Сборник статей

Если ветхозаветная концепция человека, сотворенного по образу Божьему, может восприниматься как живая реаль­ность, то лишь потому, что человек является не только соз­данием, но и требующей реализации творческой силой. Где бы эта творческая сила не проявилась, она обладает харак­тером откровения, но это откровение тесно связано с психической структурой, которой и в которой оно явилось. Для нас характер откровения больше не отделим от индивидуума. Творческий принцип настолько глубоко уко­ренился в самом глубоком и самом темном уголке бессозна­тельного индивидуума, и в том, что есть лучшего и высшего в его сознании, что мы можем осознать его только как плод всего существования индивидуума.

Одно из основных заблуждений насчет творческого прин­ципа проистекает из мнения, что человек в своем развитии прогрессирует" от бессознательного к сознанию. До тех пор, пока развитие человеческого сознания, будет считаться тож­дественным дифференциации и развитию мышления, то как творческий человек, так и группа, ритуалы и праздники кото­рой связаны с глубинами бессознательного, обязательно будут выглядеть топящими самих себя в мирах архаичного примитивного символизма. Даже если регенерирующий ха­рактер этого феномена понимается правильно (озарение, которое зачастую гасится представлением о сублимации), то все равно господствует точка зрения, что эта архаичная, регрессивная форма должна быть и будет преодолена в ярде прогресса. Эта точка зрения лежит в основе любого так называемого научного мировоззрения, в том числе и психоа­нализа, для которого вся символическая, творческая реаль­ность, по сути, является "донаучной" фазой, которую следует вытеснить. С этой точки зрения, представитель радикально рационального сознания является высшим типом человека, в то время как создающий символы человек, пусть даже и не невротик, "вообще-то" представляет собой атавистический человеческий тип. При подобном подходе природа худож­ника, создателя символов, понимается абсолютно не­правильно; его развитие и творческие достижения объясня­ются зацикленностью на детской фазе развития. Символ также понимается неправильно и, скажем, поэзия сводится к "магическому инфантилизму", поддерживаемому "всемогу­ществом мысли".

Недостаточно будет заключить, что ключ к фундамен­тальному пониманию не только человека, но и всего мира, следует искать в отношениях между творчеством и символической реальностью. Только когда мы поймем, что символы отражают более сложную реальность, чем та, кото­рую можно втиснуть в рациональные концепции сознания, мы сможем полностью оценить способность человека к соз­данию образов. Рассматривать символизм в качестве ран­ней стадии развития рационального, концептуального соз­нания, означает опасно недооценивать создателей симво­лов и их функции, без которых человечество не смогло бы существовать, да и было бы недостойно существования.

Мы не отрицаем того, что в определенные моменты при­земляющий анализ творческого и нетворческого человека открывает подлинные факты. Личностные факторы имеют большое значение при лечении больных людей и при написании биографий людей творческих. Но анализ творчес­кого процесса начинается именно там, где заканчивается приземляющий анализ, - с расследования связей между личностными факторами и архетипическим содержимым, то есть содержимым коллективного бессознательного. Только благодаря этим связям индивидуум может стать творческим человеком, а его работа приобрести значимость в глазах коллектива. Приземляющий анализ творческого процесса и творческого человека не только неверен, но и представляет опасность для культуры, ибо не дает творческим силам воз­можность сбалансировать цивилизацию сознания, усиливает одностороннее развитие индивидуального сознания и сталкивает, как индивидуума, так и цивилизацию, в пропасть невроза.

Результат подобного развития, даже сточки зрения одно­бокого рационалиста, противоположен ожидаемому. Ибо, если девальвация создающего символы бессознательного несет с собой резкий разрыв между рациональным созна­нием и бессознательным, то эго-сознание, само того не заме­чая, будет подавлено теми самыми силами, которые оно отрицает и стремится изгнать. Сознание становится фана­тичным и догматичным; или, если выражаться категориями психологии, оно подавляется содержимым бессознательно­го и бессознательно ремифологизируется. Оно, по-прежне­му, признает только рациональные доминанты, но, на самом деле, подвержено процессам, которые, в силу своей архетипичности, сильнее его, и которые предубежденное сознание не может понять. В результате сознание порождает бессознательные религии, как малого (вроде психоанализа), так и большого (вроде таких движений, как нацизм и ком­мунизм) масштаба. Именно псевдорелигиозными истоками этих догматических систем и объясняется их практическая неистребимость. Корни подобных догм находятся в архетипических образах, которые сознание решило изгнать; но они являются псевдорелигиозными, потому что, в противоположность подлинному религиозному содержанию, ведут к регрессу и распаду сознания.

