Страница 38 из 120
Клим притаился, кусая ногти. Игорь, дружище, перестройся! Ты же умница!
Теперь в зале тихо. Игорь выдерживает долгую паузу. И вдруг...
— Кого не интересует доклад — может выйти...
Клим ясно представляет себе самолюбиво поджатые губы, откровенно-насмешливый взгляд... И здесь он любуется собой...
Снова нарастает гул...
— Провал...—шепчет Клим, стискивая кулаки,— абсолютный провал...
Наконец, под оскорбительно жидкие хлопки Игорь покинул трибуну и рывком раздвинул занавес. Его щеки белей белого воротничка.
— Тупицы!..
Клим впервые увидел, каков Турбинин, когда его что-то по-настоящему взбесило.
— Надо же было мне соглашаться!
Упрек?... Но сейчас не до спора — Клим едва успел отпрянуть в сторону — занавес пошел, и началась пьеса...
Потом все вспоминалось, как сон... Пашка Ипатов появился с дымящейся — все-таки! — сигарой, и после первой же затверженной фразы: «Приветствую вас» леди и джентльмены!» — запнулся...
Забыл! Забыл! Клим громко суфлировал, но Пашка ничего не слышал... Он повторил еще раз:
— Приветствую вас, леди и джентльмены! — и знаменитым жестом Игоря взмахнул перед собой цилиндром. И в этом жесте, в невозмутимом Пашкином тоне вдруг прозвучала такая комическая естественность, что в зале — Клим не поверил своим ушам! — раздался смех... Неужели заметили?.. Нет, смех звучал дружелюбно и ободряюще... Тогда Пашка вдруг все вспомнил, и дальше пошло гладко... После его первой арии кто-то захлопал, а после дуэта Черчилля и Трумэна в зале уже вовсю аплодировали и смеялись. Да, слушают, хлопают, смеются! Все как положено! А Чан Кай-Ши! Лешка Мамыкин мог бы стать гениальным артистом — так мастерски он рухнул на пол... Куплеты Маршалла повторяли на «бис»...
— Слышишь?..— Клим, сияя, оторвался от щели, через которую смотрел в зал.
— Слышу...— клацая зубами, проговорил Игонин.
Ожидая своего выхода, он сидел в кресле по-турецки, поджав ноги под тощий зад. Губы у Женьки полиловели: если не считать трусов, на нем не было ничего, кроме простыни, изображавшей римскую тогу — Женька играл Де Гаспери.
— Может, пальто принести? — сочувственно спросил Клим.
— Не надо! — стоически отозвался итальянский премьер.
Ты просто герой! — восторженно сказал Клим.— Ты так и пойдешь — босиком?
— Не могу же я появиться в тоге и ботинках!
В антракте все поздравляли друг друга, кто-то ломился в дверь, Игорь, через силу улыбаясь, пожал руку Климу, пообещал:
— Буду кричать «автора»!
И Клим ощутил нестерпимую неловкость перед Игорем за свой успех...
Игорь сдержал свое обещание. После заключительного монолога, в котором Морган в диком исступлении пророчит собственную гибель и мировую революцию, из зала раздался возглас, и его тотчас подхватили десятки голосов. Как ни вырывался Клим из могучих объятий Лешки Мамыкина, как ни брыкался ногами— его всей гурьбой вытолкнули на авансцену.
Клим не знал, что полагается делать в таких случаях— он стоял, глуповато, растерянно улыбаясь, и смотрел в зал. И зал— обыкновенный школьный зал на триста мест — казался ему огромным, и бескрайним, как небо, и все пространство перед ним было полно горящих, блестящих точек — глаза, глаза, одни глаза— как звездная россыпь —они двигались, кружились, подступали к нему со всех сторон — и он ничего не видел, кроме этих глаз, счастливый, испуганный, ошеломленный, будто на нем скрестились лучи мощных прожекторов. Пьяно шаря руками и путаясь в складках занавеса, он едва пробрался обратно...
Теперь ему хотелось бы сбежать от всех, остаться одному, чтобы еще раз — еще много раз переживать ни с чем не сравнимое мгновение. Чтобы осмыслить, понять, как он, Клим Бугров, неудачник, хорошо изучивший вкус поражений, вдруг оказался победителем!
Но этот невероятный вечер был полон-происшествий самых неожиданных, он явился прологом событий, которые вскоре прогремели на весь город...
