Страница 125 из 131
— У меня есть кое-что и для тебя, — сказала она. — Долго ли будешь ты плакать и сокрушаться? Красота проходит, нет ничего хуже тайной скорби: она сушит человека, вызывает седину в волосах и морщины на лице и преждевременно старит его. Какая польза тебе плакать и сокрушаться? Ведь изменить ничего нельзя. Ты должна на что-нибудь решиться. Разве ты не молода и не прекрасна? Зачем же тебе приходить в отчаяние! Тебя ожидает лучшая жизнь, ты можешь быть так счастлива, как никто.
Реция унылым взглядом посмотрела на старую Макуссу.
— Счастлива? — спросила она взволнованным голосом.
— Ты хороша и молода, — продолжала старуха, — ты всегда можешь устроить свое счастье! Сегодня я случайно встретила старого торговца Бруссу из Стамбула и жаловалась ему на твое беспомощное состояние!
— Гм, — заметил он, — если, как ты говоришь, она молода и хороша, я, может быть, приищу ей хорошее местечко! Пришли ее ко мне, я посмотрю, что с ней делать. Богатый Формоза из Перы хочет купить себе жену! Быть может, она ему и понравится, и тогда она может быть уверена в своем счастье!
— Богатый Формоза? — спросил Гафиз. — Это хороший пожилой господин!
— Вот видишь! Я обещала Бруссе, что ты завтра придешь к нему!
— Чтобы он меня продал? Чтобы я стала женой человека, которого я никогда еще не видела, человека нелюбимого? — вскричала Реция. — Не требуй от меня этого!
— Как, ты отказываешься от подобного счастья? — сказала со злобой Макусса. — Вот как! Чего же тебе еще надо? Чего ты намерена ждать? Не возвращения ли Сади-паши? Не его ли свадьбы с принцессой?
— Ты должна спокойнее говорить с ней, — заметил Гафиз, — она принимает все это близко к сердцу.
— Она должна слушаться советов старых, опытных людей! Ребенка я возьму к себе, пусть он воспитывается здесь, ты будешь каждый месяц платить мне за его содержание, — говорила Макусса, — никто не должен знать, что ты была женой Сади. Завтра я отвезу тебя к Бруссе, если тот только увидит тебя, ты будешь иметь хорошее место в богатом доме, это верно!
— Сжалься надо мной и не принуждай меня к этому! Я не могу быть женой другого, я лучше готова умереть!
— Говорю тебе, что ты дура! — бешено вскричала старая Макусса. — Не думаешь ли ты вечно оставаться здесь? Поупрямься-ка еще у меня! Отчего ты не хочешь идти к другому?
— Не спрашивай меня! Я не могу этого сделать! Я принадлежу Сади, хотя он меня забыл и покинул!
— А я говорю тебе, что завтра ты пойдешь со мной к Бруссе, — в бешенстве вскричала старуха. — Не безумная ли ома? Любить человека, который и знать ее не хочет! Да еще отвергает такой прекрасный случай устроить свое счастье. Старый Формоза ищет жену в свой гарем, так как у него умерла его любимая жена! Очень мне надо спрашивать, хочешь ты или нет! Ты должна слушаться опытных старых людей: они лучше знают, что хорошо и что плохо, и позаботятся о том, чтобы ты не погибла. Любовь к паше! Какое дело ему до твоей любви и верности!
Реция ничего не отвечала, она сделала вид, как будто покорилась, по крайней мере, так объяснила себе старуха ее молчание. Бедняжка неподвижно сидела, бесцельно глядя перед собой. Опа слышала каждое слово старухи, которая через торговца невольниками Бруссу хотела продать ее старому богатому турку и, конечно, получить за это свою долю барыша. Она видела, что теперь все погибло!
Она стояла у пропасти, на краю гибели. Ее хотели разлучить с ребенком, с ее единственным сокровищем, от нее требовали, чтобы она забыла о любви к Сади. Нет, она никогда не сделает этого! Лучше она встретит смерть. Да, смерть казалась ей спасением! Мысль разом избавить себя и ребенка от всех нужд и скорбей, от всех забот и бедствий имела для нее в эту минуту что-то невыразимо заманчивое. Тогда все было бы кончено. Тогда она сохранила бы верность своему Сади. Что ей оставалось в жизни теперь, когда он ее покинул? Она не сердилась на него, не проклинала его, хотя сердце ее и разрывалось на части, она простила ему все! Она была бедная, недостойная его девушка, ей не место было в его конаке, лучше всего ей было умереть вместе с ребенком.