Даже, если бы отношение сознания к архетипическим силам бессознательного, как к архаическим и сознанию враждебным, было бы оправданным (чего быть не может), то и тогда сознание могло развиваться только "постоянно помня о них", ибо в тот момент, когда оно теряет их из виду или начинает считать не существующими, оно, само того не осознавая, становится их жертвой. Когда мы рассматриваем человеческую душу как целое, в котором сознание и бессо­знательное взаимозависимы, как в своем развитии, так и в своих функциях, мы видим, что сознание может развиваться только там, где оно сохраняет живую связь с творящими силами бессознательного.

Развитие сознания не ограничивается осознанием "внеш­него мира"; в равной мере оно включает в себя осознание Человеком своей зависимости от внутрипсихических сил. Но это не должно восприниматься, как "рост" осознания субъ­ективных пределов, "поправка на особенности характера", не дающая возможность полностью увидеть проявление внеш­него мира, который мы определяем, как "реальность". Мы не должны забывать, что внешний мир, который мы воспри­нимаем нашим разделенным сознанием, это всего лишь сегмент реальности, и что наше сознание развило и диффе­ренцировало само себя таким образом, что стало специа­лизированным органом для восприятия именно этого конкрет­ного сегмента реальности.

Я уже подробно6 говорил о том, что мы платим очень большую цену за предельную конкретность нашего осознан­ного знания, которое основано на разделении психических систем и которое рассекает единый мир на полярные противоположности - собственно мир и душу.

Цена эта - резкое сокращение реальности, доступной нашим ощущениям. И мы уже говорили, что ощущение единой реальности является качественно иной формой ощущения, которая развитому сознанию представляется "нечеткой".

Ощущение единой реальности, которое как филогенети­чески, так и онтогенетически предшествует ощущению реальности разделенным сознанием, является в высшей степени "символическим". Первые психологи заняли удоб­ную позицию разделенного сознания и рассекли символ на компоненты, пребывая в убеждении, что что-то внутреннее было спроецировано наружу. В последнее время мы стали рассматривать символическое ощущение, как первичное су­ществование: единая реальность воспринимается адекват­но и з целом душой, в которой перегородки между системами либо еще не возведены, либо уже снесены. Например, рань­ше считалось, что символическое восприятие дерева вклю­чает в себя внешнюю проекцию чего-то внутреннего; человек проецирует психический образ на дерево - внешний объект. Но этот тезис оказался несостоятельным, хотя и представ­лялся правдоподобным эго-сознанию современного челове­ка, в восприятии которого единый мир разделен на внешнее и внутреннее.

На самом деле, как для нас, так и для примитивного человека не существует дерева - внешнего объекта и дерева - внутреннего образа, которые могут считаться фотогра­фиями друг друга. Цельная личность ориентирована на единую реальность, и ее изначальное ощущение той, по сути своей неведомой, части реальности, которую мы называем деревом, является символическим. Иными словами, острое ощущение символа с его смысловым содержанием есть нечто первичное и синтетическое; это унитарный образ одной части унитарного мира. С другой стороны, внутренние и внешние "перцепционные образы" вторичны и производны. Доказательством является то, что наука, порожденная нашим изолированным и изолирующим сознанием, все еще находит остатки символов в наших перцепционных образах и стремится переместить нас в безобразный мир, воспри­нимаемый только посредством мышления. Но наша душа все равно упрямо продолжает воспринимать образы, а мы продолжаем ощущать символы, даже если теперь они явля­ются научными и математическими. Однако величайшие из наших ученых и математиков воспринимают эти символи­ческие абстракции сознания, как нечто сверхъестественное; эмоциональный фактор в субъекте, ранее принципиально изгнанный из научного исследования, снова возникает "так сказать, в объекте".