28
Начались танцы, но никому не хотелось спускаться в зал. Ребята расположились в креслах, на столах, среди цилиндров, тростей, кое-как сваленных у стены декораций. Приходили поздравлять — директор, учителя, потом явилась даже товарищ Хорошилова и — вот уж никто не ожидал! — предложила целый план гастролей: в городской библиотеке, на лесотарном за воде, где-то в клубе...
— Живем, братцы! —подмигнул ребятам Лихачев.— Организуем труппу бродячих комедиантов!..
— Но главное для нас — учеба,— наставительно заметила Хорошилова.— Вы должны уметь сочетать ее с разумным отдыхом...
Потом Красноперов сказал, что с Бугровым хотят познакомиться девочки из пятой школы. Клим струсил.
— Зачем?
Володя почти насильно потащил его за собой, уговаривая — Вот чудак! Они же не кусаются!
Клим не успел уточнить цель встречи, как очутился перед...
Клим узнал их сразу. Наверное, они тоже запомнили его и рассматривали с удвоенным любопытством, как примелькавшуюся вещь, которая вдруг оказалась редкой диковинкой. Клим смутился. Кажется, надо представиться... Он дважды буркнул свое имя, обращаясь к Майе и ее подруге. И сообразил, что это вышло у него довольно нелепо. Но неожиданно встретив ясную, ободряющую улыбку на Майином лице, сам засмеялся, и Майя тоже — весело морща нос и прикрывая рот ладошкой. Она крепко тряхнула его руку и назвалась:
— Широкова.
— Кира Чернышева...
Клим ожегся о сухую, горячую ладонь ее подруги.
— Нам очень понравилась ваша пьеса! — сказала Майя с таким простодушным восхищением, что Климу снова стало не по себе.
— Очень остроумно и не похоже ни на что другое, правда, Кира?
Та молча кивнула. Из-под прямых бровей на Клима пристально смотрели недоверчивые, настороженные, до черноты синие глаза; они словно вглядывались в глубокий колодец, отыскивая что-то на самом его дне. В то же время сами они были наглухо затворены для всякого, кто пытался в них заглянуть.
Навивая на палец кончик толстой, солнечно лоснящейся косы, Майя сыпала вопрос за вопросом:
— Что вы еще написали? Это первая ваша пьеса?..
Маленький рот Киры был туго сжат. Ни слова!
Хоть бы из вежливости...
Клим почувствовал себя задетым и обиделся. «Мышка за кошку... Нам только мышки не хватало!» Что ж, пускай... Он отвечал Майе холодно, с достоинством, как и полагается автору, чья пьеса только что имела такой триумф. Но Кирины губы внезапно дрогнули, в темных зрачках, будто две ракеты величиной с булавочную головку, лопнули и рассыпались фейерверком искрящихся смешинок.
Что случилось?..
Он уже забыл, о чем спрашивала его Майя, и весь шум и суета вокруг, и толпа ребят и девушек, уже обступившая их, и горделивое угарное сознание своего успеха — все поблекло, уничтожилось...
Красный, взъерошенный, он грубо сказал:
— Извините, мне некогда...— и двинулся прочь.
Может быть, она вспомнила воскресник?.. Тогда от смеха, теперь—от взгляда этой девчонки он снова стал жалким, бессильным, растерянным...
Пробираясь сквозь танцующие пары, он слышал позади:
— Это Бугров... Тот самый...
Кто-то толкнул его. Он разозлился и, напружинив локти, стал напрямик пробиваться к выходу... Его окликнули. Ах, Лиля!.. Стоя у рояля, она помахала ему рукой.
— О, конечно, теперь ты ужасно гордый! — сказала она, когда Клим оказался перед нею, и капризно надула щеки.
Лиля была, как и все, в строгой школьной форме, но высокий белый фартучек с каким-то особенным изяществом облегал ее фигурку, а серебристая ленточка в пышных волосах своим невинным кокетством, бесспорно, превосходила любую ленточку на вечере.
Клим с удовольствием слушал ее оживленную болтовню, Лиля ни на шаг не хотела его отпускать от себя.
— Да, теперь ты совсем зазнаешься! — говорила она, лукаво поглядывая на Клима сквозь пушок ресниц.— Еще бы! Драматург! Когда мне сказали — я не поверила...—она говорила нарочито громко, на них оборачивались, но Лиля делала вид, что не замечает этого.— Не скромничай, пожалуйста, у тебя большие способности! Ты еще напишешь для МХАТа, как Горький или Чехов...