Пожелав спокойной ночи старикам, она по обыкновению отправилась в соседнюю комнату и сделала вид, будто легла спать.
Когда в передней комнате водворилась тишина и старики заснули, она тихо и осторожно поднялась с постели.
Она прислушалась, все было тихо. Чтобы успокоить проснувшегося ребенка, она покормила его грудью, и, когда тот уснул, встала. Кругом были тишина и безмолвие. Она осторожно отворила дверь в соседнюю комнату. Гафиз и Макусса крепко спали, их громкий храп раздавался в комнате.
Реция тихо прокралась мимо их постелен, тихонько отворила дверь в переднюю. Холодный, ночной воздух пахнул на нее, но она даже не почувствовала этого, так была взволнована. Она быстро вышла на воздух, осторожно притворив за собой дверь.
Никто не слышал ее ухода. Повсюду в хижинах было тихо, все уже спали. С ребенком на руках она бежала прочь, бесцельно стремясь вперед: ее преследовала одна мысль — поскорее избавить себя и свое дитя от всех скорбей этого мира!
Пробегая по полю, она вдруг заметила вдали два огненных глаза приближающегося локомотива.
Луч надежды блеснул на ее лице. Что если бы она с целью избавиться от своего отчаяния и беспомощного состояния вместе с ребенком бросилась на рельсы? В одну минуту все было бы кончено.
Она торопливо пошла к рельсам.
Ясно слышался шум приближающегося поезда.
Со взглядом, обращенным к небу, она поцеловала своего ребенка.
— Так должно быть! — воскликнула она. — Только на небе ждет нас спасение и покой, здесь, на земле, мы беспомощны и обречены на гибель.
Крепко прижав малютку к своей груди, она бросилась на рельсы. Горе и отчаяние ее были так велики, что она не чувствовала при этом ни малейшего страха. Напротив, ей казалось, будто она уже готова была вступить в эту блаженную обитель, где кончаются все земные бедствия.
Она еще раз поднялась.
Громче раздавался шум локомотива, словно бешеное фырканье ужасного дракона с огненными глазами.
На минуту ею овладел ужас.
— Прощай, мой Сади! Я умираю за тебя! — воскликнула она и снова легла между рельсами.
Ночной мрак скрывал страдальцев от глаз машиниста, да и если бы он и увидел их, то было уже поздно остановить поезд и спасти несчастных.
Свист локомотива возвестил городу о приближении поезда.
В эту самую минуту вагоны промчались над несчастной матерью и сыном…
XXIX. Бегство Зоры
Принц Юссуф напрасно прилагал все усилия, чтобы отыскать след Реции, он все еще не успокоился, хотя и не говорил больше Гассану о своем желании еще раз увидеть прекрасную девушку.
Юссуф платонически любил Рецию. Он вовсе и не думал назвать ее своей. Он хотел только еще раз увидеть ее, еще раз поговорить с ней. Она была так прекрасна: ему хотелось остановить свои пламенные взгляды на ее лице, на ее чудных выразительных глазах. Но ему никак не удавалось ее увидеть, хотя он и не жалел ничего, чтобы только отыскать ее.
Гассан, приобретавший все большую и большую благосклонность султана, не говорил Сади больше ни слова о Реции с тех пор, как заметил, что между ним и принцессой возникла любовь, которая с каждым днем принимала все более и более серьезный характер. Об открытой помолвке не было и речи, султан еще не дал на то своего согласия, но то, что в скором времени она должна была состояться, в этом Гассан не сомневался, а потому и молчал о Реции.
— Если бы Сади вспоминал о ней, — рассуждал Гассан, — он мог бы спросить меня сам.
Но Сади не спрашивал.
Это нисколько не удивляло Гассана, в сердечных делах он был нечувствителен, почти суров. Ему не казалось странным, что Сади отрекся от своей первой любви теперь, когда ему, смелому, стремящемуся к величию и славе паше, выпала на долю любовь принцессы. Он находил естественным, что Сади был настолько умен, чтобы пожертвовать всем остальным ради этого блестящего будущего. Рошана была так прекрасна, заманчива и величественна, что, глядя на ее фигуру, можно было представить и красоту ее лица.