Сам

В кабинете, где они с Гансом Магмейстером находились, как бы повеяло предгрозовым электричеством. Ганс Магмейстер, однако, не устрашился. Даже пониклость Курнопая не встревожила. Напротив, в его ярче засиневших глазах обнаружилась большая убежденность в том, что Болт Бух Грей ответит согласием.

— Ганс, почему вы не волнуетесь? — подосадовал Курнопай.

— У вас излишне опосредованный момент, у меня состояние катарсиса. Очищение духа под воздействием страха и сострадания — это и есть, согласно Аристотелю, катарсис.

— Неужели вы, на самом деле, одновременно и страшитесь, и сострадаете?

— Катарсис же.

— Можно раскаяться, но едва ли вероятно очиститься, если греховен.

— Все обладает способностью к очищению. Вода обладает, небо, твердь, тем более — душа и дух.

— Сомневаюсь…

— Я — нет. Очищение от скверны предполагает и очищение от вещей невинных, но грустных. Неполнотой маял бы меня катарсис, не открой я одну из тайн вашей родословной. И это я открою ради очищения. Вы — баловень судьбы, счастливчик. Вероятно, до поры, пока Болт Бух Грей находит нужным?

Курнопай замер. Тревога о том, чем ответит священный автократ, согласием ли, отказом, куда-то мгновенно подевалась.

В прискорбный период восьмилетней войны Ганс Магмейстер имел на фронте чин психонавигатора, необъявляемый, и звание генерала от медицины, прикомандированного Главправом к Ставке верховного главнокомандования. Обязанности он сам себе вменял, по мере того как вживлялся в батальное существование. Через посредство ставки он стремился управлять настроением частей на передовой. Чтобы перекрывать упадничество, он ввел вдохновительные дни, официально именовавшиеся днями свиданий. Этими днями предопределялись подзарядка храбрости, упорства, внушение, что боязнь смерти неуместна, ибо в действительности душа вечна и лишь всякий раз, покидая бренную оболочку, получает новое воплощение. Душа труса, тем паче предателя, переселяется в насекомое, пресмыкающееся, в лишайник, в стервятников, душа подвижника — в младенца, коему быть святым, мыслителем, добродеем, а то и в кого-то из божественных созданий. Гостьи: невесты, матери, сестры — твердили изречение древнегреческого философа Гераклита, почитаемое САМИМ: «Доблестней смерть — счастливей доля». Понятно, каждая гостья, прежде чем она допускалась к воину, получала дозу надлежащего духовно-патриотического напутствия.

Информировали Ставку как о массовых настроениях, так и об индивидуальных врачи, фельдшеры, санитарки. Сообщения делались по каналам кибернетики. Машина памяти, где они оседали, производила только соответствующую сортировку фактов, обобщал и предписывал рекомендации он, психонавигатор. Никто не имел права уклониться от осуществления этих рекомендаций. Высшие руководители армии, не исключая верховного главнокомандующего, кем являлся маршал Данциг-Сикорский, тоже получали советы и редко ослушивались. Единственным советом маршалу, от которого он попытался отбрыкаться, был совет хотя бы день провести в обществе женщины. Создалась беспобедная обстановка. Обладатель изумительной выдумки на малые и широкомасштабные операции, Данциг-Сикорский, согласно фронтовой молве, исчерпался. Впрочем, и ропот был, выразившийся в язвительной шуточке: «Наш Мориш не ловит мышь».

Ганс Магмейстер не видел замены Морису Данциг-Сикорскому, но и не сразу нашел выход, как сорвать его с тормоза.

