговорщики разошлись. Через минуту их тени растворились в сумеречном свете лунной ночи.
...Эскадрон Фомина располагался в нижней части станицы, и чтобы добраться к нему, надо было проехать через центр, мимо окрисполкома, управления милиции, продкомитета. Но Фомину сегодня не хотелось никого видеть, и он потянул повод вправо, чтобы объехать центр поверху. И тут, на углу, он чуть было не наскочил на своего приятеля Мельникова, который работал в Совете.
— Тю на тебя! — отпрянул с дороги Мельников. — Ты что на людей не смотришь?
— Люди, — сквозь зубы процедил Фомин. — Таких людей, как ты с этими... — он неопределенно махнул рукой, — к стенке надо.
— Да что случилось? — изумился Мельников и, видя, что Фомин поднимает плеть, чтобы стегнуть коня, ухватился за чембур. — Ты можешь по-человечески объяснить?
— А то... — наклонился Фомин и зашипел, наливаясь злобой: — Вчера ваши продотрядчики у моего батьки все забрали, что было. Жрать нечего.
— Постой, постой! Я-то причем тут? Первый раз слышу. Если б знал, что ж я — не предупредил бы тебя, что ли? Я друзей не забываю. Это наверняка установка Мурзова.
— Ладно, я ему, собаке, припомню... — Фомин грязно выругался и, чуть не сбив Мельникова с ног, галопом помчался посреди улицы.
Несколько дней командир эскадрона ходил чернее тучи. Никто не мог к нему подступиться. До революции Фомин был казачьим есаулом и унаследовал от старой армии суровое обращение с подчиненными. Высокий, статный, подтянутый, он не прощал никому расхлябанности и своеволия. Казакам это нравилось, дисциплина в эскадроне держалась строгой. Многим по душе было то, что Фомин сам из здешних, истинный казак. Большинство знало его с детства и готово было с большей охотой подчиняться его суровой и подчас угнетающей требовательности, чем идти под начало пусть самого рас-хорошего иногороднего.
Все это, конечно, знал Фомин и в его горячей голове, рождавшей множество планов мести Советам, крепла уверенность, что за ним пойдет весь эскадрон. Его страсти подогревались все возрастающей внутренней неудовлетворенностью происшедшими на Дону переменами. «Все сравнялись: бедные и богатые, сильные и слабые, умные и дураки», — с неудовольствием думал он, ища и не находя пока выхода из создавшегося положения. Тесно связанный до революции с офицерской элитой, он лишь по случайной иронии судьбы, спасая жизнь, попал в красные. Крепко досталось ему и от отца, довольно зажиточного станичника. Вчерашний случай переполнил чашу терпения.
— Подымай народ, — твердил отец, сидя за столом и расплескивая пьяными руками самогон. — Подымай казаков. У тебя сила, сынок, — три сотни сабель!.. Да будь я помоложе, эх! Атаманом Войска Донского стал бы, не меньше. Благословляю на ратный подвиг, сынок. Иди.
Ночью Фомин-младший не сомкнул глаз. Постель горела под его тяжелым пылающим телом. Стакан за стаканом он пил хлебный квас. К утру пришло решение: «Отец прав. Надо действовать. Была не была...»
Комиссар окрвоенкомата Шахаев — рослый плотный казак, сосредоточенно размышляет над тем, что поведал ему Воронин.
— Значит, у тебя никаких сомнений нет?
— Нет, — сухо подтверждает Воронин. — Чем быстрее мы его изолируем, тем лучше будет для всех, в том числе и для самого Фомина.
Шахаев невесело улыбается:
— Как это тебе удалось прямо-таки на лету его подковать? Прирожденный ты чекист, да и только.
— Моей заслуги тут мало. Просто сказал один фоминовец, что затевается недоброе. А я лишь проанализировал некоторые дополнительные факты и сделал выводы.
— Что ж, давай разработаем план. Брать его в открытую нельзя... Влиянием он пользуется немалым, да и обвинений пока что мы не можем ему никаких предъявить.
— Да, тут надо с хитростью подойти. А что если попросить Ростов, чтоб его туда вызвали?
— Пожалуй, подходит. Составляй шифровку.
В тот же день шифрованная телеграмма была отправлена в Ростов.
Но дальнейшие события развивались не так, как было намечено. Когда Фомина пригласили к прямому проводу, он вначале растерялся. Кто и зачем мог его вызывать? Не связано ли это с его решимостью порвать с Советами? Но кому стали известны самые сокровенные планы? Неужели он своим поведением вызвал подозрение?..
Разговор с краевым центром поверг его в еще большую растерянность. Ему предлагалось немедленно сдать эскадрон и выехать в Ростов для получения нового назначения. Недвусмысленно упоминалось слово «повышение». У Фомина отлегло от сердца. На кой черт ему подставлять башку под удар, если все складывается пока наилучшим образом? Спокойно можно дослужиться до высокого чина, а там видно будет: Еще неизвестно, как сложится обстановка. Похоже, Советская власть не из слабачков.
Трудно сказать, что произошло бы дальше, если бы Фомин, сам того не зная, не был вовлечен в более крупную игру. Внутренняя контрреволюция искала и использовала малейшие возможности, чтобы навредить молодой Советской республике, подорвать ее устои. В разных концах страны плелись сети заговоров, вспыхивали мятежи, множилось число бандитских шаек, насчитывающих от двух-трех до двухсот-трехсот и более человек. Верхний Дон в ту пору, разумеется, не составлял исключения.
Мельников поджидал Фомина на крыльце.
— Здорово, бравый командир! — с суетливой шутливостью похлопал он по плечу Фомина. — Какие новости? Я слышал, тебя Ростов вызывал по телефону. Что-то случилось?
— Да вот, обещают повышение, — важничая, ответил Фомин. — Не знаю только еще, какое.
— Я тебе скажу, какое, — странным голосом произнес Мельников и воровато оглянулся.
— Ну-у? — недоверчиво и заинтересованно протянул Фомин. — Откуда ты знаешь?
— Я тебе скажу, где тебя ждет повышение, — многозначительно глянул Мельников. — В могиле, вот где. Понял? Дурак ты, Фомин, хоть и командуешь умными людьми.
— О чем ты? — оторопел Фомин.
— О том, дурья башка, что заманивают тебя в капкан. Хоп — и готово! Фомина нет. Хочешь верь, хочешь нет, но я то знаю точно... Отойдем-ка в сторонку. А то чего-то Блохин тут крутится. Ми-ли-и-ция, — процедил он презрительно. — Пошли, я тебе все расскажу.
Блохин тем временем подошел к знакомому часовому у входа в окрисполком. Поздоровавшись, спросил, показывая глазами на Фомина и Мельникова:
— О чем это они спорят?
— А черт их душу знает. О могиле будто толковали. А о какой — не ведаю. Слышал, Мельников Фомина дураком обозвал за то, что его обманывают, а он не понимает. А тот, видно, и не услышал, коль не смазал ему в ответ по роже.
Через некоторое время, проследив, в какую сторону поехал Фомин, Блохин ринулся к управлению, доложил Воронину:
— После разговора с Ростовом Фомин вроде бы повеселел. А после встречи с Мельниковым стал как в воду опущенный. Часовой передает, что Фомин даже на оскорбление не обиделся. Мельников уверял Фомина, что кто-то обманывает его.
— Коня! — громко приказал Воронин и выскочил на крыльцо. — Всем быть наготове. Пулемет к бою!
Однако было уже поздно. Как выяснилось впоследствии, Фомин поднял по тревоге свой эскадрон, построил его и объявил, что с ним хотят расправиться за то, что он защищает интересы казачества.