Страница 99 из 120
— О чем думают в этой школе? Морочат голову своими младенцами...
Но Клим заранее подготовился к контратаке:
— Значит, Сашу Чекалина вы бы тоже не приняли в комсомол?
Теперь, когда все казалось потерянным, он отбросил всякую робость. Он уже закрыл за собой дверь, когда веселый девичий голос крикнул ему вдогонку:
— Вернитесь!..
Потом он вышел, забыв застегнуть пальто, забыв обо всем на свете, не чувствуя метели, хлеставшей ему в грудь. Навстречу Климу двинулся сугроб снега.
— Я думал, ты уже никогда не выйдешь,—сказал Мишка, едва разжимая сизые губы.
Они выбрались на улицу, и Мишка попросил:
— Покажи...
— Нельзя,— сказал Клим.— Еще намокнет...
Но Мишка так жалобно, так безропотно покорился, что Клим завернул в булочную.
Пустые полки были задернуты белыми занавесками, продавщица — старая женщина с отечным лицом — засунув руки в рукава теплого пальто, читала «Королеву Марго». В сторонке сиротливо лежал длинный нож с широким блестящим лезвием.
Они остановились возле закрытой кассы, и Клим достал из внутреннего кармана маленькую книжечку в серой обложке. На ней был оттиснут силуэт Ленина. Их дыхание смешалось. Мишка громко сопел. Он сказал:
— Дай подержать.
— Нельзя,— сказал Клим.—Это, понимаешь, никому не разрешается, кроме секретаря комитета.
У Мишки покраснели и набухли веки. Клим вспомнил, что ждал он полтора часа на морозе. Бедняга Мишка, которого не приняли на комсомольском собрании из-за двоек по русскому.
— Хорошо,—сказал он,— подержи...
Продавщица оторвалась от «Королевы Марго», подозрительно взглянула на ребят:
— Эй, вы чего там шепчетесь? Видите, хлеба нет!
Мишка сказал:
— Эх, вы! Человека сегодня в комсомол приняли!..
Через два месяца они снова пришли в райком, и
Мишка показал Климу цифры, которые вырезал ножом на заборе в тот день, когда принимали Клима: 44-XI-21 — и попросил еще раз проверить его по уставу. И Клим снова проверил его по уставу, и Мишка ушел, бормоча себе что-то под нос, и споткнулся на первой ступеньке, и вернулся, потому что вдруг забыл, за что именно награжден комсомол орденом Трудового Красного знамени; он слушал Клима и отчаянно тер лоб, и смотрел на него провалившимися глазами —теперь ему казалось, что он забыл все остальное... Но
Клим знал, что Мишка ничего не забыл, а просто волнуется, и когда Мишка вышел, он показал ему свежие цифры, рядом с прежними:
45. XI. 25
И теперь они сидели на корточках перед забором и говорили:
— Помнишь?..
— Еще бы...
И было им хорошо вдвоем, потому что только вдвоем хорошо вспоминается, а им было что вспомнить: розовые- долины Марса, Яву — изумрудный остров в оправе пенистых волн, и Великую теорему Ферма, и многое другое. Тесно обнявшись, они брели по извивам и зигзагам бесконечной дороги воспоминаний и казались сами себе отчаянными, бравыми, неунывающими гасконцами, которым ведомы и медные трубы и чертовы зубы...
— Так вот вы куда забрались!
Должно быть, застигнутые врасплох, они в самом деле выглядели странно в густых зарослях крапивы. Веселые морщинки разбрызнулись по широким Майиным скулам, тугая коса, как живая, билась у нее на груди, и вся Майя — румяная, белозубая — лучилась таким сочным смехом, что невозможно было к ней не присоединиться. Но у Клима сдавило горло, когда он перевел взгляд на Киру — так побледнело и осунулось ее лицо с огромными, темными, неподвижно застывшими глазами. Взгляды их встретились, и она, досадливо шевельнув бровями, опустила ресницы и крепко сжала побелевшие губы.
Клим почувствовал, что, заговори он с нею, ей будет неприятно. И когда они присели на скамеечку возле дорожки, ведущей к райкомовскому крыльцу, старался не смотреть в ее сторону, но все время ее равнодушное чужое лицо маячило перед ним. Где-то внутри росло раздражение: зачем она принесла учебник физики и теперь делает вид, что читает?.. Он же знает, знает, что творится у нее на душе!..