Незадолго до восьмилетней войны умерла от гриппа супруга Данциг-Сикорского. До нее он избегал женщин, после — тоже. Среди военных его стыдливость и непорочность опасались вышучивать. Он был строг к телесной невоздержанности. Аскезу он утверждал как мерило нравственного существования фронтовиков. И если позволял солдатам и офицерам встречи наедине с женами, то при наличии документов о браке, освященных церковью, и очень секретно, чтобы не возбуждать животной зависти. При непререкаемом влиянии психонавигатора Ганс Магмейстер не решался намекнуть маршалу, что ущемлением мужской природы он низводит свой военный гений до состояния анемии. Однажды, едва заметив, как приластился Данциг-Сикорский тоскующим взором к молодой конвоирше, приехавшей к Ставке главкома с боеприпасами для телохранителей, Ганс Магмейстер велел маршальскому денщику Батату задержать ее и поместить в коттедж, предназначенный правительственным визитерам. Пусть готовится к ублажению важной военной персоны. Батат было принялся опротестовывать поручение: если, мол, под персоной подразумевается главнокомандующий, то неисполнимая затея. Застенчивость — не самое сильное препятствие; человек соблюдает чистоту, навроде как белое духовенство, и не допустит слабинку, от кого бы ни шло искушение, даже от самого сатаны. Но Ганс Магмейстер остановил его, ухватив, что тут воля денщика еще правильней натуры маршала. Между прочим, подчиненные, находящиеся у важных должностных лиц в услужении, обычно знают о том, каков есть их повелитель и как он будет поступать, гораздо определенней, чем он сам. Коли, мол, поступится его высокопревосходительство личной дисциплинарной установкой (куда денешься, ежели у психонавигатора и над ним власть), то все получится, навроде как у Наполеона Бонапарта: тому привели знаменитую актрису Франции в чем мать родила, а он только огладил ей спину да шлепнул по ягодицам, с тем ее и увели, навроде как лошадь с аукциона, у которой рекорды на бегах, знаменитые стати, родословная начата аж с до новой эры, но никто не позарился на нее. Не в его, Ганса Магмейстера, манере прикрикивать на нижестоящих, хотя рассудком он вычислил, что любая манера, вплоть до зверской, резонна: представлять лишь надо, с кем имеешь дело и для чего. Пришлось прицыкнуть на Батата, чтобы меньше рассусоливал да помалкивал о необъявляемой должности, в противном случае угодит под трибунал. Батат завертелся винтом, изобразив исполнительский задор, который не сумеет перекрыть целый вражеский полк. Упрямилась, конечно, конвоирша: не за тем-де нанялась в армию, еще, не дай бог, донесут главкому, тогда с позором демобилизуют. Батату да не умаслить патриотичную девушку. Если он ударился в исполнительство, зарядит себя таким энтузиазмом, что волну полнолуния, прущую вверх по Огоме, кинется перекрывать. Склонил он ее ласковым уговором, привравши при том, будто бы без ее жертвы целомудрием не достичь победы да будто бы сам главком ее на эту операцию благословил. Зато маршал артачился, как тибетский отшельник. И этого пришлось пристращать: фронт теряет веру в батальное торжество, не исключено смещение главнокомандующего, поскольку он потерял дееспособность, остается одно-единственное — или отставка или ликвидация мозгового застоя испытанным мужским способом. Смещение посредством путча Данциг-Сикорский исключал, надеясь на незыблемость своего авторитета у молодых офицеров. Верно, он спохватился о том, что вовсе не защищен от мгновенного решения Главправа: «Хозяин ждет-ждет да и сбросит без предупреждения».

Поинтересовавшись, кто она («Та самая, та самая, на которую вы засмотрелись!»), Данциг-Сикорский поставил условие, чтобы для девушки он остался инкогнито: встреча в полной темноте, наклеить бороду и усы, сделать ложные шрамы на боку и ногах. Допущенную оплошность — уговаривал-то девушку на ублажение важной военной персоны денщик маршала Батат — исправляли простой хитростью, время от времени выдергивая Данциг-Сикорского со свидания нервными вызовами: «Господин генерал, к главкому!», «Вас, господин генерал, разыскивает начальник штаба фронта»…

Психологический прогноз на встречу оправдал себя. Данциг-Сикорский сфантазировал оригинальный авиационный удар: трофейные бомбардировщики, за которыми следовали тоже трофейные транспортные самолеты, начиненные десантниками, зашли в воздушный тыл страны Нисап со стороны океана, словно бы им навстречу выметнулись с аэродромов, закамуфлированных в горные склоны, самийские ракетоносцы. Ракетный удар по столице Нисапы предварил бомбежку, чуть после, за бомбами, посыпались с неба парашютисты-смертники. Они должны были погибнуть, нанеся урон важнейшим объектам столицы. Но, прежде всего, приземлясь на особняк правительства и возле стоящих рядом с ним зданий, уничтожить премьер-министра и его военных советников. Замысел главкома был осуществлен ценой гибели всех десантников. Это была их плата за трехлетнюю жизнь, когда им не отказывалось ни в чем. Хотя были уничтожены не только премьер-министр и его военные советники, но и все правительство, расчет на сокрушительную панику не оправдался: тотчас взялось руководить страной правительство-дублер. И все-таки наметился решительный сдвиг в настроениях самийских фронтовиков: нисапцам перед ними не удержаться.