Пришел Игорь — как всегда, невозмутимо-спокойный, принес полный кулек пирожков.
Кира не подняла головы от физики.
— Не люблю с изюмом.
— Чего ты боишься? — не выдержав, спросил Клим вполголоса.
— Я?.. — она обдала его холодным взглядом.
В конце-концов, не станет он навязываться. Не хочет — не надо! Клим взял, пирожок и с преувеличенным интересом повернулся к Мишке, который рассказывал Игорю и Майе анекдот о некоей красавице, которой посоветовали по утрам произносить слово «изюм», чтобы у нее был маленький ротик, а она перепутала и говорила «кишмиш» — и рот у нее вырос до ушей.
— Кяшмеш...— блеял Мишка, выкатывая глаза.
Игорь и Майя смеялись.
Мимо прошла черноволосая, девушка в бордовом платье; а за нею, на ходу подрагивая толстенькими ляжками, деловито просеменил молодой человек лет двадцати пяти в роговых очках.
— Пингвин,— заметил Игорь ему вслед.
— Это член бюро,— сказала Майя.— Кажется, его фамилия Петухов.
— Все равно, из птичьей породы,— сказал Игорь.
— Пингвин королевский достигает ста двадцати сантиметров в длину,— вспомнил Мишка.— Мясо пингвинов несъедобно.
— А ты что, на охоту собрался? — сказал Игорь.
— Нет,— сказал Мишка,—это я просто так...
Мимо прошло еще несколько человек: рослый парень с тяжелыми руками рабочего; двое ребят, похожие на студентов; белокурая девушка с балеткой... Потом в конце дорожки показалась высокая фигура Карпухина. Он шел, развернув плечи, неестественно прямо держа корпус; верхняя половина тела как бы не участвовала в движении, ее с какой-то бережной торжественностью несли ноги. Шел он медленно, и гравий хрустел под подошвами его больших ботинок.
Странная смесь неприязни и уважения нахлынула на Клима. Все-таки у следователя, наверное, напутано, не мог Карпухин так бессовестно и дешево солгать... Клим привстал, чтобы поздороваться, и за ним поднялись остальные, но Карпухин, проходя мимо, посмотрел куда-то поверх их голов и только слабо кивнул — не то в ответ на приветствие, не то просто случайно наклонил голову...
И все примолкли, провожая его взглядом, и впервые ощутили, что слишком легковесно воображали себе то, что здесь должно произойти.
Это гнетущее тревожное предчувствие укрепилось, когда они увидели Калерию Игнатьевну Никонову. Ее появление было неожиданным, и совсем уж неожиданной и ни с чем не вязавшейся была ее просветленная, обескураживающе ясная улыбка, которой она отвечала на выцеженные сквозь зубы приветствия ребят.
— Ее-то сюда зачем? — с досадой проговорил Клим.
Ему никто не ответил.
Последним, уже около двух, в белой рубашке и белых мятых брюках, волоча туго набитый портфель, иноходью промчался Алексей Константинович. Он обтирал на ходу взмокшую шею и был похож на чеховского дачника. Уже взбежав на ступеньки, он остановился и поманил к себе Клима.
— Ну как, Бугров?..— спросил он, торопливо заталкивая платок в карман и подняв на Клима загнанные соловые глаза.
— Все в порядке,— сказал Клим, сочувственно вглядываясь в утомленное лицо директора.— Все в порядке,— повторил он как можно беспечнее.
В глазах Алексея Константиновича появилось настороженное выражение.
— Вы тут не очень, Бугров...— сказал он, пожевав губами.— Не очень...— он задумался, но так и не нашел каких-то иных слов.— Да, не очень...— в третий раз проговорил он и вдруг потрепал Клима по плечу. Этот жест получился у него неуклюжим и виноватым.
«Чудак!» — подумал Клим благодарно, и ему сделалось легче оттого, что там, на бюро, будет Алексей Константинович.
Вернувшись к ребятам, он бодро сказал:
— Гасконцы, приготовиться!..
...Перед старшими Евгений Карпухин робел и, терялся. Заикание, которым он страдал в раннем детстве, оживало снова, он беспомощно крутил головой, пытаясь произнести слово, и его плешь заливалась нежнорозовой краской.
Так случилось, когда его вызвал к себе секретарь горкома комсомола, товарищ Кичигин.
— Что же ты, Карпухин,— проговорил он, поглаживая гранитный подбородок,— секретаришь без году неделя, а уже дров наломал... А?..